Два деда
Жили, были дед да ещё один дед. И жили они вместе не затем чтобы, а потому что. История эта старая престарая, как и сами дедки. И соединяла их не любовь, а вражда давняя, лютая. Так в жизни зачастую происходит. Дед Евсей по молодости любил распрекрасную Дуняшу, а дед Матвей красавицу Маняшу. Ох, и любились-то они…
НО!!! Злые и своенравные родители, по своим каким-то меркантильным меркам сосватали молодцу Евсею — Маняшу, а молодцу Матвею — Дуняшу. Супротивиться в те времена родительской воле было не гоже. Вот и росла лютая вражда между добрыми молодцами. Встренятся на кулачках, разобьют в кровь лицо, злыми зенками прожгут дырки в теле друг дружке.
Страсть и ужасть!!! Ах, ах – как страшно-то было. Молодки плачут, своих мужей обмывают, обтирают, а о других очи печалятся. Но время скоренько бежало. Вот и зазвенели на деревенских подворьях детские голосочки. У одних сын пригожий голубоглазый Василий. А у других черноглазая, чуть не цыганка, Катерина. И надо же случиться такому. В
стретились у речки, и больше не расставались никогда. Что ж только отцы не предпринимали, и запирали, и ругали и сына-то били (кстати — оба отца). А матери их встречам способствовали, да всячески прикрывали, покрывали. И, в конце-то концов, помогли в ближний город сбежать. Сами-то от тоски по детям, да и по любимым своим единственным, истосковались.
Мучались горемычные, мучались, да в одночасье померли. Пуще прежнего поднялась ненависть в сердцах мужей. И смерть любимых не примирила, и соединение молодых, их только больше отдалила. А могилочки-то рядом. Бугорочки обласканные да ухоженные. Мало своим жёнам поправят, да цветы принесут, а и рядом ладошкой проведут и незаметно для других цветочек окажется, да слеза печальная окропит землю, что сейчас согревает любимую.
А время вертело свои стрелки жернова, переламывая, перемалывая жизнь. Сгинули в водовороте революционных баталий и их детки, сын да дочка. И вот однажды конная упряжь остановилась у крыльца сельского совета. Молодой мужчина в кожанке лихо спрыгнул с облучка, да подался прямо в центральные двери. Знать из начальствующих был.
Местные ребятишки тем временем любопытными глазёнками пошарили по повозке и наткнулись на голые пятки, что выглядывали из-под соломы. Вдруг копна зашевелилась, затем там кто-то чихнул и вихрастая чёрная голова, высунулась над соломой. Чёрные глазки смело пробуравили местных пацанов. Затем лихо шмыгнув носом, девочка спрыгнула на землю. Засунув руки в карманы и согнувшись, изображая из себя блатную, посвистывая пошла буром на детвору.
Она была почти на голову ниже обступивших, и как видно ничего не боялась. В это время солома вновь зашевелилась, и тонкие прозрачные пальчики обхватили деревянную перекладину, и постепенно над этими очаровательно чистыми пальчиками стала подниматься кудрявая льняная головка. Небесного цвета глаза заворожили. Мальчишки замерли на полушаге, и во все глаза пялились то на фею, то на небо – сравнивая. Конечно, слово «Фея» им было не знакомо.
Но что это было какое-то чудо, это точно. Громко разговаривая, из конторы вышли мужчина в кожанке и местный председатель. — Ну, показывай. Где здесь наши земляки? – и резво сбежав по ступенькам, подошёл к телеге. – Так, так… — толи недоумённо толи удивлённо председатель почесав затылок,сказал, — значит приехали… Ну что ж, решать надо что с ними делать.
— Так может попробовать всё же к дедам. – Продолжая в конторе начатый разговор, человек в кожанке закурил. — Да я ж тебе русским языком говорю. У них кровная вражда!!! Да они видеть друг друга не могут… Понимаешь ты или нет!? А я им сейчас ещё и детей малых доверю. Нет! Здесь надо что-то придумать. – И повернувшись к детворе, подозвал одного из них.
– Митяй, сбегай-ка за моей Матрёной. И мальчишка лет семи, стремглав помчался куда-то в левую сторону села. — Ну, а вы… — теперь уже обращаясь к прибывшим, — пошли в контору. – Помогая малышке слезть с высокой повозки. Черноволосая как могла, поддержала сестру протягивая ей навстречу маленькие ручонки, затем, цепко схватив её за тонкие пальчики, почти потащила впереди старших в правление. — Надо же как похожи, а волосы разные.
Ну, природа и учудила. Ох, и похожи они на своих бабок. Царство им небесное. – И если бы здесь не было представителя из города. Даю голову на отсечение, он бы перекрестился. – Ох, и красавицы были. Царевны, одно слово, королевны. Всё при них. А мужики так и не поняли чем владели… Ээээх, жаль… — Он подошёл к светленькой девочке и, заглядывая в чудесные глаза, спросил.
— Тебя как зовут, красавица? Глаза девчушки немного потемнели, как небо в грозу, затем их озарил внутренний свет, видно почувствовав тепло, тихо ответила, — Дуняша, — и как взрослая, скромно потупила глазки. Как-то растерявшись, даже не понял сразу от чего, и чтобы скрыть свою неловкость, председатель обратился к черноволосой.
— А тебя? — Маняша, — чётко и коротко ответила черноволосая. В это время в кабинет постучали, скорее ради приличия, потому что, не дождавшись ответа, кто-то настежь распахнул дверь и на пороге нарисовалась дородная расписная хохлушка. Её щёки алели, что наливные яблочки, расшитые красным и синим, кофта да передник отливали ослепительной белизной.
