Рассказ о сельской учительнице
Зимой темнеет рано и быстро. Пока мы шли от реки с тяжёлыми рыбацкими ящиками, полными рыбой и с ледобурами в руках, уже наступили тёмные сумерки. Хрустит под ногами морозный снег, и прямо в небо, к тусклым звёздочкам поднимаются столбы дыма из печных труб домов, стоящей в низинке деревеньки. Улица словно замерла, как среди степи поезд со светящимися окнами, замер и дым и звёзды, тишина вокруг среди белых полей, с чернеющим лесом на горизонте. Так виделось нам с пригорка, когда мы спускались по протоптанной нами же утром узкой тропинке гуськом через колхозное поле.
А потом сидели и пили чай в хорошо протопленной избе. Гостей я принимал редко, а поэтому пригласил соседку тётю Тоню, Антонину Ивановну, помочь по хозяйству: в наше отсутствие протопить дом и приготовить ужин на всех гостей, — наваристые щи сварить в русской печи, как умеют только деревенские женщины, а может и пороги состряпать и булочки, что тоже любила делать тётя Тоня, не раз ими угощавшая меня по-соседски. Приехали ко мне два товарища из города. В доме моём нашлось три спальных места.
Кровать в одной комнате у внутренней стены, соседствовала с диваном напротив, у внешней стены дома. А в комнате-гостинной вместо дивана стояла узкая односпальная кровать с деревянными фанерными спинками и рядом больших подушек вместо спинки, (похоже на диван). И так «срослось»-получилось, что в это время жила у Антонины Ивановны недавно приехавшая в наш колхоз учительница. Не нашлось сразу на центральной усадьбе колхоза дома, где бы поселить учительницу. А наши дома с тётей Тоней с краю деревни, чуть в отрыве, как раз по дороге к центральной усадьбе, — и три километра пройтись пешком для молодой учительницы было даже хорошо:
«Ей, — говорит тётя Тоня, — понравилось: и раненько вставать, и проветриваться перед школой, в которой ученики шалят всё одно!». И Зинаида Николаевна с радостью согласилась помочь тёте Тоне и пришла ко мне в дом вместе с ней, готовить для городских гостей. Вечером друзья сидели за столом перед включенным телевизором, который показывал только три центральных канала и звук которого был приглушен, — разговаривали о своих рыбацких мужских делах… Я вызвался было помочь на кухне, и помог только почистить рыбу от кишок, молодая Зинаида Николаевна прогнала меня к гостям, и тётя Тоня уже собрала нам на стол, где по-мужицки стояла принесённая с мороза из сеней водочка (как же без…, рыбалка ж).
А на столе были и пирожки, и тётя Тоня накладывала из чугунка деревенские наваристые щи… — А я на той старице щуку упустил…, вообще у берега, глубины-то не больше метра, — кинул блёсенку в лунку на окуня, а там – удар, груз такой… и показалась щучья голова. Только в последний момент в лунку не пошла, а так развернулась, что блесна выскочила из пасти чуть мне не в лоб, я же тянул… — рассказывал один мой друг другому.
Мужики засиделись долго, делясь своими впечатлениями и тётя Тоня с Зинаидой Николаевной ушли, оставив уборку на следующий день. Выходные быстро заканчиваются, даже жалко, — уже на следующий день друзья уехали в город к жёнам и детям ещё до обеда: «Хватит, погостили – сказали друзья – и пятницу вечер посидели и удачно на рыбалку сходили. Надо в воскресенье ещё с семьёй побыть, порадовать детей свежевыловленной рыбкой!».
А услышав и увидев отъезжающую от моего крыльца машину, ко мне вышла Зинаида Николаевна. Она сослалась на то, что в школе начались зимние каникулы и ей некуда было спешить и пойдет помогать мне убраться в доме после гостей, посуду перемыть, обратив внимание на мой пожилой возраст и легкую инвалидность – я ходил с палочкой и выглядел стариком: седой, худощавый, с морщинистым лицом. Зина, Зиночка, как я «заправски» к ней обращался, несмотря на то. Что в деревне к ней все обращались по имени-отчеству, вслед за детьми-учениками – выглядела она молодо и никак не на свой возраст.
