О любви немало песен сложено
Душа болит а сердце плачет
Потемнеет серебро, померкнет золото,
Поизносятся и вещи и слова.
Из альбомов улыбнется нежно молодость,
Из-под плит проглянет тихая трава.
Все на свете перемелется, век сменится,
Пронесутся годы, словно с горки вниз.
Только ты, душа, суровой жизни пленница,
Из меня, как из темницы, смотришь ввысь.
Душа болит, а сердце плачет,
А путь земной еще пылит.
А тот, кто любит, слез не прячет,
Ведь не напрасно душа болит.
А тот, кто любит, слез не прячет,
Ведь не напрасно душа болит.
То ли цвет черемух, то ли снег посыпется
На каштановые волосы твои.
Скоро время, зверь невидимый, насытится
И уйдет, оставив сердце без любви.
Потемнеет серебро, померкнет золото,
Поизносятся и вещи и слова.
Из альбомов улыбнется нежно молодость,
И окажется, душа еще жива.
Душа болит, а сердце плачет,
А путь земной еще пылит.
А тот, кто любит, слез не прячет,
Ведь не напрасно душа болит.
А тот, кто любит, слез не прячет,
Ведь не напрасно душа болит.
Цветет сирень
Хотела мать, чтоб сын ей бы художник,
Я им не стал, я видел все не так.
И с ранних лет, забросив свой треножник,
Я убегал с гитарою в кабак.
Там я играл, бренчал пока не треснет,
И от судьбы не замечал побег.
И молодость моя блатною песней,
Утихла за заборами навек.
Цветет сирень у нашего крылечка,
И знаешь, мам, сирень эту не рву.
Живу как есть, а жизнь течет как речка,
И я по ней корабликом плыву.
Прошли года, что было — то забыто,
И я теперь, порой хлебнув вина
Пою про то, какою ниткой сшита,
Вся эта жизнь, и что ей за цена.
И пусть в пыли заброшен мой треножник,
А в бутылке засох кедровый лак.
Хотела мать, чтоб сын ей был художник,
Я им не стал, я видел все не так.
Цветет сирень у нашего крылечка,
И знаешь, мам, сирень эту не рву.
Живу как есть, а жизнь течет как речка,
И я по ней корабликом плыву.
Душа родного дома
Моя бабушка – душа родного дома, семейного гнезда. Его хозяйка, хлопотунья. Похоронили ее, и пустота заполонила все пространство, некогда наполненное теплом, житейскими заботами, нашими задушевными разговорами, песнями со старых пластинок, тиканьем часов на голубом подоконнике, яблоками в старом саду…
Мы уходили в свои квартиры, но никто уже не провожал нас у ворот. Один лишь опустевший дом, как брошенный пес, смотрел нам вслед темными окнами. И у меня не было сил оглянуться назад. Дом был продан. Дети, внуки разлетелись из родного гнезда. Но все мы — ее дети, ее продолжение… Прошло много лет, но боль утраты все также глубока и бездонна.
Родилась наша бабушка Татьяна Степановна в 1907 году в крестьянской семье. Родители переселились в уральские степи из Украины, много семей тогда оставляли родные края в надежде на лучшую долю, получали земельные наделы по Столыпинской реформе в башкирских и оренбургских степях. Семья была большая, четыре дочери и два сына. «Маму нашу звали Мария. Была она доброй, ласковой. Учила нас с младшими нянчится, по дому хозяйничать, рукодельничать, за птицей и скотиной смотреть, всегда жалела нас.
По воскресеньям в церковь водила в соседнее село, батюшка всех нас покрестил»,- вспоминала бабушка. Мы представляли свою бабулю маленькой девочкой с косичками, такой же, как мы с сестрами, а нашу прабабушку Марию – красивой, молодой, светловолосой, голубоглазой женщиной в белом ситцевом платочке, окруженной малыми детьми, которым нужна была ее любовь и забота. После рождения третьего сына мама умерла. Не смогла семья выходить и сберечь Ванечку, свирепствовали голод и болезни.
Так в 13 лет осталась наша бабушка без матери, брат Андрей, сестры Анюта и Фрося были еще младше. И привел отец в дом мачеху поднимать шестерых детей. Старшие брат Сашко и сестра Мотя во всем помогали отцу, на них ложилась самая тяжелая работа. Детства у крестьянских детей не было, игрушек, сладостей, развлечений. Еды вволю никогда не было, одежды, обуви.
