Баллада о прокуренном вагоне

Александр Кочетков

 Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.

Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана —
Прольется пламенной смолой.

Пока жива, с тобой я буду —
Душа и кровь нераздвоимы,
Пока жива, с тобой я буду —
Любовь и смерть всегда вдвоём.

Ты понесешь с собой, любимый,
Ты понесешь с собой повсюду,
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.

Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты.

За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба — я и ты.

-Но если я безвестно кану —
Короткий свет луча дневного,
Но если я безвестно кану,
За звёздный пояс, млечный дым.

Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал

Когда состав на скользком склоне,
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал…

Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.

И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали…

С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них.

И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите на миг!

 

Самые красивые стихи

Деревенский ходок

В этой деревеньке, как, наверное, и в любой другой, мужиков, на каких бы, как говорят, «глаз упал» да замуж можно было выйти, маловато имелось.  Марфе просто повезло. Василий её замуж позвал. Хоть и был он в деревне «ещё тот ходок», но остановился на Марфе. — И с чего это ты вдруг? – недоумевали дружки деревенские. – Это ж не женщина, это ж глыба.

— Ничего-то вы не понимаете. – Констатировал Вася. – Готовит она, язык проглотишь, ну это…сами понимаете, и вкусно, и сытно, а мне, согласитесь, не мешает жирок нарастить, а то, вона, ничё в пользу не идёт, с моей-то холостяцкой готовкой.

— Ну да, еда – это для мужика первое дело, тут не поспоришь. — А как выйдет в огород, — продолжал Вася, — далече видать, ещё та труженица. Э-эх! Всю работу переделает…Моторная, хоть и… — Ну да, женщина пышногрудая, скажем так, в самом соку…

— Но-но, язык-то поприкусите, нечё раззевать роток на чужой пирожок. – возмутился Василий. — Да мы чё, да мы не чё… На том и разошлись.  Пролетело годков эдак шесть или семь. Вроде и не плохо жили, по деревенским-то меркам. Да только Василий снова взялся за старое. Раньше-то, если по чужим дворам хаживал, хоть и нарвётся на кулак разъярённого мужа, отлежится день-другой, раны залижет, да и где-то через недельку снова «ходок». Прямо, как болезнь какая-то.

Вот и снова за прежнее взялся. Только теперь перед Марфой изворачиваться надо, чтоб не прознала. Но на выдумку-то не больно хитёр. Сходил до соседки, а сам вину-то чует. Идёт мимо луга, нарвал каких-никаких лютиков – и домой, к Марфе. — Вот тебе, разлюбезная моя, от сердца и почек – цветочек! — И с чего это вдруг? – удивилась жена. – Я от тебя цветов, почитай, со свадьбы не видывала.

— Ну, так вот, образумился, исправляюсь. Лучше поздно, чем… — Ах вот оно что? – Перебила его Марфа. – Образумился значит? С пути-дорожки своротил да на луг угодил?! — Да я… да ты… да это…да ты – чё… — Я-то нечё…но кулак у меня тяжёлый… Задумался Василий:

— Да, видать, осторожничать надобно пуще прежнего. Раньше чё, ну, дадут тумаков, ну, бока малость намнут, а домой пришёл, в избу холостяцкую, раны зализал, и ничё, можно через недельку снова в бой. А теперь чё, домой приду, а мне ещё промеж глаз зазноба моя добавит? Прошла неделя, другая. Зачесалось у Василия, то ли под ложечкой, то ли под коленкой…

Сходил до другой соседки, а муж ейный прознал, Василию промеж глаз дал, да бока хорошенько намял. Идёт Вася, да всё огородами, огородами, да всё похрамывает, постанывает, глаз заплыл. А тут Марфа как раз в огороде капусту пропалывает. Увидела мужа: — Чё это ты, муженёк, огородами, огородами? Аж кулак у меня зачесался! Хорошо приложилась, свалился Василий между грядок.

