Лучшие стихи Царскосельских лицеистов

19 октября 1828 года

Кюхельбекер Вильгельм Карлович

Какой волшебною одеждой
Блистал пред нами мир земной!
С каким огнем, с какой надеждой,
С какою детской слепотой
Мы с жизнию вступали в бой.

Но вскоре изменила сила,
И вскоре наш огонь погас;
Покинула надежда нас,
И жизнь отважных победила!
Моих друзей далекий круг!

Под воплями осенних вьюг,
Но благостным хранимый небом,
При песнях, вдохновенных Фебом,
От бурь и горя вдалеке,
В уютном, мирном уголке
Ты празднуешь ли день священный,
День, сердцу братьев незабвенный?
Моих друзей далекий круг!

Воспомнит ли в сей день священный,
В день, сердцу братьев незабвенный,
Меня хотя единый друг?
Или судьба меня лишила
Не только счастья — и любви?
И не взяла меня могила,
И кончилися дни мои?

Лучшие стихи царскосельских лицеистов

Кормилица

Мы с мужем приехали в деревню — знакомиться с его родителями.Васина мама, выйдя на крыльцо и поставив руки в боки, как тряпичная барыня на самоваре, запричитала: — Ой, Васенька! Чего не предупредил-то?.. Ты, гляжу, не один приехал! Василий сгрёб меня в охапку, прижал крепко: — Знакомься, мама – жена моя, Валентина. «Гора», подпоясанная оборчатым передником, растопырив ручищи, двинулась на меня: — Ну, здравствуй, сношенька!

И трижды, по обычаю, облобызала. От Клавдии Петровны доносился яркий запах чеснока и свежего хлеба. Свекровь стиснула меня в объятиях так, что я испугалась. Голова моя оказалась между двух, хорошо взбитых «подушек» – свекровкиных грудей. Она вдруг отстранила меня на минуту и, критически оглядев с головы до пят, спросила: — Васька, где ты такую пигалицу нашёл? Муж коротко хохотнул: — Знамо где – в городе! В библиотеке… А батя дома? — У соседки — с печкой возякается…

Ну, проходьте в избу, да обувку сымайте – полы давеча помыла. Разинув рты, на нас со двора глядели любопытные деревенские ребятишки. — Санька, а ну сбегай до Спиридоновны. Скажи Василичу – сын с невестой приехал! — Ща! – откликнулся мальчишка и рванул по улице. Мы прошли в избу. Василий снял с меня модное демисезонное пальто, купленное в уценённом магазине, повесил на вешалку подле печки. А потом приложил к белёному боку её красные от холода ладони, прижался щекой:

— Кормилица ты моя! Тёплая ещё… Тут же загремели чугуны и ухваты, застучали глиняные кувшины по столу, зазвенели гранёные стаканы и алюминиевые ложки…

Пока свекровь накрывала на стол, я с любопытством разглядывала деревенскую избу. Вон, в переднем углу – образа; на окнах — белые, в цветочек занавесочки; на полу и табуретах – самотканые коврики. Рядом с печкой, отвернув от нас морду, дремлет рыжий кот или кошка… — Расписались на прошлой неделе, — как будто издалека донёсся до меня голос Василия. Я удивилась: как быстро на столе появились всякие яства! В центре стола, на широком блюде, красовался холодец.

В соседстве с ним — разносолы: квашеная капуста, помидоры; топлёное молоко из печки, покрытое аппетитной коричневой корочкой; пирог с рублёным яйцом и луком… Мама дорогая, как же захотелось есть! — Мамка, ну будет уже! Тут на неделю наготовлено, — промямлил Васька, откусывая большой ломоть домашнего хлеба. Свекровь бухнула рядом с холодцом запотевшую стеклянную «четверть» и, довольная, вытерла руки о фартук: — Ну вот, теперича всё!