Не было и доброго ласкового слова материнского, только труд на грани выживания. Работали все, отец, старший брат и сын мачехи выращивали хлеб – пахали землю, сеяли, косили, молотили. Бабушке доводилось помогать отцу, управлять быками, которые тащили по пахоте плуг. Девочки научены были вести хозяйство, управляться в доме, на огороде, со скотиной.
Ткали рядна, шили и вязали одежду для всей семьи. Бабушку ее мама научила обращаться с прялкой и веретеном, всем премудростям изготовления пуховой и шерстяной нити, вязанию пуховых платков, варежек, носков. Приходилось вязать шали и платки на заказ. Случалось, спасали эти платки семью от голодной смерти, расчет за работу шел продуктами – кадкой квашеной капусты, кукурузой, рожью. Голодное было детство, тяжелое. Но все дети ходили в школу, научились читать и писать.
Бабушка рассказывала нам стихи Некрасова, выученные на тех немногих школьных занятиях, которые ей довелось посещать. Пела нам русские и украинские песни, которые напевала за работой ее матушка. Всегда бабуля очень жалела за мамой, рано ушедшей из жизни и осиротившей их семью. Первой из отчего дома проводили Мотю. Она жила с семьей мужа неподалеку, родила сына. В семнадцать лет со скромным приданым была выдана замуж наша бабушка. Забирала к себе в семью младшую сестру Фросю, по себе знала как тяжело детям жилось с мачехой. А вскоре и Фросю засватали.
И Анюта встретила свою судьбу. «Бабушка, а ты красивая была молодая?», «А вы с дедом по любви женились?» — сыпались вопросы от младших ее внучек. Мы разглядывали «Свидетельство о браке девицы Нестеренко Татьяны Степановны и парня Перепелицы Федора Ильича». Бабушка горделиво отвечала: «Да уж, красивая была и расторопная, раз аж с Курмансая в Киембай сватать приехали!»
Жениху были те же семнадцать лет, и тоже рос сиротой. Родители были «с одной Украины», как говорила нам бабушка. Науку выживания Федор постигал у своего деда Кондрата, который в одиночку поднимал внуков, схоронив сына и невестку. Два года дедушка прожил с молодой семьей, правнучку Аню помогал нянчить. Старший внук Тихон с семьей тоже жил в Курмансае, был у деда на глазах, и там подрастали правнуки. За обоих своих внуков дедушка был спокоен, серьезные, работящие, умелые, мастеровые.
Да и жены были им под стать, к труду приученные, хозяйственные, собою ладные и пригожие. Дедушка невест для хлопцев сам присмотрел и не ошибся в них, знал, где искать, кого выбирать. На старость, на покой перебрался к своей дочери Варваре. Вскорости умер, сполна выполнив свой отеческий долг перед детьми и внуками. Дальше выживать Федора и Татьяну учила сама жизнь. На себя надеялись да на свою любовь. А любовь в молодой семье была одна и на всю жизнь.
Много трудились, вступили в колхоз, строились. Один за другим родились четверо детей, вторую дочку схоронили совсем крошечной. Младшего сына Колю бабушка родила на току, не было тогда поблажек и отпусков. Перед самой войной родилась еще одна дочь, моя мама. В страшной бедности и голоде прошли первые годы ее жизни, суровые годы военного детства. Дедушка воевал, был дважды ранен и контужен, долго лечился в госпитале, но главное, вернулся живой.
Бабушка в войну сберегла детей. Ели и траву, и ягоды, и сусликов сыновья вылавливали, и рыбачили. Спасал огород. Но главное, кормилица-корова давала молоко. И как-то выжили. На трудодни ведь почти ничего не получали, хлеб был по карточкам. В войну выручала и ручная мельница, перемолов зерно соседям, за работу брали кружку муки. Бабушка рассказывала нам о военных годах, о голодных глазах своих детей, о смертельной усталости, о похоронке, которую принесли ей на мужа.
О вдовьем отчаянии… О тех нескольких продуктовых пайках, которые выдали детям погибшего солдата, а потом отменили, врачи вытащили дедушку с того света, выходили в госпитале, и он прислал письмо. Ради детей матери выдержат все тяготы военного времени, ради мужей своих, ради Победы. Но сколько было смертей вокруг – голод, малярия, тиф, холера косили людей…
Морозными зимами вымирали целыми семьями. А после войны началась новая жизнь. В трудах и заботах, но не такая голодная. Словно второе дыхание открылось. И радость вновь вернулась в дом — родилась младшая дочь Людмила. Дедушка работал ветеринаром, а потом плотничал в совхозе, поселок строился. Дед, также как и бабушка, умел все, что требовала жизнь.
