Банный день
Сегодня у Ленкиной семьи банный день. С утра все заняты приготовлениями. Мать надела старенькое ситцевое платьишко, взяла голик и пошла в баньку. Как она сказала:»поскоблить и подтопить». Воды в котле было немного и, как только она нагрелась, мать бросила в котел веточки мяты и полыни. Почерпнула большой ковш воды, плеснула на полок и стены. И начала скрести голиком. Ленка пристроилась на корточках в дверях и наблюдала, как из-под голика появлялись бело-желтые стены и полок.
Мать напевала что-то веселое. Все выскоблив, она окатила напоследок все еще раз горячей запашистой водой. Потом долила в котел воду, подбросила дров в печь. Выходя, плотно прикрыла дверь, взяла Ленку за руку, и они пошагали в дом. В доме Танька, старшая Ленкина сестра, стояла на табурете и обтирала от пыли блестящие темно-зеленые листья огромного фикуса. Он рос в большой кадке и верхушкой упирался в потолок. Мать скатала с пола бордовые с зеленой полоской по краям дорожки.
После бани вся семья любила ходить босиком по чисто вымытому полу, устланному домоткаными пестро-полосатыми половичками. На другой же день их снимали. В доме полы мать мыла тоже с травяным настоем. В этот раз Ленке впервые доверили начищать до блеска самовар. Самовар был большой, пузатый, «с медалями».
Самовар вынесли во двор и поставили перед Ленкой. Ленка уже сидела на фанерке на земле и старательно терла два обломка красного кирпича друг о друга. Мелкая красная пыль сыпалась горкой на землю, Ленкины ноги и подол ее платья. Пыльное облачко подхватывал ветерок, и уже были припудрены и Ленкин нос, и лоб, и щеки. Подцепив этой пудры на тряпочку, она начала старательно натирать пузатые бока самовара.
Подражая матери, она тихонько запела, но быстро устала. Одновременно петь и натирать у нее не получалось. Чихнув несколько раз подряд, Ленка пробормотала: — Ты сейчас вси равно заблестишь, как миленький. Будешь блескучий-блескучий. Плечи заныли, пальцам стало больно, и Ленкин пыл поубавился. Она начала хитрить. Стала пропускать сложные места у краника, у медалей, у ручек.
Отец с Сережкой, младшим братом Ленки, мели двор, покрытый рыжим слоем березовых «самолетиков». Ленка заныла: — Па-а-ап, а у меня не получается! Вона он какой большущий и пузатый. Отец подошел, осмотрел самовар со всех сторон: — Получается, Аленький. Еще как получается! Щелкнул Ленку легонько по носу и ушел. Полы помыты, половички расстелены, самовар начищен. Он стоит важный, с трубой, посреди двора и вот-вот закипит.
Мать с распущенной косой в голубой комбинации склонилась над комодом. Собирает белье в баню, раскладывая его по стопкам: «Мое, отцово, Лене, Тане, Сережке». Не поворачивая головы, крикнула отцу в другую комнату: — Отец, спрыгни-ка в погреб. Достань брусники да варенья прошлогоднего. Девчонки больно любят. С большой миской с цветочками по кромке и стеклянной вазочкой отец вышел.
Ленка вприпрыжку пустилась за ним. Открыв люк погреба, отец ступил на первую перекладину лестницы, предупредив Ленку: — Аленький, тихонько. Низко не наклоняйся. Упадешь. Ленка улеглась животом на дощатый пол. Тускло горела лампочка, и от этого погреб казался таинственным и немножко страшным. Глубоко на дне его белел лед.
Перед весной отец привез большие кубики прозрачного голубовато-зеленого льда. Его спустили в погреб, а промежутки забили снегом. Снег уже растаял, ледяные же кубики нет. На них стояли бочонки с остатками квашеной капусты, огурцов. А в большой бутыли плавала моченая брусника. Вот ее-то отец и налил в миску. На полочках где-то посредине стен погреба стояли банки с вареньем. С одной стороны — варенье этого года, с другой — прошлогоднее.
Его Ленка с сестрой Танькой любили больше всего. Оно было твердое, засахаренное. — Дочи, пошли, — позвала мать Ленку с Танькой. В бане было жарко, парко, и вкусно пахло. Ленку мать посадила в детскую ванночку, куда она, в общем-то, не умещалась. Но Ленка складывала ноги по-турецки. Ей не хотелось с ванночкой расставаться. Взбив в тазике пену из мыла, мать помыла ею головы Ленки с Танькой, потом свою. Пока мать путалась со своими длинными и густыми волосами, девчонки дурачились, кидались мочалками, плескались водой.
Несколько раз намылив и ополоснув Ленку с Танькой, мать накрутила им на голову полотенца и укутала в простыни. Румяные и разомлевшие белыми коконами девчонки пошагали к дому. — Пусть отец с Сережкой идут! — крикнула им вслед мать. — Ну что, намылись? До скрипа? — встретил их отец. — Ага, ага, до скрипа, — дружно ответили Ленка с Танькой. Они уселись на кровать сохнуть.
