Стихи которые берут за душу

С чего начинается родина

У Цветковых на Заречной улице произошла незапланированная пьянка. Если же быть откровенным – хозяева её никогда и не планировали – напивались тогда, когда душа требовала, а зачастую в пятницу. Начиналось с Михаила. К концу рабочей недели, по дороге домой, он был, как говорится, уже поддатый. Дома к нему подсаживалась супруга Светлана, и что-то совместно отмечалось, вспоминалась в мелочах прошлая жизнь, перспектива, в силу возраста, рисовалась мрачновато, иногда происходили шумные семейные разборки.

Их дети выросли, разбежались, и чувство одиночества всё чаще стало заглядывать в душу, наводя тоску, и это нередкое состояние стало подталкивать супругов Цветковых чаще браться за рюмку. Михаилу было пятьдесят шесть. Он был худощав, высок, заикающийся ( с детства), с голубыми глазами и красивым длинным чубом, который он то и дело закидывал назад взмахом головы, либо корявой натруженной пятернёй. Работал он в сельской автоколонне водителем грузовика, а Светлана уже лет пятнадцать – домохозяйка.

Была она женщиной дородной, мощной комплекции, килограмм этак под сто тридцать, с прямыми приятными чертами лица, только взгляд из-под тяжёлых верхних век – суровый – но до первой рюмки, плюс властный характер – муж юлой крутился по хозяйству, выполняя её указания. Напиться они могли и среди недели, тогда Михаил с утра слегка опохмелялся и зажевав лавровый лист, садился за руль. Так и жили. А на этот раз устроить крупное возлияние было просто необходимо – брат младший приехал в гости.

Он зашёл со стороны огорода и стал тихонько, словно вор, осторожно выглядывать из-за кирпичной баньки. Во дворе топилась небрежно сложенная летняя печурка, на плите которой из-под крышки огромного закопчённого чугуна вырывался пар. Сам хозяин загоревший до черноты летним солнцем, сидел возле печки и обдирал молодые листья табака, складывая их в корыто.

«Свиньям варит.» — угадал гость. Это был Иван. Он приехал на свою малую Родину, и часа два погостив у матери, даже не забежав к сестре, побежал к старшему брату Михаилу – любил он его, да и выпить захотелось. — Не пей, Ванюша, много, – попросила его мать. — Да с чего вы, мамо, взяли, что я напьюсь. – соврал Иван. – Посидим, поболтаем, как же,.. три года не виделись.

А Васька появится, пусть ищет меня если надо. — Найдёт!.. Как же не найдёт, алкашина. Он к Мишке и припрётся. Как он мене надоел, кровопивец. – старушка всплакнула. – Сало под шкуру заливает… — Я ему морду набью! – ощетинился Иван. – Чтоб не изгалялся над матерью! Старуха начала перечислять, что Васька упёр из дома на пропой: комбикорма два мешка, табуретку, краску для пола, пальто…

Она долго называла то, что ушло за бутылку. «Вот, сука, пьёт, так пьёт!.. — бурчал зло Иван, хлопая калиткой. – Что же такое происходит? Нас три брата: Мишка и я – не ангелы, да. А вот Васька!.. ну точно в морду дам!» Средний брат Василий, действительно, спивался. Лет десять всей родне нервы мотает, а матери в первую очередь. Где-то подработает – пропьёт. Трудовая книжка распухла – места нет для записи. Семьи нет. Сорок семь дураку.

А руки – золотые: столяр высшего разряда. «Руки золотые – рот гавняный.» — говорила мать. Иван же был единственный из братьев с высшим образованием, чем, собственно, и гордился, когда подопьёт. По профессии – архитектор. И вот будучи в отпуске наконец-то вырвался на Родину. Он стоял минут пять за банькой и наблюдал, как старший брат управлялся с табаком, как потом взялся за сухие ветки клёна и начал ломать через колено, заталкивая их в прожорливую печь.

Рядом пробегал журчащий арык, та же кухонька во дворе, стол под раскидистой яблоней-анисовкой, тот же «москвич», вросший колёсами глубоко в землю. «В какой благодати живут!..» — теплело на сердце Ивана, и тоска неожиданно вдруг опять, как перед поездкой сюда, мягкими лапками сжала его душу. — Мишаня! – крикнул он, выходя из-за угла. — Т-т-твою!.. Иван!.. – распрямился резко истопник и закинул назад чуб. – П-приехал всё же! Они обнялись, похлопывая друг друга по спине.

