Стихи о Пушкине поэтов 20 века

Счастливчик Пушкин

Булат Окуджава

Александру Сергеичу хорошо!
Ему прекрасно!

Гудит мельничное колесо,
боль угасла,
баба щурится из избы,
в небе – жаворонки,
только десять минут езды
до ближней ярмарки.

У него ремесло – первый сорт,
и перо остро…
Он губаст и учен, как черт,
и все ему просто:

Жил в Одессе, бывал в Крыму,
ездил в карете,
деньги в долг давали ему
до самой смерти.

Очень вежливы и тихи,
делами замученные,
жандармы его стихи
на память заучивали!

Даже царь приглашал его в дом,
желая при этом
потрепаться о том о сем
с таким поэтом.

Он красивых женщин любил
любовью не чинной,
и даже убит он был
красивым мужчиной.

Он умел бумагу марать
под треск свечки!
Ему было за что умирать
у Черной речки.

 

Лучшие стихи посвященные Пушкину

Кто родился  и  вырос  и прожил  жизнь  в деревне –  как  небо  и  земля   отличается от горожанина. Деревенский  житель постиг  все премудрости  выживания  за счет  собственных  рук  и головы.  Многое  чего  изменилось  за прошедшие  полвека, а смысл деревенский остался прежним.  Сам  для  себя  все должен  сделать  деревенский  житель.  И  жилье,  и тепло, и  еду  сообразить и  с природой посоревноваться и с животными  найти общий язык.    

Все  хорошо  знают,  что  главная  кормилица  в деревне – это  корова.  Если  есть  корова – значит,  достаток  в  семье  будет. Ребятишки не  останутся голодными и  хозяева  не  в  бедноте.    Это  сегодня  не  всем  понятно,  почему  нужна  корова?   Привыкли  молоко в  магазине  покупать. А  в те  времена, всего-то    шестьдесят  лет  назад, как раз в  послевоенные  годы, у  каждого  хозяина  в  деревне  была  корова.  Не было   в  магазинах  молока,  даже  хлеб  сами стряпали  дома,  в  русской  печке пекли.

   А  корова – она  молоко давала,  да  телят  на  мясо; и  сметанка,  и  простокваша, и  творог  варила  мама  и масло  били в  деревянной  маслобойке сами.   Так  жили  все.  Другого — не было.  В  магазине  продавали спички,  соль,  сахар,  крупу,  конфеты ткани метражом. А  уж  дома  хозяйка  сама  шила  штаны – шаровары  из  черного  сатина и  фуфайки  ребятишкам  строчила на  швейной  машинке Зингер, доставшейся  от  бабушки.    Вот  по этому,  весь  деревенский  труд  был привычен и  понятен. 

Электричества не было и  еду варили  в русской печи,  а  летом  на  комельке – маленькой  печке  с плитой. Да керосиновые  плиты появились, для варки  супов. А  уж  когда  хлеб  стряпать – и летом топили  русскую печь.    Летом  корова  пасется  на  лугах с  утра  до  вечера,  в  стаде. А  вот  зима  добавляла забот  и  хлопот. К  зиме и  готовились  всё лето. И  главная  забота – это покос. Что – бы  прокормить  кормилицу в  зиму,  надо  было заготовить сено.     Сегодня  сено  не потеряло актуальность,  только готовят  его с  помощью  техники,  в  детстве моем  все   это делалось  вручную.  Косили  траву  литовками – ручными  косами.  За день  хороший  мужик  мог  накосить  на  «пять  копен». 

Копна – это около  центнера  сухого  сена —  сто  килограммов. Корове  на зиму  надо  было  запасти  стожок  копен  на   двадцать – двадцать пять . Если  по весу – это  около двадцати пяти  центнеров  сена. Да  на  бычишку прошлогоднего,  что корова  принесла,  да  на  будущего  теленочка, —  ещё  центнеров  десять  надо…   Вот  так  и планировал  хозяин  свою  работу  на  все  лето.   Покос  начинался  в средине  июня  и  заканчивался  в  августе.  Последним  этапом  огораживали  стожки жердями,  что бы лоси  и  бродячие  коровы   не  стравили  сено.  

