Бабушка Настасья

Бабушка моя, Настасья, была ровесницей века и прожила девяносто семь лет, до последних дней оставаясь в здравом уме и твердой памяти, хорошо слышала и читала без очков. По её рассказам можно было изучить всю историю нашей страныдвадцатого века, но я слишком юная, глупая и к тому же влюблена, поэтому меня интересовала только история её единственной и несчастной любви. Вот её рассказ, ничего я не прибавила и не изменила. – Семья у нас большая: пятеро братьев и мы, две девчонки погодки, Дуня и я, Настасья. Матушка у нас была грамотная и нас научила грамоте и арифметике.

Умная была, всё село к ней приходило за советом. Мы с Дуней хоть и погодки были, а совсем разные. Дунюшка тоненькая, высокая, быстрая такая, певунья и плясунья, глаза синие, волосы светлые – красавица! Её так в селе и прозвали — птичка певчая. А я совсем другая: волосы тёмные, коренастая такая, сильная. Лошадь тяжеловоз, одним словом. Бывало, Дуня несёт леечку, цветочки полить, а уж кто-нибудь из братьев бежит помочь, а я носила по два ведра на коромысле и хоть бы что. Павлуша был наш сосед, ровесник нам, один сын у родителей. Мать его хворая, ноги опухшие, всё лежала, сердце больное.

А Иван, отец Павлика, жадный до работы был и Павла с малолетства к работе крестьянской приучал. Павлуша красивый парень, как и Дуня синеглазый, белокурый, высокий, стройный. Очень набожный, ни одной службы не пропускал, родителей чтил, вежливый, скромный. У них с Дуняшей любовь с детства. Бывало, сидят на скамеечке возле нашего дома, за руки держатся и не наговорятся, не наглядятся друг на друга. Мне Павел тоже очень нравился, но я была, конечно, лишняя для него, только и нужна, чтобы Дуню позвать.

Всё село было уверено, что свадьба скоро. Но Иван упёрся рогом: « Мне хозяйка нужна в дом, а не птичка певчая, не будет моего согласия». Павлуша умолял, на коленях просил, и мать его хворая тоже просила, да и матушка наша, смирив гордость, говорила ему: «Иван, не губи счастье сына, ведь любовь у них редкая! Грех на тебе будет». А Иван и слушать не хотел, стоял на своём. А Павел родителей чтил, как по писанию положено, и страдал очень. С Дуней они теперь виделись редко, отец запретил: « Настасью я бы с радостью взял в снохи, а Дуню нет. Прокляну, если без моего согласия женишься!»

Дуня совсем другая стала, с лица спала, всё грустила. Матушка её утешала, как могла. В селе, как узнали, что Иван против, сватов начали засылать, а Дуня всем отказывала, прямо так и говорила: « я Павлушу люблю». Ивана все в селе осуждали, а ему хоть бы что, стоит на своем и всё. Дуня вскоре в Москву уехала, там наш старший брат жил, работал поваром в трактире, свой дом у них был, а детей Бог не дал, так они Дуню с радостью приняли. Написала она письмо, что сосед доктор пригласил её няней к своему сыну шести лет, и она согласилась, работает.

А мне матушка как-то говорит: – Иван хочет сватов прислать, тебя сватать, но ты согласия не давай, Павел Дуню любит, Бог даст, еще сладится у них. Я обещала. Пришли сваты и Павлуша с ними, не смог отца ослушаться, красивый, в новой рубашке вышитой. Посмотрела я на него, сердце так и дрогнуло, забилось и дала я согласие. Как матушка на меня взглянула! Век не забуду этого взгляда её. Потом мне говорит: – Откажись, пока не поздно, Павел не любит тебя, не будет у вас счастья. Может, решится к Дуне поехать, телок несчастный! А я не отказалась, дуреха. Свадьба была, как поминки. Матушка ушла, за ней ушел и батюшка, да и гости быстро разошлись. Павел печальный был, всё говорил: «Что я наделал!»

Стали жить. Свекровь хорошая была, добрая, любила меня, доченькой называла. Готовила очень хорошо. Вроде и продукты все те же, а вкусно, аромат на всю избу, знала, когда в печь поставить, когда вынуть. Пироги у неё не черствели по неделе, а огурцы и весной хрустели, как малосольные. Я кое-чего записала, но не было у меня такого таланта, всё обыкновенное получалось. Как-то раз, я уже ребеночка ждала, приходит к нам матушка. Павел с отцом в лес уехали, одни мы в доме.