Он строил дома, изготавливал мебель и домашнюю утварь, разводил скот, плел корзины, стриг, засаживал и содержал в порядке огород, вырастил яблоневый сад. На шахте работал старший сын Андрей, дочь Анна – на ХПП. Продали одну из коров, купили швейную машинку. То-то было радости, ведь одежду бабушка шила всегда на руках, иголками да нитками.
Она помнила, как уходила из отчего дома с узелком в руках, бесприданницей. Для своих дочек такой доли не хотела, готовила приданое, собирала все, что только могла тогда собрать. Дедушка сделал каждой из девчат по сундуку, куда и складывали отрезы тканей, одеяла, подушки, полотенца, рушники для их будущей семейной жизни. Старшая дочь Анна слыла самой богатой невестой в округе и на лицо пригожей.
Засватана была вернувшимся с фронта парнем, родила двух дочек-погодок, старших внучек для бабушки и деда, а потом и сыночка Бог послал. Землянка за речкой с трудом вмещала большую семью, в кухню забирали от коровы народившегося теленка. С разбега на кровати заскакивали маленькие козлята, хорошенькие, потешные. Под печкой за шторкой клушка высиживала цыпляток.
При весенних наводнениях спасались на крыше. Уходя от большой воды, подальше выводили скот. Корзину с первой внучкой Ниной вынесли на гору, там же пережидали, когда отступит вода. В деревянном корыте по дому плавали забытые впопыхах поросята… Весной река грозила большими бедами. И семья затеяла строительство нового дома в центре поселка, подальше от разливающейся реки, затапливаемых балок и оврагов. Старый дом навсегда останется родным для семьи, сюда приведет молодую жену старший сын Андрей, здесь родятся и вырастут два его сына.
Много сил, средств и здоровья забрала стройка нового дома — это был большой труд всей семьи. Слева строился дом дочери Анны, справа — дом бабушкиной сестры Фроси. Глину с соломой для саманных кирпичей месили, заливая колодезной водой. Из самана сложили стены дома, шифером накрыли высокую крышу, застеклили оконные рамы, пристроили деревянную веранду и сараи.
Оба сына строили вместе с отцом. Умелыми руками дедушки была сложена печь-голландка со множеством колодцев для обогрева нового дома, тщательно подгонялась досочка к досочке для пола, вырезались ставенки, узорные двери, мебель, этажерки для книг, рамки для вышивок, которыми моя мама украсила стены дома, и фотографий. Построена была и летняя кухня с настоящей русской печью.
В ней бабушка и хлеб пекла, и пироги, и плюшки-ватрушки, варила вкуснейшие каши и борщи, томила молоко до коричневой корочки, запекала тыкву. Этот дом стал родным младшим дочкам, младшим внучкам. Нашим гнездом, нашей колыбелью. Дедушка рано умер, сказались фронтовые ранения, война догоняла, добирала свой урожай. И бабушке, и всем нам так его не хватало!
Сильного человека, хозяина, защитника. Жена пережила его на четверть века, вспоминала своего единственного, любимого мужа каждый день, часто сидела с его фотокарточкой в руках. Летом здесь собирались внуки. Бабушка неизменно кормила нас украинским борщом, варениками с ягодой, жареной картошечкой и блинами. Варила компоты из яблок и вишен, поила парным молоком из-под коровы. По весне пеклись ею жаворонки, красились яйца, зимой готовилась кутья.
В Бога бабушка верила, христианские обычаи в доме соблюдались, икона Богоматери бережно хранилась в стороне от посторонних глаз. Мы росли в любви, в заботе и в ежегодных ремонтах дома… Летом нужно было «трусить» сажу, после чего все перестирать, перегладить, отмыть до блеска и выбелить. Ни свет — ни заря отправлялись мы на берег реки собирать конский навоз.
Сначала медленно брели по холодной росистой траве следом за мамами, а потом, окончательно очнувшись от сна, длинноногие и легкие, словно ветер, наперегонки бегали вдоль реки, отыскивая заветные кучки. Набив авоськи, еще до свету возвращались домой. Сдав свою «добычу» бабушке, отправлялись досыпать, а мамы наши колдовали над глиной, навозом, соломой, заливая водой и замешивая, как тесто.
Этой смесью делали латки в облупившихся местах, замазывали все трещинки на фасаде дома, а уж потом его дважды белили известью. Разведенным в воде угольком подводился фундамент. Оконные рамы и ставенки, входные двери и веранду красили в голубой да зеленый цвета. Содержался дом женскими руками в образцовом порядке, и стоял ухоженный и красивый, как игрушечка.
