Лучшие стихи про детство

 

Кто сказал что молодость проходит

Кто сказал что молодость проходит,
Молодость  она всегда с тобой.
На лице улыбкой мягкой бродит,
Душу наполняя теплотой.

Молодость в твоих делах, твореньях,
Это светлый, благостный кумир.
Молодость в мечтах и откровеньях,
Нить ведущая нас в детства мир.

Молодость играет и клокочет,
Молодым вином бурлит в крови.
По утрам заливисто хохочет,
И сгорает ночью от любви.

Молодость в твоей душе и сердце.
Это праздник, радость на года,
Это жизнь приправленная перцем,
Это счастье раз и навсегда.

Я снова возвращаюсь в детство

Я снова возвращаюсь в детство,
Где все казалось милым и родным.
Где можно было без кокетства,
Где взрослый мир казался нам другим.

Мы не стесняясь говорили что хотели,
И взрослыми быстрей пытались стать.
И времени порою не жалели,
Когда упрямством доводили мать.

В нас бес и ангел жил одновременно,
Мы не боялись завтрашнего дня.
И тем что мы сегодня не имеем,
Тогда обезапасили себя.

Нам робость не страшна, ведь мы так дерзки,
Не паникуем, есть один секрет.
Когда не знаем с чем имеем дело,
Фантазий детских полный в нас букет.

Но взрослый мир суров и что поделать,
Меняет нас, меняемся и мы.
Но как порою хочется вернуться,
Мы все из детства, дочки и сыны.

Видеоклипы студии «LINK» собравшие миллионы просмотров

Катины сухарики

Шестым уроком физкультура. Идем на занятия к реке, потому что спортивную площадку рядом со школой изрезали глубокие овраги. Сегодня — кросс по пересеченной местности. Под ногами степная полынь и тысячелистник. Свежий ветер с реки. Учитель берет в руки секундомер и подает команду: «Пошли!» Всем весело. Кто впереди? Дорога по холмам. К концу дистанции ноги тяжелеют, в груди горит, в горле пересохло. Катя прибежала первой.

Возле нее — толпа. Она раздает сухарики. Я подбегаю, но уже поздно, ни одного не осталось. Катя, видя мое уныние, утешает: «Пойдем ко мне после уроков, я тебя пирожками с черемухой угощу и сухариками тоже». Сухарики у Кати странные: какие-то очень уж черные, но одноклассники смакуют их на свежем воздухе с удовольствием. Идем за портфелями в школу, потом – к Кате.

Дом — на окраине села. Катя не была моей подругой, была просто одноклассницей. Ученица она старательная и послушная, никогда не жадничает, не зазнается, не вредничает, не дерется с мальчишками. Учится — на четвёрки, но по русскому языку у неё никак не получается.

Тройка – и всё. Катюша очень переживает. Сидит она на первой парте, видит все оценки в журнале и показывает их нам на пальцах. Сразу легче, напряжение спадает, и по классу то здесь, то там, проносятся единичные вздохи облегчения. Но была в этой девочке какая-то особая тайна. Бледное лицо. Недетские морщины на лбу. Серьезность. Сосредоточенность. Взрослая ответственность по отношению к любому делу, что никак не соответствовало ее возрасту.

Есть у Кати одна особенность, которая смешит и подзадоривает класс, как только её вызывают к доске. Даже все ленивые начинают смотреть во все глаза и внимательно слушать. При каждом вопросе учителя Катя очень высоко и удивлённо поднимает брови. У неё это получается непроизвольно, но очень интересно. Все замирают и ждут дальнейших вопросов для Кати. Следят за её бровями. Но учитель отправляет Катю на место, и все разочарованно вздыхают. По классу проносится шёпот: «Ещё спросите! Ещё!» Катерина возмущенно смотрит на класс. Думая о Кате, я сожалела о том, что не сразу появился у нее белый школьный фартук, бантики и белый воротничок на платье.

На праздниках мы хвастались в классе фартуками и лентами, не замечая Катиных страданий. Она стояла среди нас, по-прежнему, в темной одежде, молчаливо глядя в пол. Однажды, на классный час класс зашел директор с газетным свертком в руках. Он улыбнулся и сказал: «Родительский совет школы хочет наградить ученицу из вашего класса за примерное поведение и хорошую учебу. Катюша, подойди ко мне». Катя, смущаясь, подошла. Класс захлопал в ладоши. Директор извлек из пакета праздничный фартук и коричневые туфельки. За Катю радовался весь класс.

