Куриные лапки

Сельский почтальон, Татьяна Постникова, с сумкой на плече, доверху заполненной газетами и журналами, совершала свой привычный маршрут, по сельским улицам. За свою, многолетнюю работу почтальонкой, Татьяна знала о своих сельчанах, кажется, абсолютно всё.     

          А как же иначе. Село не такое уж и маленькое, более тысячи человек в нем живет. Причем, улицы и переулки села, со дня его основания, никогда не имели, ни названий и номеров домов. Вот сообрази, и не ошибись, что письмо адресовано, совсем не тому Васе Шишкину, кто в нижнем конце деревни живет, а тому, кто проживает в верхнем.     

          Во второй половине 50-х годов, люди стали грамотнее в селе, деньги, кой какие, появились, вот и выписывать, много чего, стали.  Кроме газет, и различные журналы, как “Крокодил”, “Работница”, “Крестьянка” и “Мурзилку”, с “Веселыми картинками” детям.          

       Если газеты и журналы, Татьяна бросала в самодельные, почтовые ящики, или, просто втыкала их в щель, между штакетинами забора, то письма, старалась вручить адресату лично в руки. Хотя в  обязанности, такая ее услуга и не входила совсем. А вот лишнее общение с жителями села, никогда не помешает.  

   — Катерина! Выдь-ка, на улицу, я тебе письмо вручить хочу.      — Здравствуй, Таня! Очки вот не взяла. От кого письмо то?    

  Интересные люди у нас в селе. Мало того, что почтальон должен безошибочно письмо доставить адресату, но и попутно сообщить, кто написал его. По их просьбе, конечно. Да, да. Деревенский почтальон, это вам, не то, что городской какой. Да таких Катерин, да с фамилией такой, целых трое, в деревне живут. Молоденькая почтальонша, она бы, долго не раздумывала. Сунула письмо, в ящик первой, попавшейся, Катерине, и вся недолга. Разбирайтесь потом сами. Но это, ежели, молодая.  

  — Из Забайкалья пришло. Муженьку твоему,  Илье Кузьмичу, письмо адресовано. Значит, брат родненький, весточку вам послал.      — Спасибо, тебе, Танюша! Вот обрадуется, Илья. Дай бог, здоровья тебе, чтобы ноженьки твои, здоровыми были всегда. Ведь это, с ума сойти, всю деревню, вдоль и поперек, обежать надо, да еще с сумкой, тяжеленной, такой.  

    В доме, тридцатилетний хозяин, Илья Кузьмич, разорвав конверт, вслух стал письмо читать, написанное почерком, точь-в-точь, как будто сам Илья его и написал. Вот до чего схожи почерки у братьев были. Красивые, буковки ровные, с завитушками разными. Хотя оба, и грамоте то, не сильно были  обучены в своё время.               “Здравствуйте, брат Илья, невестка Катерина, и детки ваши! С приветом, и наилучшими пожеланиями к вам, ваш брат, Георгий Кузьмич, жена моя Наталья и сынок Ваня. В первых строках своего письма, спешу сообщить вам, что к концу этого месяца, ждите нас к себе в гости…”  

  Дальше можно было и не читать! Это была новость, сродни бомбы, разорвавшейся. Старший брат Ильи, Гоша Черемисов, уехал из села, вскоре, после окончания войны, и вот через десять лет, впервые решил навестить родные места. Да не один. Едет с женой и сыном.     

  Из редких писем его, Илья с Катей совсем немного знали о жизни Георгия. Сначала он срочную отслужил, потом на сверхсрочную остался. Потом хвалился, что младшего лейтенанта присвоили. А потом надолго замолчал, и, нате вам, письмо это.     

    И вот он, день встречи.        Встреча двух братьев родных, не видевших друг друга, целых десять лет. Первая встреча их жен. Женщин, вообще, не видевших, до этого дня, друг друга. Так же как и сыновья их, по совпадению, названные оба, Ваньками.  