Через некоторое время отец принес кокон с Сережкой и усадил рядом с ними. Вся семья сидит за столом. Отец подогрел самовар, и теперь тот ворчит на столе перед ними. — Мам, яичко хочу, — потребовала Ленка. — И я, хочу коко, — протянул брат. Сестра Танька промолчала, но было видно, что и она не откажется от яичка. Помыв в миске и ополоснув чистой водой, мать положила под крышку самовара вокруг трубы над водой яйца. — Мне всмяточку… всмяточку… — затараторила Ленка. — Мне в мешочек… в мешочек… — громко закричала Танька.
— Мне тоже, тоже, — крикнул брат Сережка, не уточнив, что именно — «тоже». Но все и так знали, что он любит всмятку. — Отец, паси, — сказала мать. Это означало, что надо вовремя вынуть яйца, чтобы они были в мешочек, всмятку, вкрутую. Отец открыл крышку самовара, заглянул. — Мать, несколько штук на дно упало. — Вынь эти сначала, а то переварятся. Отец доставал яйца, поочередно охлаждая их в холодной воде. Яйца вкрутую доставал со дна самодельной мутовкой, сделанной из сосновой верхушки.
Ленка не успевала за всем следить. Все было интересно — и то, как отец доставал яички, и то, что делала мать. Мать же достала из шкафа пакет из серой плотной хрустящей бумаги. Ленка подскочила, заглянула и затрещала: — И мне, и мне, и я хочу! В пакете синел любимый всеми черничный кисель. — Мам, а давай я насуваю киселя в кружки? — На, насувай. Только надо говорить насыплю или накладу. Ленка наставления пропустила мимо ушей.
Она сосредоточенно, натянув нижнюю губу на верхнюю, расписной деревянной ложкой накладывала сухой кисель в кружки. Высыпав в свою кружку ложку с верхом, подумала и еще пол-ложки добавила. Мать подставляла кружки под краник самовара и, быстро размешивая ложкой, заваривала кисель. Самовар шумел, свистел, потому что отец добавил несколько угольков и лучин. Ленкин кисель получился густой, еле ложка поворачивалась.
А она такой и любила. Заглянув Таньке в кружку, скороговоркой затрещала: — А у меня лучшЕе! А у меня лучшЕе! У тебя вона какой склизкий. — Лен, прекрати. В следующий раз Таня будет накладывать. Кисель остывает. Все едят моченую бруснику деревянными ложками из общей красивой миски. Ягодки плавают в бледно-розовом сиропе. Пресновато-сладко-соленые. После бани наипервейшее лакомство. — Пап, а брусники на дереве вырастают? — Ленка смотрела на отца. — Нет, Аленький, на земле на низеньких кустиках. — Жа-а-лко… — Почему? — Я люблю, когда на дереве, — изрекла Ленка.
Отец с матерью засмеялись. Танька захихикала. И только брат Сережка сосредоточенно колупал яйцо. Все молча на него некоторое время смотрели, а потом, словно спохватившись, начали тоже колупать яйца и есть кисель. Ленка первая отвалилась от стола, растянулась на кровати — руки-ноги в стороны. — Пап, а Кутька тоже бруснику любит? — Не знаю. Иди попробуй дать. — Попробоваю… потом,.. — не договорила Ленка и уснула. Ленка проснулась, сквозь ресницы оглядела комнату. Комната казалась в полосочку. Она уже знала, что это из-за её ресниц: густых, длинных, прямых. Ленка поиграла ими.
Прищурит глаза — все в полоску. Откроет — нет. Отец читал газету на диване, Танька рисовала что-то, Сережки в комнате не было. Мать была на кухне, оттуда доносилось позвякивание посуды. Отец увидел, что Ленка проснулась. — Аленький, вставай. Сейчас ваша любимая кока Фроня приедет. Мама пельмени стряпает. А я баньку опять подтопил. Может кока Фроня ополоснуться с дороги захочет. Ленку как ветром сдуло с кровати. — Ура! Ура! Кока едет, кока едет… Кокочка моя, любименькая моя… Ленка прыгала, смеялась и пела: — Ко-коч-ка мо-о-я… Ко-о-ка-а… Ко-коч-ка-а…
Кока была сестрой Ленкиной матери. Звали ее Ефросиния. Имя для Ленки трудное, поэтому она ее звала кокой Фроней, как, впрочем, и все остальные. Она была крестной матерью Ленкиной сестры Таньки. Ленка вся избегалась на улицу смотреть не идет ли кока. И все-таки пропустила. Кокин голос как-то сразу зазвучал во дворе. Ленка подпрыгнула и бросилась на улицу. Повисла на кокиной шее. — Кокочка! Миленькая! Любименькая! Прие-е-хала! Я жду… жду, а ты прие-е-ехала!