А лукавая улыбка бродила по её довольному лицу. — Ох, и як же я рада вас бачить, милый вы наш Алексей Петрович. Вы до нас, чи проїздом? — И стреляя в него иссиня чёрными очами, подбоченясь, как бы наступала боком, раскачивая при этом пышными бёдрами. Она привычно перемешивала русские и украинские слова, даже не замечая этого.
— Остынь Марфа, — хлопнув жену по широкой спине, — рассердился Степан Афанасьевич. — И де ж воны тута мои диты маленькі. – ах як же они гарні да красиві. Ай, ай, ай… Пiшлi до хаты, я вас зарає накормлю. А як же это можно? Таки худесеньке… — и она молитвенно сложила свои пухлые ладошки. Затем, подталкивая детей в спину вывела из кабинета. Алесей Петрович, заметив недобрый свет в глазах председателя, постарался не вмешиваться в разговор супругов. Отойдя в сторонку, молча курил. — Ну, видел, без слов всё поняла. – Не жена, краля.
И его усы как у знаменитого Чапаева, приняли как у кота, стоячее, от гордости положение. – А с детьми посложнее конечно будет, — он нахмурил при этих словах лоб, — но, пожалуй, справимся. — Вот и порядок. – И Алексей Петрович крепко пожав протянутую руку, добавил. – Ладно, поеду обратно пока светло. — И, только пыль клубилась за мчавшейся на всех парусах, повозкой.
Слух по деревне разнёсся быстрей, чем Марфа довела детей до своего порога. И оба деда примчались в контору словно на рысаках. Волосы всклоченные от быстрой ходьбы. Глаза стреляют из-под нахмуренных бровей. Того и глади подожгут пол села, пущенные огненные стрелы. У крыльца остановились на приличном расстоянии, и ждут.
И первым никто не заходит, и уступить не хотят. Два старых бойцовских петуха. Председатель из окошка видя такое дело смекнул, что лучше выйти на улицу, чем они разнесут всю контору. — Здравствуйте уважаемые, — и он низко поклонился им до земли. Что конечно удивило Евсея и Матвея. Стоят, глаза пялят, удивляются. А Степан Афанасьевич, не давая им опомниться громко, чтобы слышали все, кто был неподалёку. — Знайте, почтенные и вникайте в мои слова.
Детей вам на растерзание – вражду, не отдам. Понятно? – и обернувшись к окружающим, повторил. – Всем понятно? – и минутная пауза нависла над собравшимися. Деды ходили к председателю степенно, да по очереди. Приводили веские доводы каждый в свою сторону. Почему именно ему необходимо отдать детей, а не другому. Но Степан Афанасьевич, стоял крепко на своём решении, и не давал даже встречаться с внучками. Деды тайно прятались за плетнём и издали любовались на своих ангелочков.
Однажды дед Евсей как обычно проходил тайными тропами до двора председателя, чтобы в очередной раз увидеть внучек. Да нос к носу и столкнулся таки с Дуняшей. Сердце защемило так сильно, будто свою Дуняшу увидал. Личико чисто ангелочек. Два глубоких колодца утопили в себе все его чувства. И понял дед, что и злобы то уж и нет. Одно настырство осталось. Да и какая злоба, когда их жёны ушли в лучший мир.
А за ними и изгнанные, получается ими же, дети. И не выталкивал руками, а получается что сам и выгнал сына своего с родного порога, да и постелил дорожку на тот скорый свет. Слёзы застили глаза, сел он по ту стороны ограды, супротив внучки и расплакался навзрыд. Всхлипывает, да ручьи по щекам размазывает. Девочка скривила в печали мордашку, и тоже тоненько заголосила, глядя на чужого дедушку. — Внученька, — сквозь слёзы бормотал он, — кровиночка моя.
– Я же дед твой родной, Евсей. Иди ко мне красавица. Дуняшка протиснувшись через забор, подошла. Евсей притянул девочку крепкими как клещи руками. Посадив на левое колено, любовался вблизи, сквозь бежавшие без остановки слёзы. — Ох, и прости же ты меня сынок, дурака старого. И ты милая прости меня. Девочка прижалась, доверившись, и только ласково гладила его давно не бритую щеку. Дед Матвей как ошпаренный бегал по селу в поисках своего противника, деда Евсея.
Все кто не встретится, говорили, что увёл он внуков в неизвестном направлении. И будто сказал всем, что спрячет детей, и никогда никому не отдаст их. Последняя надежда, что они на кладбище, попрощаться заглянули. Тихо, совсем не слышно подкрался он сзади, и только хотел огреть Евсея, как услышал речь для своих ушей странную. … Да дедушка Матвей, он хороший, добрый. Вот познакомлю я вас с ним. Да и заживём мы все вместе, мирком да ладком.
Хоть у него в хате, хоть у меня. Подрастёте детки мои славные, мы вас с дедом Матвеем в школу снарядим. А там и до свадебки близко. И замуж выдадим, — и тут послышался всхлип. Матвей от неожиданности поднялся из-за своего укрытия, подошёл ближе к заботливо ухоженным могилкам. Молча наклонился, взял уснувшую Маняшку из рук Евсея. Оставив на его руках Дуняшку. Ожидавшие очередных кулачных боёв односельчане, провожали дедов несущих своих спящих внучек на руках, с удивлением. А те мирно, впервые за много лет, шли рядом. И путь их лежал к дому деда Матвея, так как он был просторнее, чем у деда Евсея…
Любовь Чурина