 Покосы  у каждого  хозяина  были свои и  редко  кому  доставались  удобные  поляны   рядом  с  деревней. Все удобные  поля  выкашивал  совхоз. Остальные  косили  по  кустам,  да  в косогорах на  неудобицах. Но  хватало  травы  всем, только  не  ленись.  А  ребятишки  были всегда  рядом в  любой  работе.  Без  них трудно  было  обойтись.     В  семь  лет   я уже  ездил  с  отцом  на маленьком  мотоцикле  косить.  Отец  косил,  а  моя  задача  была  сходить  на  родник  за  водой и  выдергивать  дудки  из  прокосов,  которые   корова  не  ест.  Когда  мы  «разбогатели»,  то  отец купил новый  мотоцикл  с  «люлькой»  — так называли  раньше  боковой  прицеп к мотоциклу; вот  тогда-то  работа  у  нас  пошла  веселей. 

Мы  ездили  на покос  втроем,  с  мамой и  у  каждого  была  своя коса.  У  меня  самая  маленькая, у   отца  —  большая.  За  три  дня  мы  уже  могли  накосить  на  целую корову  сена. Да  ещё  за  два  дня  на  «нетель-телку» и  теленка.   Сено  лежало, сохло  на  солнышке  три – четыре  дня,  и,  если  не было  дождей,  ряды  сгребали  и  складывали в   копны. Каждая  копна – около  восьми  хороших  навильников,  лишь  бы  конь  довез  к  стогу.  На  следующий  день  выезжали  метать  сено. 

Сначала сваживали копны  к  будущему  стогу и тут, как раз, —   ребятишки  верхом  на  лошади были  копновозами.  Потом  отец  подавал  сено огромными  пластами из  копен на  стог.  На стогу  стояла  мама  с  граблями.  Принимала  пласты и  прихорашивала  стог, чтобы не  пролили его  дожди.  Моя  задача  была  подскребать  остатки  сена  от  копен  и делать  кучки,  чтобы   отцу удобно  было  метать.  Если   всё  обходилось  без  дождя,  то  к вечеру красивый,  стройный,  высоченный  стог  стоял на  поляне и  чувство   достойно выполненной работы  радостью  озаряло уставшую семью.

  Все  знали,  что теперь  в зиму  корова  не  останется  без   еды.   Коров  пасли до  глубокой  осени. А  когда падал  снег,  то  дома  в  запасе  было  прошлогоднее сено и  коров  кормили из  старых  запасов, пока  не  привезут  сено,  заготовленное  летом.      Зимы  стояли  снежные, очень, и  это запомнилось.  За  день   мог  вывалить  снег   на  полметра. И  все  спешили вывезти  сено  по мелкому  снегу.    Это уже  позже, лет  через десять, начали возить  стога  на гусеничных  тракторах  волоком. 

А  в  шестидесятых  годах  возили  на  лошадях.      Мне было  лет  восемь, и  отец  в  субботу вечером  предупредил, что  в  воскресение утром рано  поедем за  сеном.  Ещё  на  улице  была  ночь, а  запряженные  в  сани  две лошади  уже  стояли  у  ворот.  Рано — пре-рано отец успел  сходить на  конюховку и   пригнать двух  коней.   Мама  уже  собрала  на  стол,  мужики  перекусили, оделись  потеплее  и  отправились  в  путь, за сеном.   Морозная  ночь  не  хотела уходить.  Лошади,   большие  и  тёмные,  мирно  жевали сено,  заботливо  брошенное  отцом. В  передних  санях  лежал  клочок  сена,  на  который  посадил  меня  отец. Он  привязал  за  повод к саням  вторую  лошадь,  взял  в  руки  вожжи и понукнул  коня.

