Военнообязанный кот

Как-то по роду деятельности судьба забросила меня в соседний район в командировку. Снять комнатку мне посоветовали у одинокой пожилой женщины на краю поселка. Постучался в добротную глухую калитку, ответа не последовало, попробовал открыть ее, — легко поддалась. Робко вступил в ограду, опасаясь, как бы не выскочила из-за угла собака.

Протянул руку, чтобы стукнуть в окно и невольно вздрогнул от грубого оклика: — Вам кого? Из другой калитки, ведущей, видимо, в огород, вышла довольно крепкая костистая старуха. Одета она во все темное. Большие изработанные кисти рук в земле. Я поприветствовал ее, спросил о съеме комнаты.

Вместо внятного ответа, она буркнула: — Прибыли гости глодать кости — видя мое явное замешательство, добавила: — Кто такой, откуда? Я пояснил ей цель приезда, назвал фамилию рекомендовавшего ее дом коллеги. — Ну, иди, гляди, — уже более мягко произнесла хозяйка, приглашая последовать за ней. Вошли в дом на высоком фундаменте, старуха шагнула к рукомойнику, а мне кивнула головой на левую боковую дверь: — Проходи, гляди, там кровать. Постель я свежую с вечера обрядила. Комнатка оказалась маленькая, но светлая. У окна старинный комод, справа у стены кровать, в изголовье на стене простенькая вешалка.

Хозяйка вошла следом: — Живи, но на мой стол не рассчитывай, дети из гнезда вылетели, хозяин умер, а чужого я потчевать не собираюсь. Я уверил ее, что мне только переночевать, ну разве что вечером кипятку на чай попрошу. На сём и порешили. Но вопреки уговору, немудреным ужином хозяйка все же накормила. Звали ее Степанида Ивановна. За ужином собеседница поведала, что ей вось-мидесятый год отроду, вдовствует восьмой год. Имеет шестерых детей, кото-рые часто навещают мать.

Узнал даже о том, сколько у нее осталось зубов: пять бабок (коренных) и три передних. Во все время разговора на табурете у окна сидел большой полосатый кот и, казалось, тщательно внимал нашей беседе. Затем спрыгнул, широко потянулся на задних лапах, подошел к столу, зажмурившись, мяукнул, потом взирал на хозяйку так внимательно, будто боялся пропустить ее ответ. Степанида отозвалась: — Чего тебе? Не видишь, я с человеком разговариваю?!

Кот присел, еще некоторое время выжидающе смотрел на старуху, потом поднялся и ушел в комнату, где стояла кровать. После ужина Степанида пригласила поглядеть телевизор. Я, было, согласился, но женщина оказалась словоохотливой, причем, слушать не умела: задавала вопросы и сама же на них отвечала. Подумал, что утомлюсь, и, сославшись на головную боль, удалился в отведенную комнатку.

Слышал через тонкую перегородку, что вскоре угомонилась и хозяйка. Утром меня разбудил громкий диалог за дверью. Поднялся, стараясь не шу-меть, вышел на кухню, где хлопотала Степанида Ивановна, надеясь увидеть ее собеседника. Но им оказался кот… Я невольно улыбнулся, поприветствовал хозяйку, выскользнул в коридор к рукомойнику.

На следующее утро история повторилась. В этот раз не спешил вставать, вслушиваясь в разговор за дверью. Начинал диалог, как это ни странно, именно кот: — Ма. — Завтра война! — парировала хозяйка. — Мау, — жаловался кот. Степанида громко стукала кухонной утварью, в сердцах отвечала: — Меня на войну заберут, а тебя дома загребут! Что-то грохнулось об пол, Степанида обругала кота: — Тебе житье, как губернаторше: хочешь – смеешься, хочешь – плачешь! — Мяу, — ответил кот.

