Аннушка, Аня, Нюра

Как  сейчас перед глазами такая картина: у окна за швейной машиной сидит мама. Она много шила на заказ,  и ее заработок, если можно  так назвать, приносил определенный доход в общую семейную копилку. Дома тепло, чисто, уютно, несмотря на скромную обстановку. Не было ни дивана, ни серванта, ни телевизора, хотя в 60-е годы кое-кто этим уже обзавелся.  И всё равно к нам часто приходили соседки, просто так посидеть,  по-соседски посудить-порядить. В кухне на плите всегда стоял чугунок со щами или каким-нибудь немудрящим супчиком, в печи на второе томилась картошка  или каша. 

Пироги и шаньги, которые пекла мама, долго помнили   многие ее соседки, которые всегда оказывались у нас  в урочный час, когда  постряпушки  вынимались из печи. У большинства ее ровесников было нелегкое детство. Мама родилась в начале первой мировой войны. Как-то странно это звучит, потому что, рассказывая о своих детских годах, мама никогда не говорила ни о войне, ни о революции, ни о каких-либо политических событиях в истории нашей  страны. В детстве ее, восьмилетнюю девчоночку, взяли на воспитание бездетные состоятельные соседи. 

Она  и работала на них, и была им  приемной дочерью. Родители жили рядом, поэтому Аннушка не чувствовала себя сиротой,  успевала помочь и тут, и там. Шло время, Аннушка росла, становилась привлекательной девушкой. Не один парень вздыхал по ней. Невысокого роста, миловидная, кареглазая, с тонкой талией и длинной толстой косой она  привлекала внимание молодых людей.  Но сердце отдала одному  – Александру, юноше из соседней деревни.

 Александр, его все называли Алексан, был из многодетной семьи.  Кроме  него у родителей было еще три дочери и шесть сыновей. Семья дружная, работящая сразу приняла Аннушку.  Приемные родители дали  хорошее приданое, и золовки любили щеголять в ее нарядах, в косы заплетали яркие ленты, ведь они теперь Аннушке были не нужны – она стала замужней женщиной. Младшая золовка Лена  при жизни мамы и после ее смерти часто  вспоминала, как все любили добрую, работящую Аннушку за ее покладистый характер.

Она  никому ни в чем не отказывала,  и за что бы ни бралась, все ей удавалось: хоть испечь пироги, хоть сшить платье или рубашку, хоть навести порядок в доме. Такой мастерицей мама оставалась до тех пор, пока не слегла от тяжелой болезни.  Перед самой войной в семье было  трое детей. Старший Игорь родился в 1935 году. Мама рассказывала, как радовался Александр  первенцу. За долгожданного сына он готов был  носить её на руках. 

Через два с небольшим года на свет появилась  Дина.  Лишь недавно сестра рассказала мне, почему её так назвали. Мама хотела Инну, а отец записал по-своему.  К этому времени семья переехала в районный центр, небольшой посёлок Кизнер. В первое время жили в бараке, но к сороковому году в поселке стали нарезать участки неподалеку от станции, и Александр с Аннушкой  стали строиться.  В новый, еще не до конца достроенный дом вошли перед самой войной. К этому времени в семье родилась ещё одна дочь.

Назвали её Зоей. Александр все делал своими руками.  У него были все необходимые  инструменты, с помощью которых он мог сделать стол, шкаф, стулья с выточенными балясинками и узорными спинками.  Многое долго хранилось и использовалось в нашей семье. Когда его призвали на фронт, а было это в самом начале войны,  он сказал  маме:

— Дом большой, Аннушка, не сможешь содержать, продай заднюю половину, но  только инструменты мои  береги. Вернусь – новый построю. Ушел  Александр, чтобы не вернуться. Мама получила извещение, что он пропал без вести. На фронт ушли четыре его брата.  Женат был только Александр, он один и не вернулся домой.   Как  жили во время войны, мама не любила вспоминать. Я знала, что они с сестрой, тетей Фёклой, у которой было двое детей, часто ходили на заработки в соседние колхозы за пять-десять, а то и пятнадцать километров. 

Уходили  рано, когда  дети еще спали, а возвращались поздно и видели их тоже спящими и  полуголодными.  За работу с ними рассчитывались зерном или мукой, тем и кормили детей.  Мама, вспоминая то время, всегда говорила: — Слава богу, не стреляли здесь. Хоть и голодно было, но тихо. Выжили, несмотря ни на что. 

Вскоре после войны к соседям приехал родственник из Куйбышева,  сам родом из здешних мест. Сосед познакомил его с мамой, и они понравились друг другу.  У Михаила к тому времени распался брак с первой женой, умерла единственная любимая дочь, а Клавдия не могла или не хотела иметь детей.  Его ничего больше не удерживало там, на чужбине, и он вернулся в родные края. Но куда идти молодому мужчине, у которого самые близкие родственники – это двоюродные  да троюродные братья.

Сам  вырос в детском доме, поэтому хорошо знал, что такое безотцовщина. Он принял детей, Анна приняла Михаила.  Только звал он ее не Аннушкой, как первый муж, а – Нюрой. Она вскоре и к этому привыкла. Перед тем, как дать согласие на брак, мама решила съездить к родственникам первого мужа попросить их благословения. Родные были очень растроганы этим. Узнав, что Михаил воспитывался в детском доме, приняли его в свою семью в качестве сына. Так до самой смерти все дядьки и тетки признавали его за брата.