От радости и счастья у Ленки слезы на глазах выступили. Свалившись с шеи коки, прижалась к руке и часто-часто целовала. — Лен, погоди. Сумки поставлю, да обниму вас всех. На крыльцо, улыбаясь, вышел отец. За его спиной встала мать, держа перепачканные в муке руки перед собой. — Фроня, проходи. Рады тебе. Отец обнял коку, а та, в свою очередь, поцеловала отца и мать Ленки. — Уф… Устала… Жарко. Употела вся.
— Кока обмахивалась платочком. В комнате запахло ландышем — любимыми кокиными духами. — Отец, дай Фроне полотенце. Если хочет, пусть ополоснется. — Да, Фронь, если хочешь, сходи. Я подтопил чуток баньку. — Да, да, с удовольствием. — Кока ушла. Ленка выбежала за ней. Пока кока Фроня ополаскивалась, Ленка ее ждала, сидя на корточках у двери бани.
Кока Фроня вышла из бани румяная, улыбающаяся, с мокрыми волосами. Ленка опять прилипла к ее руке. — Что Лена-полено, соскучилась? — Кока обняла Ленку и прижала к себе. — Ага, сильно даже, сильно-пресильно соскушнилась! Ленка счастливо и радостно смеялась. В доме, в зале кока Фроня уселась на диван и придвинула к себе большую сумку. Сначала она достала большой сверток и подала Ленкиному отцу со словами: «Леш, это вам с Сережкой». Это были две рубашки.
Белая рубашка для отца, серая в коричневую клетку Сережке. Дальше на свет была вынута стопка тканей. — Зин, я тебе ситчику веселенького привезла да два отреза штапеля. Посмотри вот… — Ой, Фронь, красота какая!.. Мать развертывала обрезы ткани и накидывала на себя. Ситчик пестрел горошком, цветочками, колечками. Штапель — по черному полю красными маками, бордовый с ярко-зелеными веточками.
Мать всю себя с ног до головы обвешала тканями. — Мамочка, ты такая же красивая, как кока Фроня! Ленка не поняла, почему все засмеялись. Даже немного обиделась. Но долго обижаться ей не хотелось, и она опять заулыбалась. — Девчонки, а это вам. Смотрите, какая красотища. Она раскинула по дивану целый ворох тканей: голубых, желтых, красных, в цветочек, в полосочку, в колечки, в горошек. У Ленки глаза разбежались. — Ну, Тань, выбирай, ты старшая, — сказала кока. Танька с хитрой улыбочкой, покосившись на Ленку, начала копаться в ворохе.
Ленка открыла рот, широко распахнула глаза. От такой несправедливости она заревела, что есть мочи. Размазывая слезы по щекам, не спускала удивленных глаз с коки. Такой обиды от нее, конечно, не ожидала. Кока наклонилась к Таньке, что-то ей зашептала, потом обернулась к Ленке: — Лен, ты что, глупенькая, обиделась? Что ты, золотая моя! Мы сейчас с Таней самый лучший отрез тебе выберем. Все еще всхлипывая, Ленка доверчивыми глазами смотрела на них. Кока раскинула перед ней голубой ситчик с белыми ромашками и желтыми пчелками на них. — Вот смотри, это для тебя. У Тани нет такого.
Ленка заулыбалась, закивала головой: «Ага, ага, ага». И вдруг неожиданно расщедрилась: — Тань, если хочешь, возьми этот матерьял. А я, вота, возьму с горошком, или вот этот… Или этот… Или… Ленка замолчала. Она растерялась совершенно, ей хотелось все. Мать стала брать из вороха отрезы и поочередно спрашивала дочерей: «Лен, тебе? Тань, тебе?» Наконец все уладили, и мать ушла заваривать пельмени. Все Ленкины печали и горести прошли, как летний дождь.
За столом сидит вся семья и «любименькая» кока. Отец с матерью о чем-то тихо переговариваются. Ленка, Танька и Сережка уплетают за обе щеки пельмени со сметаной. — Зин, мясо-то какое положила в пельмени? — спросили кока. — Да добавила к говядине свининки с жирком. А что? — Так гораздо вкуснее. Нежнее, — ответила та, подавая матери тарелку для добавки. Ленка подала и свою тарелку. — Мам, дай и мне горазды-то еще. Вкусно! Все захохотали.
Ленка переводила взгляд с одного на другого, ничего не понимая. — На, ешь свою горазду! — Мать поставила тарелку с пельменями перед Ленкой, которая поняла, что что-то не так. Но все улыбались, наивкуснейшие пельмени стояли перед ней, и она, тоже засмеявшись, стала есть. В приоткрытые окна струилась прохлада. Все спали. Прежде чем угомониться и уснуть, Ленка успела подумать: «Скорее бы и она стала, как мама и кока, красивая и старая.
И тогда бы у нее было много-премного всяких матерьялов, чтобы нашить красивых платьиц». Ленка лежала поверх одеяла вниз лицом, неловко подвернув под себя руку. Как сон настиг, так и уснула. Сегодня у Ленки был длинный, волнующий, интересный и счастливый день.
Елена Матвеева Алена Захарова