Достает письмо от Дуни и говорит мне: – Пойди, поделай чего во дворе. Я дверь неплотно прикрыла, потопала, как-будто ушла, а сама стою, слушаю. Свекровь и говорит: – Ну что, родила? Не томи, говори! Матушка как заплачет: – Родила раньше срока, ребеночек, мальчик, пожил три дня и умер. Покрестить успели, Павликом назвали. Сама в горячке лежала три недели, еле её доктор выходил, не отходил от неё. Пишет, что доктор ей предложение сделал, а барчук её давно мамой зовёт. Просит моего благословения. Плачут обе, а я спустилась в хлев, села на скамеечку и тоже плачу. Матушка подошла ко мне и говорит:

– Знаю, ты всё слышала. Павлу не говори ничего, он не знал. Боюсь не переживет он, еще чего с собой сделает. Господи, прости за такие мысли! Весной родила я мальчика, назвали Иваном. А вскоре умер свёкор, надорвался, вытаскивая телегу с сеном. Павел знал, что Дуня замуж вышла, я сказала, а про ребёночка никто не говорил ему. Как-то поехали мы с ним на базар, кое-чего продать, купить кое-что. Едем обратно, нас обгоняет бричка, на ней доктор с Дуняшей и мальчик в матроске. Я сначала не признала Дуню – одета по-городскому, в шляпке. Смотрю, Павел побледнел весь, в лице переменился.

Бричка остановилась, вышли все, обнялись, расцеловались. Вечером у матушки праздновали встречу. Дуня привезла всем подарки, никого не забыла. Доктор лекарства привёз для свекрови, посмотрел её, послушал и предложил в больницу взять свою, да она отказалась, а зря, может, пожила бы подольше. Перед отъездом, долго Павел с Дуней сидели на своей скамеечке, разговаривали. Рассказала она ему про Павлика, сыночка их, ангелочка. Паша после этого сам не свой стал, всё ему немило стало. Всё молился на коленях, плакал. Боялась я за него. Не зря матушка предупреждала. Я и говорю ему как-то: – Паша, не вздумай чего с собой сотворить! Как ты нас с матушкой одних оставишь!

– Не бойся, ничего я не сделаю, грех это большой, будем жить, как жили, – говорит. Надо сказать, что Революция и Гражданская война нас, слава Богу, не коснулись. Только над сельской управой повесили красный флаг, и моего брата Степана выбрали председателем. Он в войну потерял руку, вступил в партию большевиков, а когда вернулся в село, работал учителем. Помещик давно, ещё до революции раздал землю крестьянам, дом отдал под больничку и школу, а сам уехал за границу. Я думаю для простого крестьянина, всё равно при какой власти землю пахать, лишь бы не мешали.

Прошло несколько лет, детей у нас уже было трое. Свекровь умерла, Царство ей Небесное, хорошая она была, жалела меня. Жили мы не бедно, но и не богато. Павел вроде успокоился, ко мне относился равнодушно, а детей любил. Степан ездил в Москву на съезд партии, приехал задумчивый какой-то, пришел к нам вечером и говорит: – Надо вам в Москву перебираться, Федор отдаст вам половину дома, боится, что его уплотнят, подселят кого-нибудь. А здесь хорошего ждать нечего, будут коллективные хозяйства, всё общее будет. Не говорите никому пока, панику не сейте раньше времени.

Я против была – как всё бросить? Но Павел и Степан уговорили меня. Дом и корову оставили среднему брату, поросёнка забили, опалили и с собой взяли. В Москве карточки ввели, голодно было. Телега полная, а ещё детей надо посадить, хорошо, конь был молодой, сильный. Мы по очереди шли пешком. Выехали рано утром, а приехали поздно вечером. Встретили нас хорошо – Фёдор и Марфа были люди хорошие, да детей им Бог не дал, она к моим относилась, как к своим, любила их, баловала, обшивала, одевала, а когда я на работу пошла, смотрела за ними, кормила, поила.

За это ей низкий поклон. Утром Дуня прибежала – целовались, обнимались, плакали, не виделись-то сколько! Началась наша новая жизнь. Павел, по совету Фёдора пошел метро строить, а я санитаркой в больницу, где Дунин муж работал, да и Дуня медсестрой. После работы сидят они с Павлом на скамеечке, разговаривают, и дети вокруг них. Дуня детей очень любила, у неё своих не было после того случая, все именины их помнила, всегда подарочки дарила, гостинцы. Я не беспокоилась тогда, ведь всё на виду, плохого не думала. Павла на работе уважали – работящий, непьющий, грамотный. Каганович ему грамоту вручил, обещал к ордену представить, бригадиром назначил.