Теперь каждое наступившее утро я с любопытством вслушивался в разговор кота и хозяйки. — Ма, — как обычно начинал кот. — Завтра война! Пойдем, я буду стрэлять, а ты будешь патроны подавать! Я готов был кататься со смеху, живо представив своих соседей на поле брани: Степаниду, твердо шагающую впереди, а позади кота с пулеметными лентами через плечо.

— Жри! Со своего стола кормлю, амонезом подкрасила, ишо тебе неладно, индульгент хренов! Бородка у тебя Минина, а совесть глиняна! Амонезом Степанида называла общеизвестный соус майонез, а вот что она имела в виду под словом индульгент, я никак не мог взять в толк. Слово ин-дульгенция уж никак не могло быть известно полуграмотной крестьянке.

Здоровое любопытство заставило выглянуть за двери. Кот сидел у миски и брезгливо тыкал лапой в ее содержимое, затем слизывал с подушечки то, что удалось подцепить. Вот теперь все встало на свои места: я понял, что «индульгент» — это интеллигент. Иногда по вечерам Степанида звала кота посмотреть телевизор: — Ну, что, Вася, загрустовал?

Пойдем телевизер посмотрим, опосля будем спать укладываться. На современную эстраду Степанида Ивановна чаще плевалась, осуждала манеру, одежду и репертуар артистов. Один раз задорно смеялась: — Во, Вася, песня так песня! «Убили негра, ой, убили негра, он поднялси и пошел!» Еще реже хозяйка скупо ласкала своего питомца, при этом журила: — Вот тебе и мур-мур! Голь гольянский, сын дворянский.

Я тебя жалею, а ты мне когти вонзаешь! По вечерам я как мог, помогал старушке: дрова рубил, воду носил, печь топил. Хозяйка была откровенно рада, сетовала, что силы у нее уж не те. К исходу недели сильно простудился и в один из вечеров свалился с лихорадкой. Всю ночь надсадно кашлял, сквозь жар слабо соображая, где нахожусь.

К утру, когда температура спала, заснул крепко и не услышал, как беседовали за перегородкой. В десятом часу проснулся от скрипа двери. Хозяйка просунула голову, осторожно окликнула: — Малый, ты никак захворал? — Есть немного, — отозвался я. — Ох, и кашлял ты ночью! А жар есть? Я утвердительно кивнул головой: — Ломало ночью. — Вот, а почему не сказался? – Степанида скрылась за дверью.

Четверть часа спустя она вернулась, в руках у нее были большая темная кружка и бокальчик поменьше. Поставив бокал на комод, налила из кружки, подала мне. — На-ко вот взвару испей. Он горький, но надо все выпить, потом ишшо чаю с малиновым вареньем принесу и от кашля трав заварю.

Надо бы сразу начинать лечиться. Я от души поблагодарил ее за заботу. Она засмущалась и впервые широко улыбнулась, обнажив оставшиеся зубы. К обеду от снадобий заботливой хозяйки мне стало гораздо лучше. Она опять пригласила к столу. Не смея отказаться, немного похлебал куриного бульона. Степанида Ивановна приговаривала: — Пей, ешь, пока рот свеж, завянет, ни на кого не взглянет.

Я все больше проникался к ней благодарностью, думая о том, сколь много народной мудрости заключено в этой женщине и, несмотря на внешнюю суровость, доброты и сострадания, участия к человеку. После обеда, вновь выпив снадобья, улегся в постель. Утихла на своей половине и Степанида. Часа два спустя, она явилась ко мне с табуретом, усевшись в ногах, с воодушевлением стала рассказывать о своей прошлой жизни, о покойном муже.

Участия ради спросил, хорошую ли жизнь они прожили? Степанида оживилась, ответила незамедлительно: — О-о, милый, на веку как на долгом волоку! Кошка живет и собака живет. В каждой избушке свои игрушки. Так и мы: всякое бывало. Но помилуй Бог, кулака в моей голове не бывало! А вот я его один раз чистила, ой как чистила, как могла, как умела: «Окунь ты красноглазый, стрепетон хищный, Анчутка колченогий!» Хотела за чуб оттаскать (чуб у него черный, богатый был), вовремя остановилась, думаю: «Дай-ка, дай-ка, хоть росту невеликого, мужик ведь он, навернет, костей не соберу!»