    Георгий Кузьмич, видать, заранее всё продумал, касаемо отпуска своего. Во-первых, коль решился он показаться своим землякам через столько  лет, то показаться нужно в самом лучшем виде своём. Не каждый же день, полагал он, эту далекую деревню, делают счастливой, своим посещением, бравые, советские офицеры.      Пусть, на погонах его парадного кителя, пока еще по три звезды только. Вообще то, не звезды, а звездочки, на его погонах, совсем маленькие, если уж совсем по-честному. Но выправка! Выправка, какова! А осанка! А голос! Ну, “чисто енерал”, сказал бы дед Щукарь, увидев нашего лейтенанта, старшого.  

   Опустим, в рассказе нашем, первые минуты встречи. Обнимания, вопросы, расспросы. Оставим на время и женщин с детьми. Лучше посмотрим со стороны на нашего отпускника. Как вел себя он, вчерашний колхозный парень, вновь очутившийся в знакомой, с раннего детства, деревенской среде.  

   И вот ведь какая закавыка получается. Оказывается, отшибло, напрочь, память у нашего лейтенанта старшого, касаемо жизни деревенской. Ничего, и никого, не мог вспомнить бывший колхозник, “крутивший” здесь, как и все парни,  когда-то, хвосты коровам и телятам колхозным. А может, делал вид, что не помнит ничегошеньки?        Пошли братья, на второй день, на могилки, где покоится их матушка, скончавшаяся, вскоре после отъезда старшего сына. Постояли молча, у заросшей травой, могилы. Спустились к реке, где стояло стадо коров, что пригнали с пастбища, на дойку вечернюю.

    Доярки и пастухи, шумной гурьбой, окружили братьев. Всем хотелось посмотреть на своего земляка, ставшего, прям таки, настоящим офицером. Потрогать за рукав кителя, который Георгий не хотел снимать, даже в жаркий, летний день. Да вот беда, то какая, никого из окруживших его людей, никак не хотел Гоша узнавать и признавать.  

  — Гоша, Гошенька! Извиняюсь, Георгий Кузьмич, ты, ли чо-ли, и меня не помнишь? — выступила вперед, молодая, бойкая женщина. С веснушками, на всё лицо.

    — Пардон мадам, не имел чести вас знать, и видеть вас ранее, тоже не имел — это Георгий, так на французский лад, ответить попытался. Для форсу. Чай, офицер всё же, а не колхозник какой.  

  — Ах, ты, сучий потрох, — это она ему прям в лоб, по-русски, по-деревенски.      — Не имел он чести знать меня, и иметь, тоже, не имел! А с кем, скажи мне, дорогой, ты на стоянке, в логу Березовом, на сеновале, после работы, ночами кувыркался? На ком, ты, кобель, жениться обещался, а потом быстренько удрал? И ни строчки, за всё это время!     

  Жалко смотреть было в это время на нашего Гошу Кузьмича. Из самодовольного, самовлюбленного парня, он  стал быстро сдуваться и превращаться  в щенка побитого.  

      Невнятно пробормотав в ответ, какую-то несуразицу, офицер-отпускник, по имени Гоша, потащил брательника своего прочь, от, хохочущих, в след, доярочек. И вот что интересно, память вроде стала восстанавливаться у Георгия. Если раньше, он не мог вспомнить даже, каким именем литовка называлась, или тяпка с серпом, то в спешке, убегая от доярок, он случайно наступил на грабли, неправильно прислоненные к стене вагончика. Зубьями вниз.     

    И озарение вмиг пришло! Получив ощутимый удар черенком в лоб, Гоша,  тотчас, признал сей инструмент. И даже заговорил вполне понятным языком. Да еще громко как!          — Твою, ж, мать! Ну и кто же это, хотел бы я очень знать, надоумился, так грабли к стенке ставить!       

   В деревнях, в ту пору, люди взрослые, просто так, не валялись на берегу речки, загорая. Они, загар свой получали, на работах своих. Ребятишки, если они не на косогорах, вместе с родителями, они еще могут позволить себе поваляться на галечном берегу. В перерывах, между барахтаньем в мелкой речушке.  

