О любви немало песен сложено
Русская осень
Вновь по закату мчатся белые журавли,
Мы двое иностранцев в этом краю любви.
Нам осень подарила несколько теплых дней,
Ты прикоснись ко мне тишиной своей.
А в заброшенном парке кружит листопад,
И дрожит над рекою кленовый закат,
Заплутала небесная просень, русская осень.
А в заброшенном небе пылится звезда,
И опальные птицы летят в никуда.
Ничего друг у друга не просим, русская осень.
Гроздь праздничной рябины, синего неба гость,
Мы поздно полюбили, раньше не довелось.
Нам надо попрощаться, птицы летят на юг,
Мы замыкаем круг на ветру разлук.
А в заброшенном парке кружит листопад,
И дрожит над рекою кленовый закат.
Заплутала небесная просень, русская осень.
Амур река
Где-то там вдали над Амур рекой
Юность в омуте отражается.
И черемухи запах неземной
В майском воздухе расплывается.
Там шумит камыш душу трогая,
Нежным шепотом, плавным шорохом.
Там горит звезда одинокая,
Над холодным любимым городом.
Там плывет туман вдоль амур реки,
И над заводью ива клонится.
Расплываются по воде круги,
И поет о любви бессонница.
То моя звезда в небе теплится,
С высоты ночной в омут смотрится.
Что любовь прошла мне не верится,
Юность грешная не воротится.
Ты не плачь дружок над моей судьбой,
Суждено ли нам вновь увидится.
Пусть горит звезда над Амур-рекой,
И черемуха в омут сыпется.
Все уйдет во тьму и вернется вновь,
Раз обещано, значит стоит ждать.
Возвратится все и свою любовь,
На Амур-реку выйду я встречать.
Жизнь удалась
«Мы живём под одной крышей уже восемь лет, а ты для меня так и остался загадкой. И с каждым годом отдаляешься всё дальше. Самым безоблачным был наш первый год. Тогда ты был милым и ласковым и почти не отходил от меня. Помнишь, как спал на моей груди, просыпаясь только для того, чтобы устроить свою голову поудобнее. Был ли ты счастлив тогда? Я, думаю, что был. Мне, по крайней мере, было хорошо с тобой, я гладила тебя и придумывала разные нежные слова.
Когда всё изменилось? За житейской суетой и не заметила, когда. А теперь… изменить ничего не могу, только с тревогой смотрю, когда ты уходишь вечером из дома. Я знаю, что – на всю ночь. Удержать – невозможно, как невозможно и узнать, куда идёшь, зачем. Единственное, что могу позволить себе, спросить: «Разве тебе плохо дома?» В ответ –презрительно — ледяное молчание. Пла;кать, не пла;чу, понимаю — у тебя своя жизнь, у меня – своя. И мы оба к этому привыкли.
Ты возвращаешься с рассветом, молча, проходишь мимо меня и ложишься на диван, который мы поставили в кухне. Сначала он предназначался для всех, но потом получилось – только для тебя, потому что после ночных загулов ты спишь на нём целыми днями. Спишь…или следишь за мной? Иногда ловлю на себе твой взгляд и не могу понять, что в нём – безразличие, презрение, равнодушие.
Взгляд меняется, когда ты, выспавшись, решаешь, что пришло время перекусить. Да, в это время я читаю в зелёных глазах, что твоё сердце переполняют самые нежные чувства ко мне, может, даже… любовь. Особо не обольщаюсь, потому что знаю, насытившись, снова будешь спать.
Спать, спать…сколько ты можешь спать! Иногда я пытаюсь поговорить с тобой. Но мои слова натыкаются на высокомерный взгляд, и я умолкаю». «Как она надоела со своими нотациями. Где шлялся, где шлялся всю ночь? Почему – шлялся? Других слов не знает? Можно бы и повежливее. Считает себя образованной, а словечки… уши бы мои их не слышали.
Одно и то же, каждое утро. Зачем спрашивает? Сама туда пойдёт, если скажу? Ладно, что на неё внимание обращать. Перекусить даёт… сейчас на скорую лапу поем и – греться. Печка гудит, значит тёпленькая, на пуфике, около неё и погреюсь. А разомлею, в кухне на диване прилягу. Промёрз, однако. На шубу грешить нечего — тёплая, а ноги…попробовала бы на морозе всю ночь, босиком.