Далее Степанида поведала давнюю историю про супостатку-разлучницу, что внесла раздор в их семью. Вскоре после войны мужа Ермолая и еще несколько мужиков из их села командировали в соседний район на заготовку строевого леса. — Мой-то при лошадях был приставлен. Воткнул топорик за пояс, пилу двуручную в сани бросил и был таков.

А там, где оне на постое стояли, сказался мой варнак холостым — не женатым. Вот вдовушка его и пригарнула. Да оно ведь как в жизни: «Сегодня гули, да завтра гули, держись, чтоб в лапти не обули!» Оно бы можа и ничего, кабы не открылось это дело. Ага, значит, отработали мужики, домой возвернулись. Однако уж времени с того немало прошло. Задумала я как-то его фуфайку обиходить: починить, почистить. Дай, думаю, в карманах проверю: денег-то у нас не густо, а мало ли, можа, какой рублишка затерялся.

И нашарила на свою беду! Письмо без конверту, треуголкой свернутое, можа, с нарочным получено. Развернула я его, пишет сударушка, так мол и так, Ермолаюшка, заждалася я тебя, чтой-то долго не едешь. Веришь, меня будто кипятком обдало! Он изначала упирался, мол, ничего не знаю, не ведаю. Я бы, может, поверила в его россказни, кабы имя не его. Рази ж часто такое имечко встречается?! Сыр-бор до потолка, видно, сама где-то палку перегнула, взбеленился он и ну меня же попрекать: «У тей-то бабы и квашня пышнея, и пироги румянея!» Эх, взыграло мое ретивое!

Кричу ему: «Вот и иди к «тей-то бабе!» А свекровь (покойница, царствие ей небесное), — мелко-мелко перекрестила Степанида лоб: — Остынь, девка, дерись, дерись, да за скобку держись! Я невольно подумал: «Как мудро складывает народ пословицы и поговорки! Скобка – скоба, на которую запирается входная дверь. Значит, дальше скобы хода нет!» Степанида, словно прочитав мои мысли, продолжила: — Свекровь толкует: «У вас дети. Ладно, девки – отрезанный ломоть, а малому отец нужон – твердая рука!»

Одумалась я, беднота еще долила: хлеб с солью, да водица голью! Кому я с детьми нужна?! Повыла в подушку, на том и успокоилась. А на утро за квашню взялась да стараюсь пуще прежнего: «Как это у супостатки лучше?!» — А муж? – с улыбкой спросил я. — А ён чего? Как с гуся вода. Да мы, кажись, еще дружнее зажили. Опосля еще девку народили – заскребыша. Степанида засмеялась, потом замолчала на минутку, с грустью добавила: — А перед смертью покаялся. Да как он, Христос с им, маялся хворью, я уж все простила.

И то сказать: «Я-то за мужиком прожила, а тей-то бабе, поди-ка, горше моего жилося! Чужая шуба — не одёжа, чужой мужик – не надёжа!» Командировке моей скоро вышел срок. Сладко потягиваясь утром в постели, слушал, как мои соседи вновь собираются на войну. Тщательно прибрав за собой, вышел к хозяйке с намерением поблагодарить за хлеб-соль, рассчитаться за жилье. От денег Степанида Ивановна наотрез отказалась, проговорив напоследок: — Иди с Богом, милок, я тебя приветила, может, найдется добрый человек и моих детей приветит.

Я с тобой в разговоре душу отвела, как медку испила. А здоровье, сынок, береги, болесть в нас заходит крохами, а выходит ворохами. На остановку я шел с легким сердцем и рассуждал о душе русского человека: приди к нему с добром, он тебе ответит тем же. На том стоит земля русская и стоять будет!

Ирина Андреевна Катова