-Но–ка,  Воронко! Ступай, ступай!    И  мы  поехали  по спящей   деревне.  Мимо  темных  домов, к лесу, по ночной  дороге,  которую угадывали в темноте  кони  и  отец.  Сани  легко  скользили,  лошадь трусИла   легкой  рысью,  побрякивали сани  в  оглоблях и снег  скрипел  под  полозьями.  Тёмные  сосны  окружили  дорогу, и  казалось, что  весь  мир  подозрительно наблюдает  за  нашим маленьким  обозом.    Светлело  небо  впереди, и  свет становился  ярче.  Мороз  щипал за  щеки, пробирался  в  маленькие  варежки,  связанные  мамой.  Отец  соскочил с  саней  и  бежал  рядом, весело  приговаривая:

-Эй  мороз – мороз!  Нас  не  заморозь! Не догонишь – не  возьмешь!!    Глядя  на  отца,  я  тоже  соскочил  с  саней,  и ,  держась за  задники,  чтобы  не  отстать,  бежал  по хрусткой  дороге. Рядом  с  санями.  Сразу  же согрелись руки,  и  стало  весело. 

 На  востоке  уже вовсю  занималась розовая заря. Скрип снега  стал  ярче и громче – это  к  утру  крепчал морозец. Лошади  фыркали  на  бегу,  и  пар  вылетал из их  заиндевевших  мордочек.  Ночь уходила,  дорога проявилась и незаметно пролетели оставшиеся километры. Вот и  свороток  к  нашему  покосу.  Глубокий  снег,  больше  метра, заставлял  коней  брести по самое  брюхо. Отец громко  подшевеливал  лошадь: -Но,  Но, Воронко!  Давай ,  давай, сынок!

И  кони  медленно  с остановками брели  по  целику  к  нашему  стогу. Сзади  оставалась  узенькая  дорожка в  ширину  саней. — А вот  и  лось  прошел.  Теперь  по  его следу  легче  будет, — сказал отец. Через  полянку  пролег глубокий, убродный  след лося,  который  подходил  к нашему  стогу  полакомиться  сенцом.  Конь  пошел  легче  по лосиному  следу, скоро мы объехали    вокруг  стога и  отец  остановил  лошадей.  Расслабив  переметники,  дал  сена  коням,  а сам,  с  деревянной  лопатой начал  откапывать  стог.  

 Дорогой отец  рассказывал  мне,  как  он,  в  детстве, добывал  зайцев, чтобы  кормить  семью и   пахал с моей  бабушкой, его  мамой, пашню. А  потом  сеяли  пшеницу,  чтобы  стряпать  хлеб. Отец  старался  научить  меня  хитростям сельской  жизни  и  подробно  объяснял,  как  правильно  запрячь  лошадь. До сих  пор  сохранилась  эта  простая  и  нужная  наука. Чтобы  приладить оглобли к  лошади существует хомут.  Специальным  образом,  одновременно с  дугой, концы  оглобель  закладываются  в  гужи.

Гужи  это  крепкие  сыромятные  кожаные  ремни,  прилаженные  к  хомуту. Дуга  вставляется  в  гуж и,  переворачиваясь,  поднимается  над  шеей  лошади. В таком  положении прилаживается  вторая  оглобля. Дуга  удерживает оглобли  на определенном  расстоянии от тела  лошади. А  чтобы  закрепить  надежно гужи на  оглоблях,  надо  затянуть хомут специальным  кожаным  ремешком,  который  называется супонь. На  холку  лошади накладывается  седелка  с  кольцами,  через которые  продергивается   тонкий  длинный  ремень – переметник,  привязанный  к  обеим  оглоблям и  регулирующий  высоту  хомута при работе  лошади. Чтобы  лошадь смогла  пятиться  назад и  толкать  сани – придумали шлею.