Оба высокие, худющие, голубоглазые, слегка носатенькие (гончая порода у нас – говорили они часто). — Так, так, б-брательник, сколь же ты не был у меня? — Три, три года всего. – прогнул в улыбке губы Иван. — Ага, всего,.. а седина вон п-пробивается уже, хоть ты и младший.

А у м-м-матери был-то? — А как же, сначала к ней. — А Ваську видел? — Нет. Болтается где-то. — П-п-придёт. Как узнает, что ты приехал – сразу найдёт. — Да, найдёт, а как же. – цвёл в улыбке младший брат, оглядывая двор. – А Светлана дома? Жена Михаила уже стояла мощным монументом на крыльце веранды и сурово смотрела, как лобызались братья. Иван слегка побаивался её – погода в доме старшего брата полностью зависела от его супруги, тем более эта матрона обладала приличной физической силой, мало ли чего…

Иван подошёл к ней улыбаясь, поздоровался. Света прочно стояла на крыльце, как изваянная на толстых и крепких ногах, не шелохнулась даже, но лёгкая улыбка всё же отобразилась на лице. Взгляд у неё, сколько помнил Иван, всегда был тяжелый. Голову и спину она держала прямо, а двойной подбородок придавал всей фигуре внутреннюю самодостаточность, импозантность и недоступность.

Но деверь её и такую уважал: « Баба она всё же добрая, — отмечал он про себя. – Сейчас помнётся, походит по двору и…» Она сошла с крыльца, спросила Ивана — на долго ли он приехал, потом дойдя до печи, крикнула зычно: — Миша, быстро заруби курицу – я ужин сготовлю. Да убирай чугун с печки, кинь туда комбикорма – запарится. И в магазин – брат ведь приехал!

— Я сам! Я сам в магазин! – обрадовался Иван такому обороту. – Я мигом! И деньги у меня есть! Когда он вернулся, позвякивая бутылками, у плиты бойко, не смотря на свой вес, колдовала Светлана. Она умела вкусно готовить – пальчики, как говорится в таких случаях, оближешь. Иван всегда удивлялся её умению, тем более всё делалось в короткие сроки – фокусница просто.

— Да-да-давай по соточке что ли? – заволновался Михаил, принимая бутылки. У Ивана тоже подступила слюна в предвкушении выпивки. — Успеете! – прикрикнула на мужа Светлана. — А-айда тогда п-покажу свиней. – предложил он Ивану. — Да ну их. Видел, когда через огород шёл. — Ну тогда п-покажу, где теперь капусту сажаю. – настаивал старший брат.

– Пусть Света доваривает. Михаил повлёк брата в огород. — А почему ты капустой занимаешься? – спросил удивлённо Иван. — О-о-огород полностью на мне. Ты разве не видишь, какая у-у неё туша, уже и на-на-наклониться она не может. Всё сам теперь.

— Жалко мне тебя, братец. Неужели нельзя вес сбросить? Бескультурье же это. — Жа-жалко у пчёлки. Ты вон глянь сколько подсолнуха у меня – масло своё бу-будет. — Да тут у вас соток пятнадцать, двадцать!.. а с дровами сейчас как? — Х-х-хреново с дровами. На-на речке рубить теперь запрещено, только покупать где-то на-надо. — Фу, ты чёрт. – Иван вытер пот на лице, шее. Спрятал платочек.

– Жарко как,.. Слушай, Миша, да можно ведь ночью вон прямо за огородом два, три тополя завалить и дрова тебе. Никто не увидит. — Бо-боюсь. Пойдём, брат, вон там малины много – поешь. Ма-матери потом нарвём. — Спасибо, от малинки не откажусь. Огород был длинный, узкий и выходящий к реке. Братья стояли в его конце и о чём-то ещё долго беседовали. Вдруг со стороны реки донеслось дикое пение. Скорее рычание а не пение. Че-е-рвону ру-ту нэ шука-а-й вэ-чорамы – Ты у мэ-э-нэ едина, тильки ты-ы повирь…

— Ну вот мы и в сборе! Хех-х ты!.. братец средний к нам с визитом. Слушай, Миш, как там в сказке: у отца было три сына… Какой там был дурак? — Ка-какой?.. младший. — А у нас средний., и уже поддатый. Хотя и не сказать, что он дурак… — А к-кто ж он, если тверёзым считай не бывает. Я вы-выпиваю, но у меня семья, хозяйство… а он гол, как сокол.

