Варька
С Петром они встретились однажды на городском рынке: Bарька покупала яблоки. Cтатная, широкоплечая, с нежным румянцем на щеках, в голубом шелковом платье. Снисходительно разрешила нести ему свои тяжёлые сумки сначала до пристанционного кафе, где он угощал её кофе с пирожным, а потом до рейсового автобуса, на котором уезжала в родную деревню.
После смерти матери Bарька жила одна, дом содержала в идеальном порядке, скотину не заводила, работала почтальоном. Из живого, в память о матушке, остались две герани, что с весны до осени цвели ярко-розовым, махровым. Варька их холила, любила, берегла и каждое утро целовала в округлые листочки.
Hаивная и неискушенная, она верила слащавым речам Петра, который приезжал к ней с букетиком хризантем каждое воскресенье. Зимой вышла за него замуж и переехала в город с цветочными горшками и двумя платьями в корзинке. Третье платье, то самое, голубое, было на ней.
Плюс шубка искусственная, да сапоги на сплошной подошве, чтобы легче было километры наматывать с тяжёлой почтовой сумкой на плече. Pаботать пошла опять же почтальоном. Просыпалась она рано, спешила на кухню готовить завтрак для мужа. Иногда, умываясь, внимательно разглядывала себя в зеркало: лицо круглое, с веснушками на носу, глаза серо-голубые, коса темных волос до пояса. Неужто и вправду любит меня такую, думала Варька, вроде не красавица.
А то, что сам Петруша не Ален Делон и росточком ее пониже будет, и в плечах поуже, и возрастом на пятнадцать лет постарше, так это ничего. Вот правда в весе, на Варькиной стряпне прибавил, с этим не поспоришь: тут тебе и тёплые плюшки на завтрак и наваристые борщи на обед, и пухлые котлетки на ужин. В гости стала заходить соседка Hина, вернувшаяся из больших городов под крыло старой бабки.
То одно дайте, то другим поделитесь. Варька, добрая душа, чаем её поила, лучшие пирожки для неё выбирала, деньги в долг давала. Сдружились, будто сёстры. Только вот соседка была женщиной одинокой и симпатичной, пахло от неё чем-то восточно-пряным, в кимоно ярких ходила, при макияже. И хотелось ей тепла и внимания мужского. Любви хотелось.
Вот Варька и застала её с мужем в собственной постели среди бела дня. Свой шёлковый халатик Нина надевала неторопливо, глаза не прятала. Любовь у нас, говорит, давно уже, а ты, выходит, тут лишняя, просто бесплатная домработница. Потом помолчала, усмехнулась и добавила: деревня, только борщи и умеешь варить.
Муж на коленях за Варькой ползал, ноги ей пытался целовать и прощения просил, пока она по дому металась и вещи собирала, то и дело об него спотыкаясь. Да что там собирать-то было, кот наплакал, два платья, пара лодочек, купленных на первую зарплату, да два горшка с гераньками. Из того, что после свадьбы уже куплено было, ничегошеньки не взяла — всё оставила.
Знала мелочность мужа и понимала, что когда остынет, счёт предъявит за каждую пуговицу. Успела на последний автобус до соседнего села. А там пешком уйду, решила Варька, всего четыре километра. На полпути, когда уставшее красное солнце уже уходило на покой в густой еловый лес, догнала легковая машина.
Водитель, рыжеволосый молодой мужчина, гостеприимно распахнул для неё дверцу, помог устроить корзину с цветочными горшками на заднем сиденье. В салоне было тепло, чисто, пахло имбирным пряником. Такой ароматизатор, наверное, подумала она. Варька согрелась, потянуло в сон, даже на душе стало легче.
Так бы ехать далеко-далеко и никого больше не видеть, ничего не слышать и не знать, мечтала она. Водитель представился Mихаилом, фермер-овощевод. Когда заехали в деревню, молча показала где остановиться, сухо поблагодарила и вышла из тёплой машины. Bечером в деревне тихо.
За выгоревшими на солнце ситцевыми занавесками хозяйки заваривают чай, нарезают крупными кусками брусничный пирог, посыпают укропом горячую, рассыпчатую картошку. В доме, не раздеваясь, Варька прошла к комоду, выдвинула верхний ящичек, достала аптечку: мать принимала на ночь снотворное, должно же что-то остаться. Собрала в горсть всё, что было…
И тут в дверь постучали. Она ссыпала старые, пожелтевшие таблетки в карман и открыла дверь, на крыльце стояла забытая корзина с матушкиной геранью. Когда в доме стало тепло от протопленной печки, Варька вышла на крыльцо с чашкой горячего чая в руках. Она любила тёмные осенние вечера, любила, когда в домах включали свет и окна становились похожи на банки с мёдом: жёлтые и добрые.
А небо было тёмно-синее. Кто-то сказал бы, что оно чёрное, но она долго и пристально его разглядывала и была уверена: синее. Просто очень тёмное. Как чернила. Не может небо быть чёрным, когда его освещают мириады звёзд. Они были видны абсолютно все, даже самые далёкие, маленькие сияющие точки.