Это все, что я знала о ней. Всю дорогу мы непринужденно общались, вспоминая прошедшие уроки. Вот ее переулок и старый дом, обмазанный глиной. Серые, покосившиеся ворота. Входной калитки нет. Видно, что мужская рука давно не касалась этих построек. «Папа у нас давно умер. Он был намного старше мамы. Мы его тятей называли как раньше, в старину», — словно оправдываясь за что-то, говорила Катя, наблюдая за мной. Замка на доме не было. Она толкнула некрашеную дверь. Запахло сыростью. Темный коридорчик осветился. В углу на земле – поленница дров.

«Мы на печи еду готовим. Электроплитки у нас нет, и света тоже нет, – вздохнула Катя. – Маме нечем платить за свет. Она в совхозе работает. За работу получает только овощи». Это меня удивило. Но еще больше я поразилась, когда вошли мы на кухню. Я перешагнула высокий порог, и моя нога…опустилась куда-то глубоко. В комнатах не было пола. Я встречала земляные полы в сенях старых домов, но не далее. Катя же воспринимала это, как самое нормальное явление.

Видя мое очередное удивление, пояснила: «Дом холодный. Мама затопит печь и на работу уходит, а нам говорит: «Дети, сидите на кровати, не слезайте. Ничего, что пола нет, зато пожара не будет». Я огляделась. Большая русская печь занимала четверть кухни. С печи можно было перебраться на полати (высокое спальное место под потолком).

Там было теплее спать в зимнее время. Наверху хранились одежда и одеяла. Кухня была очень свободной. Лавки прикреплены к стенам. В углу – стол. Посреди кухни на крепкой широкой табуретке стояли жернова. Они были здесь главным «хозяином». Я знала, что их использовали в старину для перемола зерна, если мельница была далеко. Сейчас в магазинах есть хлеб. Молоть зерно ручным способом и самим выпекать хлеб — хлопотное и тяжелое дело.

Я оглядела жернова, обошла вокруг них. Взялась за вертикальную ручку на верхнем каменном диске и попробовала вращать. У меня ничего не получилось. – У-у-у как тяжело! — выдохнула я. – Да! Мы маме всегда помогаем. Она знала, как тяжело достаётся хлеб. Из калёного камня эти диски, что на Жаман-сопке добывают, — пояснила Катя и начала легко вращать жернова. Посыпались частички пшеничных зернышек. Мука была коричневого цвета.

Вдруг Катя спохватилась и, подойдя к ящику стола, достала завернутую в старый шерстяной платок икону. Она поставила ее на полочку и зажгла лампадку. Печальные глаза Божьей Матери смотрели на нас. – А почему вы икону прячете? — спросила я у нее. – Мама говорит, что это самое ценное, что у нас есть, потому и прячем. Она рассказывала, что еще раньше, до войны, люди из сельсовета ходили по домам, иконы забирали. Хотели людей от Бога отлучить.

С тех пор мама прячет ее, по привычке. Мало ли чего! Она перед этой иконой за тятю всю войну молилась. А сейчас за Леньку молится. Мы сильно голодали. Он украл для нас два мешка пшеницы. Думал, что мать обрадуется. Сидит за это в тюрьме. А она от этого позора до сих пор плачет. Крыша у нас течёт, воротина упала, поднять некому, а Лёньке ещё год сидеть.

– А ты за кого молишься? — неожиданно спросила у меня Катя. – Я… ни за кого. Бабушка у нас за всех молилась. Она все иконы увезла. Но мама всегда говорила мне, что Бог есть. – А разве ты за родителей не молишься, чтобы здоровы были? — удивилась Катя. – Нет. Они у меня здоровы. – Ты что! Так не говорят! Сначала Бога благодарят: Слава тебе Господи, а потом за родителей обязательно молятся, чтобы живы и здоровы были. Крест на себя кладут старательно!