  Потом мама из простой домохозяйки стала офицерской женой. Правда,  тогда почти все офицерские жены были домохозяйками.  Мы уехали на Дальний Восток, где отец служил сверхсрочно, и прожили там около шести лет. Мама никогда не сидела без работы. В доме всегда было чисто, тепло, уютно. Всегда был приготовлен вкусный обед. Отец по тем временам получал неплохо, поэтому  могли позволить себе купить что-нибудь из одежды. Несмотря на то, что с тех пор прошло почти шестьдесят лет, я помню мамино габардиновое пальто песочного цвета, белый ажурный,  из тонкой шерсти шарф, который она носила как-то эффектно. 

Помню на ней красивое вишневого цвета крепдешиновое платье и  шерстяное,  темно-синее,  с красивой вышивкой из белого шелка на груди. Жёны офицеров, которым мама шила наряды, называли её Аней.  Они посчитали, что имя Нюра какое-то деревенское. Вечерами к нам приходили соседи, играли в карты, в домино, дети садились куда-нибудь в уголок и занимались своими делами или подслушивали разговоры взрослых.  Дорогих игрушек у нас не было, дешевые простые пупсы, серые машинки да кубики с азбукой. 

 Кем мы были?  Детьми  послевоенных лет. Мама не работала и после возвращения с Дальнего Востока. Всю свою жизнь она посвятила семье, мужу, детям. Когда появились первый внук Андрей, маме было сорок семь лет. Как же любили мои родители своего первенца внука! Особенно отец, которому так хотелось иметь своего сына, но не получилось.  Внуки..   Мои дети больше всех познали бабушкину любовь. Сестры жили далеко, а мы – рядом.  Заболела мама вскоре после смерти отца. 

 Никогда до этого она не обращалась в больницу, а тут появилось высокое давление, стало беспокоить сердце. Она ложилась в больницу по несколько раз в год. Непривычно было видеть ее, всегда хлопочущую по дому с неизменной улыбкой на лице, теперь растерянную  от свалившейся невесть откуда напасти.  Болезнь временно отступала,  маму привозили домой,  и она рада была оказаться среди любимых детей и внуков. 

А потом всё повторялось: приступ, больница, уколы.. Последние два года она не поднималась самостоятельно. Вечерами  мы  выводили ее из спальни, садили в кресло, чтобы она посмотрела телевизор или просто могла пообщаться с нами.  Внучки  что-то рассказывали  бабушке, она приветливо им улыбалась, но мы видели,  с каким трудом ей удается высидеть полчаса. Потом она с виноватой улыбкой шептала:

-Устала я, отведите обратно. Если бы тогда у меня были познания в медицине, какими я обладаю сейчас – по минимуму, наверное, мама могла бы прожить дольше. Но, к сожалению, история не признает сослагательного наклонения. Это сейчас я умею измерить давление и поставить укол, дать необходимое лекарство. А тогда при каждом приступе приходилось вызывать фельдшера, которая жила на другом конце деревни.

Однажды я рискнула поставить маме  укол, набрала в стеклянный шприц лекарство и подошла к ней, но у меня сжалось сердце, когда она прошептала: — Больно, как больно. — От неожиданности  стеклянный шприц выпал и разбился, а мне было досадно за свою неловкость.  Днем мама часто спала, а ночью я слышала, как она тихо возится на кровати, переворачиваясь с боку на бок, стараясь не разбудить нас.

Иногда я заходила к ней в спальню и спрашивала, что ей надо, что беспокоит. Но всякий раз мама отводила глаза и тихо говорила: — Ничего, ничего, иди спать, тебе завтра на работу. – Она не хотела даже в трудные моменты обременять своими просьбами близких ей людей. После смерти отца мама прожила  девять лет. Проводила Алешу, нашего старшего сына,  в армию, дождалась его. Уже тяжело больная, прикованная к постели, она говорила мне:

— Вот дождусь солдата, тогда и умирать буду. Алеша вернулся в середине декабря. Он зашел домой ночью, когда все спали, прошел в спальню, где лежала бабушка, и я проснулась от ее громких слов: — Солдат пришел! Но даже эта радость не могла поднять ее.  Через три недели мама умерла. Рано утром девятого января я  хотела ее переодеть,  и она попросила мой новый халат из яркой фланели, который висел в спальне.   А я принесла старенькую рубашку. 

Переодела, как обычно посадила маму на кровать, укутав ей ноги одеялом и пошла на кухню за завтраком. А когда вернулась….    Я держала мамину руку в своей и  чувствовала, как жизнь медленно уходит из родного человека. Прошло уже двадцать пять лет, но я до сих пор  вспоминаю то  январское утро. Мысленно прошу прощения  у мамы за то, что в последние минуты ее жизни пожалела свой  новый халат. 

Прости меня, мама! Впервые тогда увидела, как плакал сын: он потерял бабушку, которую считал для себя самым близким человеком. Похоронили маму рядом с тетей Феклой. Так и лежат сейчас  две сестры на краю старого сельского  кладбища, ждут, когда  к ним придут их дети. А мы не имеем возможности навестить их чаще, прийти просто так, проведать и  сказать добрые слова благодарности за то, что они были в нашей жизни.  Простите всех нас, родные мои! 

Валентина Колбина