        Но наш отпускник, Георгий Кузьмич, и тут показал пример, как надо отдыхать у реки. Он принес с собой, выпрошенное, у невестки своей, Катерины, старое, байковое одеяло. Аккуратно разостлал его на берегу. Нет, он сразу не ложился загорать.  Сделав ряд разных физических упражнений, приседаний и наклонов, Гоша, только потом, подставлял тело своё, под лучи алтайского солнца. И под открытые, от удивления, рты, деревенских пацанов. Издали, с любопытством, наблюдавших, за его моционом.     

    А где же в рассказе куриные лапки, о которых, заголовок гласил?         О-о-о! Это еще один прокол, который совершил Георгий Кузьмич, под занавес своего короткого отпуска. Наверное, самый, запомнившийся, для всех, без исключения, Черемисовых.    

    — Вот хочется мне, Катерина, попробовать кушанье детское, полузабытое. Толчёнку из картошки, что сейчас иностранным словом, пюре, кличут. Да с сальцем, чтоб, мелко нарезанным, и зажаренным до шкварок, заправить. Да, с лучком еще. Да, чтобы сбоку, две куриные лапки лежали.  

     Просьба отпускника, это ведь для хозяев сродни приказу. Тем более, для приготовления блюда, всё есть под рукой. И под ногами. Это, про кур, бегающих, по двору.       Но когда блюдо было готово, хозяйку, Катерину, взяло сильное сомнение. Уж не ослышалась ли она, насчет лап этих куриных. Уж больно некрасиво они выглядели на тарелке, эти когтистые, скрюченные лапы.    

       Решила Катерина, что неправильно выразился Георгий, скорей всего, он имел в виду окорочка куриные, а не эти костлявые, страшилки. Выбросила их в помойное ведро, а в тарелку, нормальный, и аппетитный, окорочок положила. Другой, положила в тарелку  брату Илье.       

      Но вместо благодарного, если не возгласа, то хотя бы взгляда, за столом раздался недовольный рык Георгия.           — Катерина! А где куриные лапки, что я просил положить мне  в тарелку?          Слово “просил”, прозвучало в его исполнении, как “приказал”.       

    — Георгий! Да на кой черт, они тебе сдались, срамота, такая. Выбросила их, чтобы аппетит никому не портили, глядя на них.           — Что вы за люди, такие бестолковые! Не могут в доме этом, точно и правильно исполнить мою просьбу! Я, и только я, должен решать – срамота это, или не срамота!    

      И пошел! И поехал! Младший брат, втянул голову в плечи, покраснел, но слова не мог вымолвить, в защиту жены своей. Старший брат, всё же, да и гость, к тому же! Катерина, разревевшись, выскочила на улицу.         Тут из-за стола вскочила, Наталья, жена любителя куриных лапок.    

     — А ну-ка, рот закрой! Мало того, что ты из меня дома кровь пьешь ежедневно, так ты и здесь решил всех построить под себя, служака, гребаный! Лапок тебе куриных захотелось! Будут тебе лапки! Живо, манатки, свои собирай! Завтра мы уезжаем. С меня хватит!        

  — Ну, Наташенька, ты неправильно всё поняла. Я совсем не это хотел сказать.          — Зато, я всё сказала. И разговор на этом будем считать законченным.    

     На следующее утро, семья Черемисовых, на попутке, попылила в обратный путь. Вслед машине, махали руками, все те же лица, что и встречали их, несколько дней назад. На лицах провожающих, можно было прочесть, не только горечь расставания. Но, и облегчение большое, почему то, просматривалось.

P. S.    — Илюша! Сходи, родненький, курицу заруби, да лапки то, смотри, не выбрасывай. Я тебе их потом на стол подам.      — Катя! Ну, поди, хватит уже! Ведь сколько лет то прошло, а ты снова, да ладом, опять за старое.       Таким вот “макаром”, еще долгие годы, помнили Черемисовы, о приезде, старшего брата и его семьи, в гости к ним. Значит, спасибо сказать надо, лапкам этим куриным.       

Владимир Игнатьевич Черданцев