Вот так три пальца сжимаешь плотно, будто щепотку соли берёшь, а два последних к ладони прижимаешь. Еще за умерших людей молятся. Но я не знаю, как это правильно сказать. Моя мама шепотом о них молится. Родителей своих поминает, тятю нашего и мельника Василия Воронцова, которого в жернова закрутило и ноги оторвало. Один он был на мельнице, некому было отцепить одежду. Он нам часто зерно бесплатно молол, вот мама его и поминает.

Катя замолчала, подошла к печи, отодвинула заслонку и достала жестяной лист с вкусно пахнувшими сухарями. Протянула мне горсть. -Ешь. Не переживай. Жизнь всему научит. Я высыпала сухарики в карман пальто, чтобы поесть по дороге, а один взяла в рот. – Вкусные, а почему такие черные? – Так мы же шелуху от зерен не отделяем. Они от этого вкуснее и полезнее, только темнее обычного хлеба. Сейчас я тебя пирожками с черемухой угощу.

Попробуй. Мне нравятся. Маленькая хозяюшка протянула мне темно-коричневый пирожок. Я откусила. На зубах захрустели измельченные косточки сушеных ягод. – Как же их есть-то, с косточками? Ты аппендицита не боишься? – Нет. Я с детства ем такие пирожки. И в семье у нас никто от этого не болел. Черемуха от всех болезней живота спасает.

Сушеную черемуху мы тоже на жерновах мелем. Если черемуховую ветку в лужу положить, то из нее через некоторое время пить можно. Она микробов убивает. Моя мама в лесу так делает, когда за ягодами ходит. Видишь дырочку в середине жёрнова? Туда засыпаем черемуху или пшеницу. На нижнем диске имеются углубленные лучики. Между дисками все перетирается, потом по канавкам в разные стороны высыпается всё перемолотое.

— У вас столько старинных вещей! На печи я увидела угольный утюг, который был ещё в ходу. Тяжелый, опасный. Если плохо закрыть защелку, может раскрыться. Оказывается, Катя гладила им школьный фартук и атласные коричневые ленты. Она показала мне, как надо махать утюгом из стороны в сторону, чтобы раздувать потухающие угли, как брызгать на одежду, чтобы тщательно ее прогладить. Меня бы мама не допустила к такому утюгу.

Катя же была девочкой самостоятельной. Она все умела, все знала, хотя училась только в пятом классе. Катина мама уходила на работу очень рано. Катя сама вставала, завтракала и собиралась в школу. Я посмотрела на ее игрушки: осколок зеркала, алюминиевая ложечка, кусок старого полотенца, которым она укрывала свою самодельную тряпичную куклу. Но сегодня играть было некогда. Нужно было у речного перевоза встречать мать с овощами.

Их выдавали работникам совхоза вместо зарплаты. Мы пошли с Катей на гору поглядеть перевозчика дядю Мишу. Он был там, внизу, но пока на этой стороне реки. Значит, ещё рано, не подошли работницы к реке. Катюша осталась ждать маму, а я пошла домой. Ела по дороге вкусные сухарики. Проходя мимо школы, вспомнила Катины слова: «Жаль, что храм сгорел.

Теперь только школа — лучшее место в селе. Там добру учат». Дома я попросила маму сделать мне сухарики из магазинного хлеба. Они тоже были вкусными. Но Катины сухарики были какими-то особенными, ни с чем несравнимыми, самодельными. После посещения Катиного дома я поняла, почему Катя, выросшая в нужде, была такой доброй и так тщательно мыла полы в школе во время дежурств.

Я вспомнила, с какой любовью она обнимала круглую железную печь в классе и грела об нее замерзшие руки, разувалась и грела ноги. Дома я показала родителям фотографию, подаренную мне Катей. Скромная улыбчивая девочка смотрела на нас. Мне стало понятно, почему без особых заслуг ее так уважали одноклассники. С тех пор прошло много лет.

Я окончила институт, стала учительницей истории, руководила школьным музеем. Однажды в музее появились жернова. Их нашли ученики на краю села в яме, где когда-то стоял дом. Бросилась в глаза неровность верхнего диска, необычная форма вертикальной ручки. Неужели это они? Я узнала в них Катины жернова. Нахлынули воспоминания детства. Где ты Катя? Как сложилась твоя жизнь? Мне очень хотелось, чтобы ты была счастлива.

Татьяна Квашнина-Незавитина