О любви немало песен сложено
Стою на полустаночке
Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке,
А мимо пролетают поезда.
А рельсы-то как водится, у горизонта сходятся,
Где ж вы, мои весенние года.
Жила к труду привычная, девчоночка фабричная,
Росла, как придорожная трава.
На злобу неответная, на доброту приветная,
Перед людьми и совестью права.
Колесики все кружатся, сплетает нитка кружево,
Душа полна весеннего огня.
А годы — как метелица, все сединою стелятся,
Плясать зовут, да только не меня.
Что было, не забудется, что будет, то и сбудется,
Да и весна уж минула давно.
Так как же это вышло-то, что все шелками вышито,
Судьбы моей простое полотно.
Гляди, идет обычная, девчоночка фабричная,
Среди подруг скромна не по годам.
А подойди-ка с ласкою, да загляни-ка в глазки ей,
Откроешь клад, какого не видал.
Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке,
А мимо пролетают поезда.
А рельсы-то как водится, у горизонта сходятся,
Где ж вы, мои весенние года.
Ускакали деревянные лошадки
Ускакали деревянные лошадки,
Пароходики бумажные уплыли.
Мы, из детства убегая без оглядки,
Все, что надо и не надо, позабыли.
Самодельные игрушки позабыты,
Но об этом, но об этом не жалеем.
Мы серьезны, глубоки и деловиты,
Мы старательно умнеем и взрослеем.
Принимаемся за трудную работу,
Привыкаем, привыкаем торопиться.
И не слышим, как порой за поворотом,
Простучат нетерпеливые копытца.
Перегруженных делами, нас не троньте,
Всё мотаемся, мотаемся по свету.
И не видим, как порой на горизонте,
Покачнется легкий парус из газеты.
Ускакали деревянные лошадки,
Пароходики бумажные уплыли.
Мы, из детства убегая без оглядки,
Все, что надо и не надо, позабыли.
Мы не знаем, что при первой неудаче,
Только стоит, только стоит оглянуться.
К нам лошадки деревянные прискачут,
Пароходики бумажные вернутся.
Новенький
Новенький ощутил тревогу, стал беспокоиться и толкаться ножкой. Мама положила руку на свой упругий живот, и Новенький затих. Он не понимал, что происходит, но чувствовал где-то рядом учащённые удары сердца. Это означало, что мама плачет. Так, бывало, часто. Новенький большой, ему уже 34 недели. У него есть брат и две сестры. Он будет четвёртым.
Иногда старший брат прикладывал ухо к маминому животу и прислушивался. Новенький сразу давал о себе знать и стучал пальчиком в этом месте. Он слышал, как поднималась буря восторга за стенами его колыбели. Брата отталкивали сёстры, приникали к животу, а новенький радостно шевелил ножками, чтобы подать привет своим родным. Он слышал, как брат кидался в бой с сестрицами и кричал девчонкам:
— Дайте мне послушать, я ещё не наслушался! А когда девочки побеждали, он грозил им кулаком и кричал: — Вот родится брат, мы вам покажем! Но сейчас силы были неравные, и, хотя брату было уже 8 лет, а сёстрам 6 и 4, они одерживали победу, потому что они девочки и драться с ними было нельзя. Это были единственные люди, кроме мамы и папы, которые ждали Новенького с нетерпением.
Они то и дело рассматривали приданое, приготовленное для малыша, и готовили ему подарки. В эти минуты мама радовалась, а Новенький замирал от счастья. Тот большой мир, в который ему предстояло родиться, не ждал его. Вот и сейчас маму остановила на улице бывшая университетская подруга и с ужасом уставилась на мамин живот: — У тебя, кажется, уже есть дети, даже двое…?
— Трое, — поправила мама. — И зачем тебе это? – шёпотом сказала подруга и глазами показала на мамин живот. Мама молча отвернулась и пошла своей дорогой, но подруга бросилась за ней: — Ты, пожалуйста, не обижайся, но мы же цивилизованные люди, ведь можно же было избежать этого. — Чего «этого»? – не поняла мама. – Это мой сын, мне его Бог дал, — ответила она, нежно гладя живот, и задала встречный вопрос, чтобы отвлечь внимание подруги от Новенького.
— А как твоя дочь? — У нас всё замечательно, — с готовностью подхватила разговор женщина. – В испанскую школу пошла, учится хорошо. Перед школой ездили в Турцию. Собаку ей купили дорогую, пианино. Мы всё стараемся для дочери сделать, всё–всё! – гордо закончила она, а потом горестно спросила подругу. — А вы-то как живёте на одну зарплату? — Не хуже других, — ответила мама.