Ей было ближе к сорока (38 с половиной), а казалось, с раскрасневшими от январского мороза румяными щеками – не больше двадцати восьми, и тридцать никак не дать. После уборки в доме мы сели пить чай со вчерашними тёти Тони пирожками. Зина интересовалась книжным шкафом и полками, которые содержали более 3-х тысяч книг. Не только художественной литературы, а ещё весь угол, со стоящим там комодом, занимали стопки журналов. Говорили мы о литературе и многом другом. В частности, перешли на разговоры из своей жизни. Психологический приём – «откровенность на откровенность», и я узнал о её жизни и переживаниях, о чём и записал потом вечерком в свой писательский блокнот, и хочу поделиться с читателями.
Мой рассказ: «О деревенской учительнице Зинаиде Николаевне». Первое время сам председатель колхоза «опекал» новую учительницу. Уже в конце сентября он заехал за Зинаидой Николаевной с утра-пораньше на своём «козлике» — зелёном «газике». Всем ученикам нужно было выйти в поле помогать колхозу собирать урожай свеклы и капусты. Так делалось ежегодно, занятия в школе откладывались на три-четыре дня и всех учеников вывозили на автобусе в колхозные поля. Для этого из районного МТС выделяли автобус. Для учеников это было вместо уроков труда. – Василий Иванович зашёл в дом, по-хозяйски оглядел комнату:
— Ну, как тут живёт моя интеллигенция? – прогремел он шутливым басом. От которого Антонина Ивановна вздрогнула у печи. И простым спокойным извиняющимся баритоном сказал: — Зашёл вот проведать. – Дом у Антонины Ивановны пятистенок на две комнаты, одной из них полностью «владела» учительница Зинаида Николаевна. От шагов большого и грузного моложавого председателя на тумбочке зазвенели флаконы с духами, когда он заглянул, отодвинув межкомнатную занавеску могучей рукой.
Лицо – загорелое, сам он высокий и широкий в плечах… От Василия Ивановича пахло сигаретами и бензином. Он сам водил свой «газик» и сам за ним ухаживал. Хозяйка Антонина пригласила к столу чаю попить. Зинаиде Николаевне всё казалось, вот-вот под этим большим человеком хрустнет «венский» стул, который подставила хозяйка к столу. почему-то ей было приятно и весело. От личного внимания к ней самого колхозного председателя. Выпив два стакана, Василий Иванович разошёлся, разговорился, словно красуясь: снял шапку и поправил витые каштановые вихрастые волосы: «колхоз наш большой, — гектары; и студенты из города приезжают – урожай большой, на подмогу, убирать».
— Вот, и школьников привлекаем к труду. – «Сенокосов было много, и на две фермы с телятником силоса в четырёх «ямах» заготовили» … Выйдя вперёд, пораньше, к машине, в дверях он даже улыбнулся по-хитрому как-то Зинаиде Николаевне. Заметила это и хозяйка: — Не пойму, — сказала Антонина, — и чего это Василий разговорился! Уж хотела угостить его водочкой, да сердится он за это… А то, — старшим механиком был. Всё на тракторах и комбайнах работал. И пил и за девками бегал, — известно! Пока не обженился, и сразу в начальство пошёл. В городе учился!.. – обсказала, как могла, Антонина Ивановна, пока Зинаида Николаевна одевала резиновые сапоги, — дождики уже были и земля в полях сыровата.
Сама Антонина не ехала, ей на ферму в другую сторону было идти. Прежде чем до школы ехать, остановились недалеко от края села у председательского дома, перед крыльцом которого стояла жена Катерина. В руках у неё прижатый к груди завёрнутый в платок «перекус», который муж утром не дождался. Она обошла остановившийся «газик» спереди: в платке в легком плащике, готовая идти в поле. Василий Иванович открыл двери машины и приняв кулёк положил его между сиденьями. — Ты не уходи, Катя, пока, дождись. Сейчас вот учительницу подвезу до школы, и вернусь, — сказал он.