Двоюродная сестренка Марина, двумя годами постарше меня, увидев знакомую навозную кучку у себя в городе, незамедлительно привела маму с намерением все это срочно собрать и отправить посылкой бабушке, не пропадать же добру! Все — в дом, в далекий родной дом! По субботам бабуля доставала репейное масло, чтобы укреплять наши косы. Мы же старались улизнуть от этой процедуры.
А уже после бани, усадив на колени одну внучку за другой, она привычно причесывала своим гребешком русые головки, бережно расправляя волосы натруженными пальцами. Бабушка была очень доброй, никогда ни одного резкого слова ни в чей адрес не сказала. Дочери обращались к родителям уважительно и на «Вы», а нам позволялось говорить бабуле сердечное «ты», обнимать ее с разбега, усаживаться к ней под крылышко, лежать на кровати за ее спиной поближе к теплой стенке в обнимку с книжками или котом.
Это было самое уютное и безопасное место на всей земле! Никогда и нигде больше я не испытывала этого чувства абсолютной защищенности от холода, бед и обид… Когда наши мамы старались приструнить своих расшалившихся дочек, бабушка, не позволяя прекращать праздник детства, озорства и непослушания, останавливала их одной только фразой — «та вона ж дытына…» Она всегда снисходительно относилась к нашим проказам, любила нас и прощала все шалости.
Много говорила с нами, может, даже больше, чем с дочерьми. Рассказывала о своей жизни, о детстве наших мам, о дедушке. Его письма, его медали, фотографии хранились, перечитывались, пересматривались. А на стене висели в рамках семейные портреты довоенного 1939 года. Каждый год мы проведывали дедушку на кладбище, поправляли могилку, красили оградку и звезду на памятнике.
В детской памяти остались только его руки. Он носил нас на своих руках, пока мог ходить, радовался народившимся внучкам — новым веточкам в его с женой семейном древе жизни. Помню, как бабушка, собрав нас маленьких возле себя, открывала свой сундук. На откинутой крышке дедовой рукой были аккуратно записаны дни рождения всех детей, внуков и внучек — все мы были родными, жданными-желанными детьми из одного родового гнезда.
К сундуку младшенькие внучки были допущены, чтобы заблаговременно поделить все, что бабушка нажила за свою жизнь — «Вот умру я, все разделите, как я сейчас укажу». Мы с удовольствием разбирали и делили содержимое сундука, пытались даже меняться пуховыми платками, покрывалами, полотенцами, но бабушка наши торги и товарообмены останавливала, все аккуратненько складывалось обратно в сундук.
До наших свадеб надо было еще дожить и мы совсем не хотели, чтобы бабушка умерла хоть когда-нибудь, пусть и через много лет. Мы были счастливы, что и бабуля при нас, а мы при ней, и целый сундук нашего приданого уже в наличии. «Пока внучка была малая, бабушка шила, варила, стирала, убирала. А как бабушка стала старая, внучка шила, варила, стирала, убирала, — приговаривала она, — все надо уметь, всех надо обогреть».
Всей компанией мы помогали бабуле выбирать волоски из пуха, чесать его специальными ческами, промывать. Учила она управляться с веретеном, прясть на прялке, которую сделал дедушка. Учила вязать и строчить на машинке. И доить корову, и месить тесто. Учила петь и любить стихи.
В доме было море пластинок и много музыки. На летних каникулах окрестная детвора давала концерты для соседей, каждому вручался предварительно нарисованный пригласительный билет. Наверное, она даже немножко гордилась своими «артистками», которых сама же и научила петь народные песни и частушки. В доме всегда было тепло и уютно.
Помню, как из Москвы, где жизнь кипела, я летела сюда — к тюльпанному полю, к чистейшему белому снегу, к звенящей тишине и покою, к призывно поющему на печке чайнику, к нашим яблоням в розовом цвете, к коту, мурлыкающему на руках у хозяйки, такому же старенькому, как она. К ее добрым глазам и рукам, протянутым навстречу… В те далекие годы связанный ею пуховый платок согревает меня до сих пор…
Согнулся дом, присел на камушек, в печи – холодная зола, Но нет уже в том доме бабушки, что каждый день меня ждала…» Дороже отчего дома только его хозяйка – бабушка, мама. Пока живы наши родители, мы будем под их защитой. Всегда приютят и обогреют, и душу отогреют, и сердце подлечат… наши самые родные – те, которые дали нам жизнь.
Наталья Кравцова