Так я и познакомилась с Васиной мамой. Мать и сын были похожи, как две капли воды – оба чернявые, с румянцем во всю щёку. Только Васенька мой был тихий да покладистый, а свекруха, как гроза летняя – внезапная да громкая. Думаю, не один строптивый конь был взят ею под уздцы, не одна горящая изба спасена… В сенцах громко хлопнула дверь. В кухню, пропуская перед собой клубы холодного воздуха, вошёл небольшого роста мужичок. «Мужичок с ноготок» радостно всплеснул руками:

— Вот дела, ядрёна вошь! Не снимая пропахшую дымом и перепачканную сажей фуфайку, приобнял сына. — Здорово , батя! — Руки мой, опосля здоровкайся! – приказала свекровь. Мужичок взял меня за руку: — Здравствуйте, барышня! У свёкра оказались весёлые, с хитринкой, голубые глаза, редкая рыжая бородка и такие же рыжие, с медным отливом, кучерявые волосы.

— Мать, налей-ка и мне щей! – гремя рукомойником, сказал Василь Василич. Мы подняли стаканы: — За вас, дорогие! После выпитого и съеденного я вдруг осмелела: — Василь Василич, а почему у вас в роду все «Василии»? — Всё просто, Валюша! И дед мой, и отец, и я – все мы печники в нескольких поколениях. Только Васька вот, — кивнул он на сына, — токарем решил стать.

— Токари, батя, тоже стране нужны! — Василь Василич, а печку трудно класть? — Это, девонька, целое искусство!- свёкор поднял вверх указательный палец. — Чтоб красиво, чтоб не дымила и чтобы пироги вкусные пекла. Ты не гляди, что я хлипкий такой! Мы, рыжие, народ выносливый, солнышком целованный! — Василич у меня – на все руки мастер! – подала голос свекровь.

— Батя, расскажи чего-нибудь, а мы послухаем. Свёкор вздохнул, погладил бородёнку, взглянул лукаво: — Ну, коли охота, тогда слухайте! Байка первая… Поехали мы однажды в июле на сенокос. «Красуля» у нас тогда была, помнишь, мать? Не корова, а центнер молока на ходулях. Поехали на луга цельным гуртом – бабы, мужики, и мы с Клавдией. Солнце из-за бора ещё не поднялось, а мы уж косили во всю ивановскую: вжик-вжик, вжик-вжик…

Жара в тот день стояла несусветная, оводы жалили, как оголтелые! А в том годе, как помню, кабанов в лесу развелось – видимо-невидимо! Вот, значит, время — обед, а с нас уже семь потов сошло, не меньше. Косили-то не первый день, уставшие все на нет… — Эх, дурень, нашёл чего вспоминать!.. Валентине и не интересно вовсе. — Интересно, очень даже интересно

 — Так вот, гляжу я на людей и думку думаю: надо народ как-то расшевелить, вот и решил шуткануть. Может, от жары такая мысля в голову взбрендила, не знаю… Бросаю, значит, я свою косу, бегу во всю прыть и ору: «Э-ге-гей! Спасайся, кто может! Кабаны!» И со всего разбегу — на дерево. Смотрю, народ тоже побросал косы и грабли, и тоже по деревьям полез… — А-ха-ха!А что потом?

— Потом меня мужики да бабы чуть граблями не отходили! Но что интересно, работа шибче пошла. Свекровка не выдержала и дала мужу затрещину: — Вот охламон рыжий! — Бать, ты лучше про настоящих кабанов расскажи. — Можно и про настоящих. А дело, значит, было так… Мы с Клавдией тогда молодые были и Ваську ещё даже не планировали. Я в то время заядлым охотником был, а вот после этого случая напрочь охоту забросил. В тот день, помню, снежок выпал, я и говорю Клавке:

«На охоту пойду». «Иди», — говорит. Взял я ружьишко и пошёл… Плутал, плутал по лесу – нет ничего. Тут и смеркаться начало. Я уж и домой засобирался. Вдруг слышу – кабаны близёхонько. Я поближе их подпустил да и выстрелил. Думал, попал, ан, нет – промазал. И тут на меня секач ка-аак попрёт! Я – бежать, и как на дерево влез – сам не помню. — Чай, от страху чуть не помер! – вставила словечко свекровь.