— Ой! Да, ладно. В поле езжай с ними. Учеников лучше проводи, — тебя лучше слушаться будут, а новенькая что ещё знает! – ответила Катерина. — И то! С вами поеду, Зинаида Николаевна, — решил он, оглянувшись на учительницу. Потом повернулся и поцеловал Катерину в открытую рукой от платка щёчку. А она в ответ поцеловала мужа в им подставленную щеку. Словно обряд некий исполнив они разошлись. Машина подъехала к толпе учеников, собравшихся перед автобусом у школьного крыльца. Шофер словно ждал команды и двери автобуса не открывал. Пока председатель Василий Иванович не скомандовал, он и в автобус не садился сам, «смолил» свою цигарку в сторонке. Ученики здоровались и весело болтая обступили Зинаиду Николаевну, им нравилась новая учительница.
Но вот под командой председателя – шофер сел впереди за руль и открыл двери «пазика». Ученики весело занимали места. Зинаида Николаевна радостная была от общения, усаженная впереди у окна, вдруг, погрустнела: ей вспомнился тот «семейный двойной» поцелуй, только что увиденный. Она почувствовала на губах своих горькую улыбку и отвернулась к окну, чтобы никто не видел. Стала смотреть на перелески и поля за окном, не видя красот, а вспоминая о своём, былом, навеянном увиденным тем «поцелуем».
Она тоже целовала мужа, когда он уходил на работу. И хотя они работали в последнее время, с полгода, в одной школе, ей казалось – что-то случится, если она не поцелует его и не тронет, не обнимет его плечи, когда он уходил из квартиры. Она думала, что это и есть «семейное счастье». Замуж вышла по любви и по молодости. Сразу после окончания пединститута. Они учились вместе, но на разных факультетах, — муж физику преподавал потом в другой школе. Вспоминалось, как по общежитиям договаривались с живущими по комнате оставить их одних, покупали им билеты в кинотеатр. Но потом, муж рано уходил в школу в другой район на окраину города, и стал поздно возвращаться тёмными вечерами.
Зина тогда думала: что, вот, муж отдаётся своей работе, занимается с учениками во вторую смену, и после уроков остаётся с любителями физики. Он так и рассказывал, что после занятий они проводили опыты по физике, до 9-ти вечера задержались даже, мол, уборщица их выгоняла из школы с охранником – шутил даже муж. Потом сама Зина перевелась в школу, где работал муж. И был там действительно факультативный кружок, который организовал муж, но занятия проводились один раз в неделю. Смутило Зину то, что работала в этом отдельном кабинете, с комнаткой для хранения наглядных пособий и реагентов – в кабинете физики и химии – молодая лаборантка, только окончившая школу, 18-ти лет, и учившаяся на вечернем или заочно в институте.
В школе она подрабатывала. Однажды, возвращаясь от подруги, Зина оступилась в лужу и свернула просушиться в свою школу. Открыв дверь в кабинет мужа, она увидела у него на коленях лаборантку, — девчонку с распущенными завитыми волосами. Он побледнел, а «девка» при ней стала поправлять прическу убирая волосы в резинку и разглаживать юбку. Зинаида Николаевна растерялась, не поверила глазам – «при чём тут эта глупенькая девчонка?» Она опустила глаза и закрыв дверь, чуть не бегом, с мокрыми ногами, вернулась к своей подруге. Истерика была тихая, Зина плакала всю ночь.