— Да, Миш, и я, признаться, любитель выкушать, но так, чтоб из дома тащить!.. Вот злюсь на него, а всё равно скучаю. — Не-не-не- не говори, — Михаил явно нервничал, и в таких случаях заикание было особенно нудным. – А ку-ку-куда деваться – брат ведь. — Братаны! – орал пьяный Василий, завидя их в огороде. – Я иду! Ванька, ты чё меня не дождался? Иван обнял брата. От того страшно пёрло перегаром. Одет он был неряшливо, не брит, не причёсан, с закисшими глазами, на босых ногах старые стоптанные сандалии.

— Ну вот, загодя нажрался. – упрекнул он Василия. – Могли б как люди сесть за стол, а ты уже… — Миша, Ваня! – донёсся голос Светланы. – Ужин готов, давайте к столу! -А меня как-будто и не видит. – обиделся Василий. Он тоже был высоким и худым, но лицом более в мать – с мелкими чертами, скуластый. — Да на-надоедаешь, вот и не видит. – пробубнил под нос Михаил.

– Ладно, ладно пошли. Они продвигались гуськом по узкой тропинке между неухоженными зарослями малины и высоким цветущим картофелем, вовсю усеянным колорадским жуком. Василий без конца молотил пьяным языком. Он был счастлив, да пожалуй и Михаилу с Иваном не менее было приятным оказаться вновь вместе. Жизнь-то вон какая,.. короткая штука – жизнь, это острее ощущается, когда тебе за сорок, пятьдесят.

Седеют братья. Дети большие у них. Сколько им ещё раз придётся вот так вместе… пусть хоть и за бутылкой… Да кто ж не пьёт? Вот только бы меру знать – не освинячиться. -Ка-а-к вкусно пахнет! – потянул ноздрями Иван. – Ай да Света!.. Ай да повариха первоклассная! — А ты разве, Ваня, не знаешь, что я в столовой когда-то работала, — удивилась та, хлопоча у стола.

– Я на конкурсах всегда первые места получала! – Её лицо засияло, взгляд подобрел. Все волновались, усаживаясь в густой тени старой яблони. Её ветки нагруженные краснобокими плодами висели буквально над головой, протяни руку и…

— Ну, за встречу, братовья! – Объявила Светлана начало торжества. Все подняли бокалы. — За-за встречу! – приподнялся хозяин и с любовью оглядел сидящих. – За нас! Выпили. Иван сорвал яблоко, сочно хрустнул кожурой. — У-у… вкус детства! Это был мой самый любимый сорт, помню когда пацаном был… — А теперь за наше з-здоровье! – не дал договорить Ивану старший брат, набулькивая по новой. Светлана глянула на него с укоризной за такую спешку, но промолчала.

– А будем здоровы, значит бу-будем видеться! — Чтоб не последняя! – крякнул Василий, запрокидывая голову. — И за своебразие текущего момента! – постарался умно выразиться Иван. Потом выпивали, чтоб было всё хорошо у каждого. А когда все уже повеселели, давая простор своим мыслям и чувствам, Иван потребовал вдруг общего внимания, переключившись на свою профессию.

Он боялся, что Михаил первый начнёт о трамблёрах, карбюраторах, что и наблюдалось всегда. Он хотел, чтобы братья в конце-концов поняли настоящую суть его жизненного выбора. — Архитектура, это что? – обратился он ко всем. – Только ответ лежит не на пове-рхности. – поднял он кверху указательный палец.

– С ответом не спеши-и-ть! – Иван отвалился на спинку шаткого стула, наблюдая с ухмылкой, как отреагируют братья, Светлана, на его хитромудрую загадку, те лишь удивлённо моргая уставились на него: «Чего, мол, мозги пудришь.», — Строительство это, да и всё. – покосился на него Василий. -Да чё п-про это говорить. – обсасывая куриную косточку, резюмировал Михаил.

– К-кстати, мне надо стропилину за-заменить на крыше – от снега, видать, лопнула. По-поможешь, Ваня? — Конечно, брат. Ну и всё же: ответ?! — Да не мучай ты нас, Ванюша. – мелко и звонко засмеялась Светлана. – Кроме тебя на это никто не ответит правильно. Ивану это польстило. (Ему нравилось, что он среди всех – особенный.) — Архитектура – это застывшая музыка! – многозначительно воскликнул он.