– Муж работает, старший сын уже во втором классе учится, девочки в садик ходят. В Турцию, правда, не ездили, зато всё лето в деревне были на даче. Там у нас собака есть. И пианино у нас тоже есть. Старенькое, правда, зато все учатся играть. Как видишь, Господь помогает! — Ну, я за тебя рада, — с сомнением в голосе сказала подруга, взглянув на мамино старенькое пальто, и заторопилась прочь.
— Не волнуйся, они все ещё завидовать нам будут, успокоила мама встревоженного сына, положив свои тёплые руки на живот, и смахнула слезу. Может быть, это когда-нибудь и будет, но пока дряхлеющий мир враждебно принимал каждого ребёнка. Папины сослуживцы, разодетые тёти и солидные дяди, встретили сообщение о скором появлении Новенького пошлыми шутками и советами приобрести более надёжное средство от детей, будто речь шла о тараканах.
Все они, либо бездетные, либо родившие невзначай по одному ребёнку, яростно боролись с детьми, ещё не родившимися, будто каждое дитя, даже чужое, отнимало у них кусочек их безмятежной жизни. Желать детей и иметь больше одного ребёнка в семье считалось неприличным. Мрачные времена библейского царя Ирода наступили в стране.
Как когда-то Ирод, боясь родившегося Христа, истребил 12 тысяч младенцев, современные люди убивали своих детей, боясь, что среди них родиться тот, кто скажет им, что так, как они без Бога, без любви, жить нельзя. Однажды Новенький слышал, как плакала бабушка. Он знал её голос давно, с самого раннего возраста. Мама до поры никому не говорила, что появился он, Новенький.
Бабушка узнала об этом первая и безутешно плакала. Она жалела свою дочь, добровольно взявшую на себя тяжёлый крест рождения и воспитания вот уже четверых детей. Она видела, как трудно приходится семье дочери, как она устаёт, как нелегко жить достойно при небольших доходах. Горячо любимые внуки были под пристальным вниманием соседей, воспитателей, учителей. Как одеты, как причёсаны, что едят – всё было предметом обсуждения и злословия.
— Мы же бедными будем, — горевала бабушка. – Твои дети государству не нужны! — Что нам государство? Нас Господь никогда не оставит, — уверенно парировала мама. – У Бога милости много! Ну, а если бедными будем, что из того? Бедные тоже люди, — продолжала она, обнимая бабушку. Новенький осторожно погладил ручкой мамино сердце и ощутил, как её тревога утихает, бабушка больше не плачет, а сердце над его головой застучало спокойно и ритмично: ско-ро, ско-ро.
И вот этот день наступил. Стремительная волна вытолкнула Новенького в мир, который его не ждал. Он почувствовал эту враждебность и отчаянно закричал, но увидел маму, которая устало улыбалась ему, и вся светилась от счастья. Ребёнок жалобно плакал, пока проворные руки умывали его, взвешивали, пеленали. Наконец он прильнул к родной груди и уснул.
Это был первый сон его новой жизни. Ему снилось, что мамина подруга, разодетые тёти и важные дяди с папиной работы смотрят на него и завидуют его счастливой маме. Они проснулись одновременно по старой привычке. Мама осторожно взяла на руки сына и подошла к окну. Осень щедро сыпала золотом, листья грациозно падали с небес, а под окнами родильного дома ликовали брат, сёстры, папа и бабушка Новенького.
На них с недоумением смотрели из окон абортария растрёпанные женщины, показывали пальцами пьяные санитарки, обходили стороной редкие прохожие. Тёплое солнце ранней осени заливало палату, и мама стояла в этом свете с новеньким сыном на руках. — Какая же ты красавица! – замерла вошедшая в палату акушерка. – Как солнышко-то нынче светит!
Ореол вокруг тебя, как вокруг святой мученицы. Да ты и есть мученица. В наше-то время столько деток родить – подвиг, — бормотала она, забирая Новенького у мамы. — Ложись, рано тебе ещё вставать, — упрекнула она женщину.
— А ты, малыш, спи да расти поскорее. А когда вырастишь, скажи им всем, — кивнула она в сторону абортария, — Что жить как они, без Бога, без любви, без детей, нельзя! — приговаривала она, укладывая ребёнка в кроватку.
Елена Шилова