И подруга, как ни пыталась, не могла её успокоить. Утром утомившийся организм заснул. И, конечно, она не пошла на работу, проспав чуть не до вечера, а на следующий день ходила в Районо (отдел образования), чтобы её перевели в другую школу. Мужа долго не могла видеть даже, до самого развода, видела их вдвоем с «девкой» в парке – обошла большим кругом по другой улице. Каждую минуту, вспомнив о нём, она уверялась, что он лгал ей давно, и что вся их жизнь – была неискренняя, ненастоящая. А он вымаливал прощение, принёс её вещи к подруге, где она осталась жить, надоедал несколько раз.
Тогда она ушла на частную квартиру в другой район, где и работала в другой школе. Полгода спустя «девка», уже беременная, подурневшая, разыскала её, принесла забытый бюст Есенина, несколько книг и фотографий. — Простите меня, Зинаида Николаевна, — сказала она, — так уж вышло… Она смущалась, густо краснея тугими щеками, и, как будто кем-то наученная (мужем бывшим), усиленно извинялась несколько раз на разный манер. Зинаида Николаевна плакала по ночам сама не зная о чём, потом неожиданно для себя познакомилась и пошла в гостиницу с немолодым, пропахшим одеколоном подполковником.
В их районе, на окраине города, стояла воинская часть, а подполковник был командировочный. На другой день офицер уехал и написал ей письмо, в котором почтительно благодарил старинным офицерским стилем любителя литературы, на ней (на литературе) и сошлись и познакомились. Откуда-то с далёкой границы за Байкалом он присылал ей ещё несколько писем, но она не отвечала. Вскоре ей опостылел город, ей всё опостылело: и, «господи, зачем я тут живу?» — думала она, — «пусто как на свете!..». Она собралась – «куда глаза глядят» (хоть куда). В Районо взяла первое попавшееся направление, где требовались учителя и поехала в колхоз, в далёкое село.
Прожив в деревне и попривыкнув, Зинаида Николаевна совсем не вспоминала о городе около четырех месяцев. И только после Нового года поехала навестить подружек. Прошлое забывалось. Подруги же напоминали ей о нём, — они считали её «дурой» — уговаривали выгнать «их» из квартиры: после пединститута и после женитьбы, квартиру им дали, как молодым специалистам, на двоих – половина квартиры была её. Но это же ничего не меняло в глазах Зинаиды: что такое квартира? (в то время не задумывались, так воспитаны были: «не в материальных ценностях заключается счастье человека»). В квартире ли счастье? – думала она. Надо было начинать жизнь заново, — а как начинать? Потом, когда у бывшего мужа родился ребёнок, он, вдруг, прислал ей письмо с документами от БТИ – она, без размышлений, подписала всё от себя.
Отправив письмо с документами, она почувствовала облегчение: всё – та жизнь была навсегда отрублена, все годы прожитые с «бывшим» … (Документы с её подписью, скорее всего, ему были нужны, чтобы прописать жену и ребёнка). Нет, она не проклинала ту прошлую жизнь, не зачёркивала. Плохая ли, хорошая ли она была: любила же по молодости страстно и не замечала ничего… У каждого теперь должна начаться новая жизнь, и она будет лучше старой. Лучше уже тем, что в ней не будет лжи – решила Зинаида Николаевна. В деревне всё было другое для неё. Народ тут ласковый и добрый. Все знали, что ей за тридцать, но говорили «ишо молодая». «Квартирная» хозяйка Антонина Ивановна в бане как-то ткнула её согнутым пальцем в грудь, и захихикала: «А ты ишо молодая, голуба.
Ты ишо такого мужичка отхватишь, куды там!». Слушая эти речи, Зинаида Николаевна посмеивалась, и сама верила, что «ишо молодая». Здесь было всё другое: добрая тетя Тоня, скрип ворот по утрам, одинокая постель и работа с приятными деревенскими учениками, тоже добрыми, перенявшими доброту и степенность от взрослых – и шалостей от них было меньше, чем от городских безалаберных. Жизнь шла ровная, даже однообразная, были и свои радости. А случаи? Ну какой тут мог быть случай, какое могло быть нечаянное счастье? Если приезжий корреспондент заходил в школу, то на другой день все в деревне знали, — что он сидел под фикусом в актовом зале, а напротив, «нога на ногу» сидела учительница в тонюсеньком капроне и на коленке дырка. С одним приезжим корреспондентом из местной газеты (который писал про «колхоз миллионер» и, конечно, про школу) – его звали Миша и он был красив собою, высокий крепкий с усиками, она просидела всю ночь.