— Не перебивай!.. Так вот, залез я на дерево – ни жив, ни мёртв. Ну, думаю, сейчас кабаны уйдут, а я домой рвану. Ага, как бы не так! Секач начал землю под деревом рыть, а когда понял, что бесполезно, залёг под деревом, и всё кабанье стадо – вместе с ним. — Ого! – у меня округлились глаза. – И как же вы потом? — Вот так, Валюша! Почти всю ночь и просидел, в обнимку с деревом. Хорошо, мороз не сильный был, а то бы окочурился совсем. — А я-то Васеньку тогда потеряла, все глаза проглядела!

Чуть утро завиделось, собрала мужиков и пошла искать. Аукали, аукали – кое-как нашли. На горбу этого охламона тащила километр, пока у него ступор не прошёл. — Ты ж у меня не баба, а кровь с молоком! — Да иди ты, окаянный!.. Валя, может чайку? С матрёшкой и зверобоем, и медок свой есть, домашний. — Можно и чайку, спасибо. Клавдия Петровна разлила по кружкам душистый чай.

— Вась, ты ещё расскажи, как мою сестру вылечил. Свёкор чуть не поперхнулся горячим чаем, рассмеялся: — Тут как-то сестра Клавкина присылает телеграмму: встречайте, мол, еду в гости. Мы, знамо дело, обрадовались, встретили — чин-чином… Гостит, значит, Татьяна, у нас и как-то за обедом жалуется: ноги, говорит, совсем не ходют, болят, говорит ноги. — Что такое? — спрашиваем.

— Не знаю, говорит. В больницу надобно сходить, да никак не соберусь. — А пчёлами не пробовала лечиться? – спрашиваем Татьяну. — Где я вам в городе пчёл-то найду? — Айда, Таня, со мной, к улейкам – я тебя мигом вылечу! — Айболит ещё тот! – засмеялась свекровь. — И вот, значит, подошли мы к ульям. Говорю свояченице: задирай платье повыше… Ну, не так чтоб шибко — повыше колена…

В общем, на каждую ногу посадил я по пчелиной особи. Татьяна ишшо спасибо мне тогда сказала, а через полчаса матом отборным крыла, на чём свет стоит! Оказалось, аллергия у неё на пчелиный яд, ноги как култышки стали – ходить совсем не могёт! — Я и говорю – доктор Айболит… — Откуда ж я знал про аллергию! И ты не знала, и я не ведал… Ты, Валя, медок-то кушай, кушай. Аллергии, чай, у тебя нету?

— Нет, Василь Василич! — Ну, и слава Богу… Мы допили чай. За окном заметно стемнело, на меня накатила усталость. Свекровь задёрнула занавески на окнах: — Васенька, вам где постелить-то? — Ма, можно на печке?.. Ты как, Валюха, согласная на печке спать? — Ещё как согласна! — Я мигом!.. Батька своими руками кормилицу нашу складывал, по кирпичику, — похвалилась свекровь.

Василь Василич глянул гордо. А гордиться было чем — печь и согреет, и накормит, и семью вокруг себя соберёт. Яркий огонь горит в ней, животворный! Мы поблагодарили хозяйку и встали из-за стола. Муж, похлопав меня ниже спины, бережно подсадил на печку. Из черноты, с полатей, на меня пахнуло настоянным за многие годы ароматом: закалённым в огне кирпичём, сушёными травами, овечьей шерстью, хлебным караваем. Василий быстро уснул, а ко мне сон не шёл. Да что же это такое?

Справа от меня кто-то громко дышал: — Пых-пук, пых-пук… — Домовой! Не иначе, домовой! Я читала… И вспомнила детскую считалочку: — Домовой, домовой, мы не водимся с тобой! И только утром я узнала правду: никакой это был не домовой, а опара, которую свекровь поставила в тёплое место, да так про неё и забыла. Не раз ещё мы наведаемся в гостеприимный дом Васиных родителей – послушать байки Василь Василича, погреться у печки, поесть домашнего хлеба. Но об этом как-нибудь в следующий раз!

Наталья Колмогорова