Прошло где-то с полчаса, а может и более. Очнулся. Ничего не поймёт. Лежит один в огороде, а рядом – тяпка.  — Я, что, грядки полол? Что-то запамятовал? Мимо проходил друг Колян, стал возле забора, со смеху помирает: — Ты гляди, Марфа-то хорошо, видать, приложилась, вон как тяпкой орудовать стал…Просто загляденье, Василий – и в огороде. — Эка невидаль! А и чё? Жёнке вот помочь решил. — Ага, эти байки кому другому сказывай, ты отродясь не копал, не сажал, да и не полол…балабол.

— И откуда она прознала, ну, что я… — Эка невидаль. – Снова проронил Колян. – Вся ж деревня знает, каков ты, ну, сам понимаешь, кто. Смотри, Марфа бросит, схудаешь, да что там схудаешь, помрёшь без неё. Факт! Откинул Вася тяпку в сторону и пошёл, понурив голову, к Марфе. Авось простит. Простила, только память муженьку маленько освежила, мол, кулак шибко тяжёлый, а ещё в узлы хорошо связывает. Что да как связывает жёнка, Василий так и не понял, но призадумался.

Да вот досада, ненадолго. Прошло мало-немало времени, и, «как на грех», потянуло Василия опять «на сторону». Пришла к Марфе соседка: — Ну чё, опять твой шельмует? — Да уж и не знаю, чем пужать. – Осерчала на мужа Марфа. — Видели глазки, чё покупали, ешьте, хоть повылазьте. – Поучала подружка Марфу. — Ага, хоть горько, хоть кисло, ешьте, жуйте, только выплёвуйте.

– Расстроилась Марфа. – Но я ж люблю его, окаянного. Утёрла набежавшую было слезу и, поразмыслив, добавила: — Будет ему – и ешьте, и жуйте… А Василий тем временем, через луг – к дому. — Ой, не помогут мне лютики, пооборвёт-то мне Марфа уши вместо цветов, да и кулак жёнкин больно тяжёлый. Свернул Василий на другую тропку, крадётся огородами, чуть ли не до земли пригнулся.

— Ой, чёй-то мне нехорошо. – Я ж недавно между грядок в бессознанке валялся, уж и не помню, чем Марфа так меня отходила, то ли кулаком промеж глаз, то ли тяпкой по хребтине. А тут навстречу Колян, бодренько так вышагивает. —  Да, Вася, правду люди сказывают: «Бойся козу спереди, лошадь сзади, а бабу – со всех сторон». Отмахнулся Василий от Коляна, да и пошёл напрямки домой

. — А-а-а, чему быть, того не миновать, чай до смерти не зашибёт. Подошёл к калитке – не видать жены, прошёл весь двор – также не видать, в огород – тоже нету, в избу – и тут никого. — Неужто ушла от меня жёнка? И не пойму: то ли радоваться теперь, то ли огорчаться? Дело к вечеру, поесть бы? Глянул туда, глянул сюда. А ужин-то и не сготовлен.

А такого-то отродясь не было. Дело к ночи – нет жёнки. Сел на диванчике, сам не свой, да так и уснул. С утра не успел глаза, как говориться, продрать, а перед ним стоит жена. Вроде Марфа, а вроде и не Марфа. Причёску соорудила, глаза навела, губы понакрасила. Платье на ней новое, недавно купленное. Василий не сразу в себя пришёл, от такого-то, с утра увиденного.

А как опомнился, взбунтовался: — А ты где это всю ночь шастала? Вона, лицо какое себе нарисовала! — Я, Васенька, пока лицо рисовала, еду не успела приготовить, а есть, страсть, как хочется. Давай-ка, приготовь чего-нибудь, не всё ж мне управляться по хозяйству. Василий удивился, потом тяжко вздохнул, ведь не сразу понял, что это ему наказание за «ветреные» подвиги.

Задумался, почесал затылок. — А ты Васенька, не то место чешешь, надобно не затылок, а лоб почёсывать, да почаще проверять, не ровён час, рога прорастут, а ты и не заметишь. Понял Василий – проучила Марфа, правильно проучила. Теперь он и с тяпкой дружит, и с лопатой, и даже завтраками в постель Марфу балует. А если дружки деревенские прикапываются, держит ответ: — А что? Она ж у меня вона, какая красотка, на деревне первая. Но вот лоб часто почёсывает – мало ли что!

Галина-Анастасия Савина