Стояла очередь за радостью
И ЛИШЬ «ЗА СОВЕСТЬЮ»… НИКТО…
Как красиво говорит Душа! Удивительные стихи!!!
Такое замечательное стихотворение, слова правильные, спасибо большое автору!!! Успехов, удачи !!!
ВСЁ ТАК И ЕСТЬ — ПОТЕРЯЛИ ЛЮБОВЬ, ДОБРОТУ, УВАЖЕНИЕ, НЕЖНОСТЬ, ПОНИМАНИЕ…
… Стояла очередь за радостью…
Там продавались чудеса…
Там торговали даже жадностью,
Товар ушёл за пол часа.
Стояли женщины за нежностью.
Да что стояли?! Напролом!
Большая очередь за внешностью,
Намного меньше за теплом.
Купить любовь могли влюблённые,
Коль деньги есть — любой каприз!
Свободу купят разведённые,
За лавры платит вокалист.
За славой бездари гоняются —
Талант сегодня ни по чём.
Там злые хищно улыбаются
За чьим-то преданным плечом.
Там продают высокомерие…
Мужчины тоже хороши —
Они за женское доверие
Платили жалкие гроши.
Там шум и гам… Там покупаются
Права… дипломы… и авто.
За лицемерием толкаются
И лишь «за совестью»… никто…
/Татьяна Алексийчук/
Свёкор
Григорий Афанасьевич Метелёв был председателем колхоза» Социализм». В этот захудалый колхоз входили угодья вымирающих деревень, расположенных по речке Федоровке в глухой глубинке. Сам председатель жил в деревеньке, где остались три избы да ферма, на которой работала дояркой его жена Анна. Ей помогало всё семейство: две дочери, четырнадцати и шестнадцати лет, малолетний сын и сноха Тоня, жена старшего сына Анатолия.
На молоканке, где перегоняли молоко, управлялась тёща, крепкая старуха лет семидесяти. Круглолицая, крутобёдрая, она всегда была ладно и опрятно одета. На ней франтовато сидели кофточка с оборками и тёмная шерстяная юбка, на ногах блестели резиновые сапожки, «лаковые», как говорили на Вятке. Бабка была главной в большой семье председателя. Ею регулировался и вдохновлялся привычный деревенский уклад семьи с традициями, идущими, видимо, из глубины древности.
У бабы Оли, как её называли домочадцы, ещё была жива мать, древняя старуха девяноста с лишним лет. Она по старости давно потеряла бразды правления, и ей доверяли лишь вязать носки и «мерять» младенцев в бане, заговаривая от «уроков и переполохов». Тоня с любопытством наблюдала за всем, что происходило в доме её мужа. Она побаивалась бабку, жалела трудолюбивую свекровь , день и ночь пропадавшую на ферме, подружилась с золовками и весело проводила с ними время, свободное от работы.
Манила речка, заросли малины за рекой, катанье на смирном мерине Соловке. Ещё интереснее было ходить по заброшенным избам, в клетях и подклетях которых было ещё много старинных предметов: прялок, лаптей, кросен, берестяных кузовков… Тоню волновало сознание того, что она прикоснулась к вековым русским корням и жалела, что эта старинная жизнь исчезла, оставив уже никому не нужные вещи…
В семье Метелёвых ещё пользовались кроснами, бабка виртуозно ткала на них цветастые половики. А в сундуке у неё Тоня видела старинный домотканый сарафан и клетчатую ярко-красную юбку. Женская половина деревенских жителей, как заметила девушка, была гораздо более уважаема и полноценна, чем мужская. Мужики, все без исключения, страдали пристрастием к спиртному и находились под постоянным надэором женщин. Это происходило и в семье Метелёвых.
— Спит, колеет, воровски на сеновал залез, ишь, спрятался! — ругала бабка Григория Афанасьевича, который с глубокого похмелья решил выспаться и, уйдя рано утром из дома якобы по председательским делам, забрался на сеновал и спал глубоким сном, зарывшись в пахучее сено. Бабка имела феноменальный нюх, выработанный долгими годами охоты на зятя-пьяницу.
Она знала все его уловки и «хитрости», видела затылком, куда он пошёл и что делает. Зять с позором, руганью и сеном во взъерошенных волосах покорно шёл «отбивать» литовки. Григорий Афанасьевич, трезвый или с похмелья, не находил в себе силы перечить тёще, но, по-видимому, в глубине его души постепенно накапливалась ненависть к ней, которая выплёскивалась в страшные скандалы, когда он приезжал домой в невменяемом состоянии.
Тогда он жестоко бил жену всем, что попадалось под руку, душил её, ругаясь последними словами. Бабку даже пьяный бить не смел. — Ну-ко, зачерпни стаканчик, — украдкой просил он Тоню, показывая на лагун, стоявший на лавке у русской печи. В лагуне бродила брага. Тоня знала «хитрость» лагуна. Отверстие в нём было такого размера, что в него проходила только женская ладонь.
Отковыряв корочку теста, которым замазывали деревянную квадратную крышечку, Тоня доставала свёкру стаканчик сладкой пьянящей жидкости. Это было маленькой тайной Тони и её свёкра. У Тони теплело на душе про виде свёкра. Высокий, худощавый, с густыми пшеничными бровями и нависающими на лоб прямыми прядями волос, он был по-азиатски скуласт, голубые,как васильки , глаза тоже имели какой-то восточный разрез, что ставило Тоню в замешательство: откуда в глухих лесах в чертах её свёкра, русского мужика, появился загадочный восточный мотив?
Вечерами он звал её играть в карты. Ярко горела керосиновая лампа, на окно наваливалась из леса тёмная волглая тьма, а за круглым столом семья Метелёвых весело играла в покер. Тоне было легко и радостно, несмотря на то, что из-за ситцевой занавески на печи неприязненно поблёскивали сверлящие глаза старухи. Но рядом с Тоней сидел её муж Анатолий, из-за которого она, бросив всё, помчалась в эти древние глухие места, смеялся Григорий Афанасьевич, спорили девушки-золовки и сладко зевал маленький Вовка, которого никак не могли прогнать к бабке на печку. Анна спала, умаявшись за день.
В избе было тепло и уютно, и Тоня с тайным страхом в душе представляла огромное лесное пространство вокруг их избы на все четыре стороны до самых звёзд.
Татьяна Чеглакова