Сами в обувке ходят. Я, когда маленький был, любил в её валенке спать – райское место! О неравноправии говорят, несправедливости! Оно рядом с вами ходит. Босое! Та-а-к! Припекает через шубу! Надо перебираться на кухню. Холодильник открыла, может, даст чего – нибудь ещё… или сам добуду, если зазевается. Ворчу, а она — ничего, не злая. Ни разу не ударила, хоть и знает, что подворовываю. Так только, для порядка, крикнет: «Брысь». Откуда она слово такое выкопала? Неприятное, унизительное.
Колбаску режет! Запах какой! С ума можно сойти от него! Надо поближе — к столу. Так-то у меня свой стул есть, любимое место за столом, но… этот, который возомнил, что он мой хозяин, считает — место его. Лучше уступить, не связываться — не застрянет, может и пнуть.
Не то, чтобы больно, но – унижение. Нарезала, разложила на тарелке. Хлеб режет. Ну, хлеб я не очень, можно сказать, совсем не ем. От мучного толстею, а это мне совсем ни к чему. Ограничиваю себя в калориях. Рыбку, мясо – можно, без ограничения. Но, тут они меня ограничивают. Как будто объем их! Пошла звать его к столу. Вот и момент! Не зевать! Не заметили! Чуть было не подумал, как она говорит – слава, тебе… это не для нас, свободных от предрассудков.
Съел… теперь – на диван. Спать. Начнут чаи распивать. С лимоном! Не переношу запах. Тошнит. Как они могут такую гадость употреблять. Думал, пересплю… нет, не уснуть. Пойду, полежу в кресле, пока «хозяина» нет. И как это выходит, что самые любимые места у нас с ним совпадают? Ума не приложу. Нет, и здесь не уснуть. Вонь от лимона на весь дом.
Раньше жизнь у меня послаще была. Каждый день молочко парное, утром и вечером. И сливочек давала, не жадничала, и творожок свеженький. Зачем корову продали? Сено им, видите ли, трудно стало косить! Обленились! Если бы, к примеру, моё мнение спросили, я бы им сказал, что – против. Как можно кормилицу продать? Э-эх, люди! Теперь ходит куда – то за молоком.
Наливает мне, а я, может, от чужой коровы брезгую. Не задался сегодня день. Бывает же такое. Вон как «хозяин» забегал, засуетился. Орёт диким голосом: «Барсик, Барсик!» Знаю, чего орёт, мышь почуял. Так и я её чую, но не ору. Чем им мыши помешали? Мне мамаша детство отравила, натаскивала, учила, как их ловить. Но я уже в молодые годы к этому отвращение испытывал, не Барское дело. Кажется, поймал. Теперь угощать будет. Надо за диваном пересидеть. Терпеть не могу такого угощения.
Кажется, сегодня не собираются выкатывать своего помощника по хозяйству. Вот кого я на дух не переношу! Больше, чем угощение из мыши. Голос – отвратный, нос — невесть что! И, главное, старается, подлец, к хвосту моему подкрасться. А, ведь, всё к чему он подкрадывается, исчезает в его утробе.
Воистину — ненасытный! Вот вам и любовь, в которой она признаётся, чуть не по десять раз на день. Раз ты так любишь меня, неужели не видишь, как страдаю от этого чудища? Неужели не можешь подождать до ночи, когда уйду по делам? Или, ещё лучше – до весны, когда у меня на улице дел невпроворот, дома я бываю лишь изредка, и то – только на минуточку – поесть, да порадовать тебя.
Знаю же, как скучаешь. Угомонились, разошлись по комнатам. Наконец – то можно подремать. Скоро вечер, а там и ночь не за горами. Не знаю, чего я разнервничался… определённо, жизнь у меня удалась — не собачья. Есть у нас во дворе… Кинг. Хозяйка Кингулей зовёт, ла-а-сково так. Лицемерка. Ни разу, даже в морозы, не пригласила погреться.
У него свой дом, вроде, есть. Захожу я туда иногда, слёзы, а не дом. Печки нет. Прилечь, присесть не на что. Спит на соломенной подстилке. И, главное! Гордости – никакой! Только завидит хозяйку, и ну, хвостом вертеть. А то ещё – лапы ей на плечи положит, вздыхает и всё лизнуть норовит! Фу, срам один».
Ольга Постникова