А когда первую линию открыли, был вечер торжественный, потом банкет. Павлу должны были орден вручать, приглашение нам на двоих дали. А мне и одеть нечего. Марфа все сундуки свои открыла, нашли отрез тёмно- синего шелка, тяжелого, красивого и сама мне платье сшила с кружевным воротничком. А с обувью проблема – ноги широкие, крестьянские, ничего не подходит, хоть плач! Выручил Федор, у него сапожник был знакомый, говорит, если не в запое, сошьет – залюбуешься. Пошли мы к нему, туфли сшил быстро и по ноге, как в тапочках ходила в них, хоть и на каблучке.

А на банкете я с самим Кагановичем танцевала! Он меня на работу пригласил в Метрострой учетчицей. Я подумала и пошла – зарплата там хорошая была и привилегии всякие. Каганович заботился о своих рабочих, умный был человек, деловой. Сказал, что наше метро будет лучшее в мире, так и получилось. – Бабушка! Это я всё знаю, про Павла расскажи, про Дуню! – А тебе бы всё про любовь… Ну, слушай, хоть и тяжело это вспоминать, расскажу всё, как было. Как-то приснился мне сон – стоим мы с Павлом в метро, в тоннеле, а он вдруг поцеловал меня и быстро пошел от меня. Я проснулась в ужасе, думаю, умрет он. Пошла я к Марфе, она сны разгадывала хорошо, рассказала ей, сама плачу, а она и говорит:

– Нет, это к другому, уйдет он от тебя, к Дуне уйдет. – Как уйдет? А дети? Я беременна пятым! – Не хотела тебе говорить, да ведь они с Дуней встречаются давно, я думала, ты знаешь. Если не веришь, сама проследи за ними. Завтра воскресенье, он пойдет куда-нибудь, а ты за ним тихонько. Павел с утра на рыбалку начал собираться, я говорю, возьми кого-нибудь из детей, а он говорит – нет, далеко пойду, устанут они. Я Марфину юбку одела длинную, платок повязала и за ним. Он идет быстро, не оглядывается. До леса дошел, а к нему Дуня выбегает и на шею ему бросилась. Я под куст села и завыла. Долго сидела, потом домой побрела. Рассказала всё Марфе, а она мне говорит:

– Не она у тебя мужа уводит, а ты у неё увела. Как она страдала, когда приехала сюда беременная! Всё на дорогу смотрела – ни едет ли Павел, а узнала что женился, совсем голову потеряла, боялась я за неё. Вот ребеночек и родился раньше времени. И ты успокойся, о ребенке подумай, не ты первая, не ты последняя. А я решила к матушке съездить. Взяла отгулы на работе, гостинцев накупила и поехала. Она пожалела меня, но сказала то же, что и Марфа: – Как жили это время, так и живи дальше, не показывай, что знаешь. Павел тебя не бросит, не такой он человек. А тебе пятерых детей не потянуть, Степан говорит, что война будет с Гитлером. Береги детей и Павла, ему тоже нелегко.

А у меня от переживаний роды тяжелые были, и Маша слабенькая родилась. Еле выходили. Тогда я решила, пусть всё будет, как есть. Так и жили втроем. А потом война началась. Вначале ужас был, непонятно, что делать. Павел с Кагановичем пошли в ополчение, оба ранены были, Каганович легко, а Паша тяжело – в живот и в ногу. Но, слава Богу, выжил, мы с Дуней от него не отходили, по очереди дежурили и выходили его. В начале войны решила я младших в деревню отправить, а пока думала, слух прошел, что Матронушка сказала: – Москву не отдадут, повернут немцы. Так и получилось. Я в госпиталь пошла работать, и уколы делала и раненых на себе таскала, всё приходилось делать.

Дуня там же работала, и муж её лечил и оперировал, хоть и старенький уже был. Сын его, Борис, тоже хирургом был на фронте, слава Богу, живым вернулся, а старший мой, Ванечка, погиб под Курском. Как я пережила, не знаю. А Дунин муж, доктор, вскоре после войны умер, перетрудился, сердце и не выдержало. Боялась я тогда, что Павел к ней уйдет, но нет, остался в семье, но что это за семья была, название одно. Иногда и дома не ночевал, у неё оставался. Вдруг Дуня заболела тяжело. Борис её в самый хороший институт положил, да всё напрасно. Умерла наша Дуня. Я думала, Павел не переживет, так он убивался, каждый день на могилку ходил. Сдал сильно, поседел весь, всё в церковь ходил, молился.

Дуню забыть не мог, только и радость была у него – внуки. А потом – два инфаркта, и не стало Павла. Может там встретятся. Вот уже тридцать лет, как я без него живу. Слава Богу, дети, внуки и правнуки не обижают. А тебе скажу – никогда не выходи за парня, если знаешь, что он другую любит. Счастья не будет всё равно. И ещё, беременная будешь, не переживай ни о чём, думай только о ребенке, тогда всё хорошо будет. Ну, иди, устала я.

Эмма Татарская