Шлея  это длинный  ремень  облегающий  корпус  лошади  и  прилаженный к  хомуту. На весу  шлея  держится  на  ремнях – постромках, лежащих  поперек  корпуса лошади. Постромки и шлея  поддерживают  вожжи,  которые  пристегиваются собачками  к  узде.   Сотнями  лет эти  простые  устройства, которые   в  целом  называются  упряжью, помогали  человеку  выжить…  

 Кругом  лежали большие  сугробы  и  кусты,  под которыми   летом  мы  обедали,  наполовину  утонули  в  сугробах.  Близкая  тайга,  непривычно  заваленная снегом, чернела  на  пригорках. Большие ёлки,  как  в  сказке, опустили  свои  лапы  под  тяжестью налипшего  снега. Кругом —  по кустам, и  на  полянках,  видны строчки  заячьих  следов.  Лось  натропил  по  косогору от  нашего  стога  целую дорогу.   Наконец, отец  откопал  стог,  залез на  макушку  его и  сбросил вниз в сторону самую верхушечку. Промерзшее сено на  макушке  стога сохранило весь стог  от  дождей.  Отец поднимал  вилами  пластики  душистого сена и  бросал  на  сани.  Моя  задача придерживать пласты и  притаптывать их,  чтобы  они  не  сползали  с  саней.

Последующие  пласты  отец укладывал с навесом, и  воз становился широким. Скоро  я  стоял  на нем  выше  лошади, спокойно  жующей  сено. — Ну,  пожалуй,  хватит,  сынок. – сказал  отец и начал  прилаживать  бастрик.  Бастрик – это  крепкая березовая  жердина с глубокой  зарубкой  с  одного  конца.  Эту  зарубку  вставляли  в «передовку» — толстую  проволоку,  петлей  привязанную  на  передней  части  саней, а  на  заднюю  часть  бастрика,  отец  набросил  веревку,  привязанную  одним концом  к  задней  части  саней, и  за  веревку  потянул,  торчащий  над  возом бастрик  вниз. 

Бастрик  притягивался  ниже  и  ниже, и  воз  сена  крепко  прижало  к  саням. «Вот  уж  какие  премудрые люди», — удивился  я  отцовым  хитростям. А  ведь  иначе  много  сена  на  санях  не  увезешь. А  здесь на  каждый  воз копны  по  три  вошло.    Вскоре  мы нагрузили  вторые  сани  и  тронулись  в  обратный  путь.  Отец  на переднем  возу,  я  — на  заднем.  День  разыгрался ярким,  солнце  отражалось в  тысячах  снежинок.  Вся  поляна  нашего  покоса  переливалась  бриллиантовыми  цветами.

  Маленькие  пташки перелетали  по  высоким  дудкам, торчащими  из  под  сугробов и звонко  перекликались.  Для них  тоже  дивно  было  увидеть два больших  пушистых  воза на  ослепительно белом снегу. На одном возу  ехал  я  за  настоящего  ямщика, впервые самостоятельно  управлял вожжами толстого Рыжку.  Рыжка  шагал  широким  шагом  следом  за  отцовским  возом и вот,  мы  уже  въезжали в деревню.   Над  крышами  избушек  курились столбы  дыма. Деревня  давно проснулась  и  жила своей  жизнью. Но людей  на  дороге  не было,  так никто  и не увидел, как я  справляюсь  с груженой  подводой… 

Даже  как-то  обидно.   За то  отец  подхваливал  меня  всю  дорогу,  отчего  гордость   просто распирала.      Мы  въезжали в  свой огород, к  самому  пригону, где  стояла наша  Зорька. — Вот, Зорька,  тебе сена  привезли, — копируя  отца,  обратился   я к  корове.  Отец  развязал веревки  и  мы  быстро сложили сено в новый  стожок. Мама  вышла  на  нас  посмотреть  и  отец  доложил ей, что сын  исправно  стоял  на  возу и даже сам управлял конем.   День  был  короткий,  мы  немедленно  поспешили  за  оставшимся  сеном,  и только  после  второго рейса пообедали и  снова поехали  забрать остатки  от стога.

День  кончался,  и  последний  воз  мы  нагрузили  в  сумерках.    Кони устали за  день  и  послушно  спешили  в  деревню. Звезды  вылезли на  небосклон и  мелькали  между  кронами толстых  уже  знакомых  сосен, вытянувших ветви  над  дорогой. Хорошо было лежать на  мягком сене,  на  верху  воза, приятно  пахло  сеном,  а  Рыжка  сам  знал,  куда  ему  везти сани.  Деревня  светилась  окнами домов,  кончался  еще  один  день  моего  детства.

Евгений Лебедев