— Во, давай тогда музыку! Мишка, где твоя гармошка? Что-то я давно её не видела. – Светлана строго глянула на мужа. – Я люблю, как Ваня играет. — Да х-хрен её знает, где она. – напрягся Михаил. – Сто лет её в-в руки не брал. — Васька, быстро в дом, ищи гармонь! – Лицо Светланы засияло, как у мадонны. Глаза искрились. – Эх, я бы плясать пошла. Тач!.. Тач!.. – она привлекла к себе Ивана своею мощной рукой. Тот засмущался.

– Сыграешь мою любимую, ты знаешь. Тач!.. Тач! – притопнула она ногой. – Наливай! Выпили без Василия – тот шарился в доме, отыскивая трёхрядку. — А что, «москвич» шурина так и стоит? – спросил Иван, кивнув в сторону автомобиля. – Сколько уже лет он вот так… смотрю вы уже на нём яблоки сушите.. крыша-то прогнулась уже, а когда-то ведь был новый. — Ку-купил и поставил мне , штоб сестрица не галдела, а сам заалкашил. П-просил – продай мне, всё равно ведь не е-ездишь, не-е – ни в какую… и так уже лет десять… стоит…

— Да, пьянка до чего доводит… — вздохнул Иван. – А что, может мы к шурину сходим. В смысле: сестру навестим. — Ещё чего! Е-е-единственной сестрице настроение испортить… За-завтра сам сходишь. То-только не пей при сестре. Не любит. Ей с-свой надоел. — Да, вот наш Василий, и шурин не умеют пить… А помнишь, Миша, наш батя тоже выпивал,.. и крепко… однажды пацаном я его тащил по улице… а сил маловато, грязь… после дождя…

— Но-но ведь работал, нас вырастил, хоть и вы-выпивал. — Мать у нас, Мишаня, — Иван смахнул слезу ( он был уже пьяный), — работящая, рук не покладала… и до сих пор носки вяжет, хоть и почти слепая. Она нас всех подняла. Вот только Васька, подлец, ей старость весёлую устроил, кишки ей мотает… точно морду набью! — Чтоб без драк мне тут! – пресекла его Светлана.

– Мы все хороши. Наливайте лучше. Гулять, так гулять! Да ты поглянь, он ещё гармошку не нашёл! Мишка, а не сжег ли ты её? Грозился ведь по пьянке, слуха нет а гармошка виновата. — Ну к-конечно Иван лучше играет. — Эх, Ваня, как тошно мне здесь! — печально-пьяно посмотрела она в глаза деверю. – Я ведь по молодости мечтала о путешествиях, а всю жизнь свинство, огород, дети.

Теперь и детей уже нет – разлетелись, а душа никак не успокоится. Глаза вот так закрою, — она прикрыла тяжелые веки, приобняв Ивана, — и вижу море, парусник… чайки кричат… и я куда-то лечу… Эх, И-и-и ух! Тач! Тач! – затопала она ногами-тумбами. На мясистой щеке застыла прозрачная слезинка.

Муж глядел растерянно на свою супругу, с которой прожил около тридцати лет и не понимал её: что бабе не хватает – живём вроде неплохо… И вдруг, к своему удивлению, вспомнил, что сам уже лет двадцать не выезжал за пределы области, в райцентр и то по нужде –справку там, или еще чего… Но ведь оказывается и так можно жить. Живём – не умерли раньше срока.

Придурь пьяная – постонет, поплачет… — Несёт. Ну наконец-то. – вздохнула Светлана, завидя Василия с гармошкой. – Ваня, Ванечка, давай – «С чего начинается Родина». – Глаза её просияли, словно омытые внезапной благодатью. Она, казалось, стала даже меньше размером. Упала на стол, подперев щёки руками и жадно стала следить, как её деверёчек нежно берёт гармонь и накидывает ремни на плечи.

– Ваня, давай! Я люблю, как ты играешь и поёшь. Василий схватил стопку. — За музыку! – рявкнул он. — Слушай, дурак, лучше. Давай, Ваня. Иван ловко перебирая кнопки, запел: С чего-о начинается Ро-о-дина, С карти- и –нки в твоём букваре. С хо-роших и верных това-а-рищей Живущих в соседнем дворе… Гармонист пел с душой, подтрясывая коленкой инструмент, чтобы жалостнее лилась музыка.

Светлана тоненько подпевала и размазывала по щекам слёзы. А Михаил с Василием, упёршись лбами, что-то бурно начали выяснять. -Мужики, эй! – выкрикнула Светлана, заметив их невнимание к песне. – Ну-ка, слушать музыку! Мишка, ты чё оглох! Васька?! Иван открыл глаза ( он всегда пел с закрытыми глазами) и увидел, как обиженная Светлана, тут же возле себя, зачерпывает из бадьи ковш холодной воды и выплёскивает его содержимое им в лица.