Звёзды живые, они то тускнеют, то вспыхивают, переливаются, подмигивают. А одна ползла поперёк неба, расталкивая других. Она тоже серебристо вспыхивала и упорно, не спеша продвигалась, словно лодочка плыла по реке среди цветов и листьев лотоса. Самолёт летит, поняла Варька. Через две недели Варьку стало мутить по утрам: не успевала выпить чашку чая, как приходилось бежать в туалет.
А когда вспомнила, что второй месяц уже задержка, обомлела: два года не беременела, неужели именно теперь всё случилось, когда одна осталась? Kогда акушерка всё подтвердила, сказала себе: ну, одна и одна, что такого? Не я первая, не я последняя, воспитаю.
Pаботать пошла опять на почту, немолодая уже почтальонша тётя Клава с удовольствием отдала Варьке большую часть деревень на обслуживание. Осень была сухая и тёплая. Вот и лодочки пригодились: лёгкие, удобные. Варька летала от дома к дому с сумкой на плече, словно заботливая пчёлка: тому письмецо, другому газета, третьему посылка.
Приезжал Пётр, но она его даже в дом не пустила, так противен был, и про ребенка ничего не сказала. Развели их быстро, без всяких там сроков для примирения, Нина похлопотала. Bарька из ЗАГСа на рынок пошла, помидоров хотелось до ужаса. Уже на выходе столкнулась с Михаилом, подвезти предложил. В машине по-прежнему пахло имбирным пряником.
Нет, это не ароматизатор, ответил он на её вопрос, это на самом деле пряники. У приятеля своя пекарня в городе, пекут и печенье и пирожные, а я вот покупаю у них пряники для своих работников, что в теплицах трудятся, к чаю. Угощайтесь, здесь много, и мужчина протянул ей пакет ещё тёплых душистых пряников.
Что он себе вообразил, увидев, как Варька покупала помидоры на рынке, неизвестно, только на следующий день принес их целый пакет. А потом ещё один и ещё. Она отказывалась, злилась, но он оставлял их на крыльце и уходил. Варька сердилась, ругалась, всё без толку. Клинья подбивает, в постель мою хочет залезть, думала она, ничего не выйдет, голубчик, я уже стреляный воробей и знаю, что у тебя на уме. Все вы кобели, одинаковые.
Не будет в моём доме ни подруг, ни мужиков. Чтобы убедить в своей неприступности упрямого мужчину, пришлось пустить в ход тяжёлую артиллерию — старинную чугунную сковородку. Михаил не учёл, что женщина для защиты своего логова и дитя от посягательства неверных мужей на всё пойдёт, и не успел увернуться от прилетевшей в левое ухо сковороды.
Когда очнулся, Варька сидела рядом, на ступеньке крыльца. — Ну, как самочувствие, спросила она, — а если серьёзно, хватит сюда ходить. Ненавижу я вас, мужиков, понял? Он, конечно, понял, но фрукты-овощи раз в неделю у дверей оставлял. И пряники. Имбирные, пахучие, вкусные.
И куда их девать? Обратно относить это богатство тяжело, выкинуть жалко. И помидоров очень хотелось. Даже ночью просыпалась и хотела. Может ребенку каких-то витаминов не хватает, подумала Варька, вздохнула и понесла очередной пакет с дарами в дом. Михаил на глаза к Варьке не лез, но в покое не оставлял, пока она с письмами по деревням бегала, дрова расколол, в сарай сложил, крылечко подправил, калитку обновил.
Она тоже свой пыл поубавила, сковородками больше не размахивала. Но в дом не звала, чай не предлагала. В марте резко потеплело, с крыш свесились ледяные сосульки, появились лужи. Варькина герань, согретая тёплыми солнечными лучами, распушилась, выпустила бутоны и готовилась зацвести ярко-розовым…
Михаил проснулся, когда в дверь постучали. Варька протянула ему ключ со словами: цветы там у меня, поливай, скоро вернусь. День выписки из роддома был солнечным. Варька светилась от счастья, прижимая к себе свёрток с пышным голубым бантом. Михаил вёл машину, осторожно объезжая лужи и ямки.
— Ты куда нас повёз, ты что, ключ от дома забыл, заволновалась Варька, когда машина проехала мимо её дома. — Ничего я, Варя не забыл, уверенно ответил Миша, просто жить с сыном будешь теперь в нашем доме. НАШЕМ. И не спорь. Kроватку для малыша я купил, пеленки тоже. Небольшая уютная комната была залита солнечным светом, пелёнки и распашонки возвышались ровными стопками на пеленальном столике.
Варька подошла к окну. — И вы тут? Хорошо вам здесь, светло, тепло? На подоконнике стояли горшочки с матушкиной геранью. Они цвели ярко-розовым, благоухали и выглядели довольными жизнью. Ребёнок в одеяле проснулся, закряхтел, наморщил носик. Что проголодался, маленький, улыбнулась Варька и начала расстёгивать пальто…
PS: Через два года, в том же роддоме, Варька стала мамой двух крошечных, похожих друг на друга, словно две капли воды, девочек. И хоть волосы на их головках были ещё чуть видны, но уже было понятно, что они золотистого цвета.
Gansefedern