Устроили корреспонденту ночлег в школе в учительской комнате, где был диван. По-студенчески спорили, смеялись, и, когда в лампе выгорел весь керосин, оба испугались. Она уж и забыла его, помнила только глаза, добрые, влюблённые. Миша ей тоже понравился, и проводив его на другой день обратно в город, она с неделю не находила себе места, подумывала даже уехать из деревни, но не уехала. Он изредка звонил из города, и, возвращаясь после разговоров с ним по школьному телефону, Зинаида Николаевна дома плакала в подушку. Миша просил её приехать, говорил, что надо встретиться. Она не знала, что из этого выйдет, — он был моложе её на 5 лет, боялась неизвестности и боли от нового возможного горя.
Он писал ей коротенькие письма, на которые она не знала, что отвечать, и не отвечала. Понемногу всё стало забываться. Не меркло лишь одно воспоминание о той ночи с Мишей, красивое (он был влюблённый) и всегда грустное. В деревне всё шло гораздо быстрее: радовались жители новому фильму, который привозили из проката в клуб, говорили о свадьбах и о циркачах, которые приезжали со своим выступлением, — и как один фокусник доставал цыплят из шляпы. Женщины сочувствовали Зинаиде Николаевне и тоже, как тетя Тоня, уверяли, что жизнь у неё наладится, и про «мужичка» говорили, только неизвестно было, откуда возьмётся этот «мужичок». Любое событие здесь, в деревне, обсуждалось, о любом событии узнавало все население близких деревень. – отец ученика приходил к Зинаиде Николаевне разговаривать, а потом часа два колол хозяйке Антонине дрова и сам носил их в сени …
Когда после долгой беседы мы вышли на крыльцо: я проводить и покурить, Зинаида Николаевна широко вздохнула, набрав полной грудью свежий ночной деревенский воздух: — Луна-то, луна! – сказала она, глядя вверх. Направо видна была вся деревня, улица от наших домов уходила по низине к реке. Всё было погружено в тихий, глубокий сон; ни движения, ни звука, даже не верилось, что в природе может быть так тихо. Когда в лунную ночь видишь широкую сельскую улицу, с её избами, уснувшими рябинами в палисадниках – и на душе становится тихо.
В этом своём покое, укрывшись в ночных тенях от трудов, забот и горестей, деревня печальна, кротка, прекрасна, и, кажется, что и звёзды смотрят на неё ласково и с умилением и что зла уже нет во всем мире и всё вокруг благополучно. Зинаида Николаевна смотрела на всю природу, на поля вокруг деревеньки, на далекий за полями темный лес, уходящий за горизонт, освещенный луной. И, наверное, от этого мысли её были непременно светлы. Может быть, она думала о своей жизни в городе, о своём бывшем муже, о прежних подругах, обозвавших её «дурой», — и теперь понимала, что жила слишком просто, даже не спрашивая себя: интересно ли живёт(?), счастлива ли она. Кажется человеку: раз живет он как все, как другие, то не о чём больше тревожиться, не о чём мечтать… так и должно быть.
И, наверное, (после своей невольной исповеди) ей казалось, что и у неё всё ещё впереди, что надо обязательно быть счастливой. Отсюда небольшой вывод: нет, не за многие годы прозябания умнеют люди, а за одно лишь мгновение, за один вот такой день, (за время рассказа о самом себе, и раздумья в то же время), который вдруг озарит своим светом всю жизнь и хорошо и ясно объяснит её смысл. Ах, почему редки такие дни, почему скупа наша судьба на встречи и беседы с людьми?.. Конец.
Сергий Чернец