— Да ты чё!.. Т-т-твою-то мать!.. – обозлился Михаил и полез к ней растопыренной заскорузлой пятернёй. – Взбесилась, что ли?.. Жена резко отшатнулась, и муж загрёб, как граблями, глубокий вырез её платья. Он, конечно, не хотел плохого… Тоненький ситец легко разошёлся на груди Светланы и на стол, совсем неожиданно, к великому удивлению остальных, вывалились две большие, словно тыквы, груди, с розовыми приплюснутыми сосками. За столом воцарилась гробовая тишина.

Никто этого, действительно, не ожидал – сие действо ну никак не вязалось с празднеством Цветковых. У всех мужчин округлились глаза, в том числе и у мужа несчастной. И пока все соображали, к чему бы это, Светлана загребла правой рукой длинный чуб Михаила и свалила его наземь, сначала протащив обидчика лицом по земле. Василию и Ивану стало ещё страшнее, когда они увидели, как их старший брат поднялся и с окровавленным лицом, покорно, не суетясь, как ни в чём не бывало, уселся на своё место и налил стопку.

Лоб, нос, подбородок были в крови и грязи – смотреть жутко. — Н-н-ну эт-т-то, за м-мир во всём мире! – выпалил раненый Михаил и опрокинул стопку. — Сскотина… — тихо процедила Светлана и тяжело поднявшись пошла в дом. — Ну ни хрена себе! – наконец-то разлепил губы Иван. – Да я бы свою!.. за такие вещи!.. — Да ладно, бы-бывает… чего там… — старался улыбнуться Михаил.

— Да в морду её бить надо! – сжал кулаки Василий. Иван сидел сам не свой. Он ничего не понимал. Не понимал, как можно так жить… Вот и приедь в гости… Там не лады – Васька всё из дома прёт, мать оскорбляет. У сестры – шурин… тут тоже не лучше… — Он покосился зло на Василия. Тот сидел, набычившись, разглядывая окровавленную физиономию старшего брата. Михаил подвигал желваками.

— Васьк, ты, когда мать перестанешь мучать? – сурово процедил Иван, не поворачивая к тому головы. — Не понял. — Сейчас поймёшь! Н-на тебе, сука! Клацнули зубы. Василий мотнул головой, и схватившись руками за стол, удержался. Сплюнув кровавый сгусток под стол, он пошарился во рту. Вытащил ряд спаянных железных зубов. — Вот, пожалуйста, выбил мост.

Все трое молчали. Злость постепенно отпускала Ивана. Ему стало жаль Василия. Снова душу обволокло, как тогда у баньки, сосущим и нежно-печальным. — Прости, братик, прости!.. Мне мать жалко. Зря я… — Жалко, так забери её к себе. А я не могу по-другому! Я сам не понимаю почему я такой!.. – Василий скрипел зубами от злости, ударял себя в грудь.

– Не могу я, понимаешь. Урод я!.. — Да, я заберу мать. – тихо вымолвил Иван. – Сколько же так можно жить… Битые братья умывались из ковша и тихо проматеривались. На крыльце появилась Светлана уже в другом платье, и подперев руками крутые бока, спокойно глядела на трёх братьев. На её лице уже не читалось негодование, скорее – растерянность и неловкость. — Ваня, вы уже собираетесь?

— Да, Света. — Возьмите для матери трёхлитровую банку тушёного мяса. Мишка, быстро в погреб! Да банку варенья ещё прихвати. Прощались со старшим братом в конце огорода. — Слушай, Мишаня, неси пилу, мы с Васькой тебе пару тополей срежем и в огород перебросим. Давай. Темно – никто не увидит. Сказано – сделано. Через минут сорок две тополины глухо шмякнулись в огороде Михаила.

— Пошли, Вася. Всё. Ну дела… Как зубы? -Да ладно… — Я дам денег, на цемент посадишь. Через реку был переброшен ветхий висячий мост. Братья дошли до его середины. Постояли. Закурили. Потом свесившись через перила, долго молчали. Внизу тихо всплёскивала ночная черная вода.

— Я не больно тебя ударил? — Нет, не больно. Эх-х, что-то на душе нехорошо… — обхватил Иван руками голову и тихо запел: С чего-о начина-ется Ро-о-дина… Василий шепеляво подхватил песню.

Александр Брюховецкий