Банный день

Давно я в бане не была! А когда-то, каждую субботу наступал у нас праздник — банный день! Особенно радостным и желанным был он поздней осенью и зимой, когда сильно одолевают сибирские морозы. Вот, в субботу, после обеда, весёлой стайкой возвращаемся мы домой из села, где целую неделю жили в школьном интернате. Цепляясь друг за друга, подымаемся в гору по накатанной санной дороге, шагаем через заснеженный лес и, наконец, перед нами раскинулись, укрытые снежным одеялом, бескрайние поля!

До дома ещё два километра, а ноздри уже чутко улавливают в морозном воздухе сладко-терпкий запах банного дыма от берёзовых дров! Какой-то особенный он, как букет полевых цветов, добавлен к нему запах хвои, берёзовых веников и летних трав, и даже мёда. Тягучий и влажный, стелется он ближе к земле, чтобы порадовать и настроить человека к предстоящему очищению Тела и Души… Истопить баню было делом ответственным — не любит она суеты и злобности! Важно тут жар не упустить и угар не оставить, чисто и духмяно должно быть в бане, всё вовремя приготовлено, чтобы когда париться начнёшь, ничто тебя не отвлекало и не раздражало.

У кого в семье нет хорошего истопника, нет и бани настоящей! Лучшим банщиком у нас на заимке был дедка Томаш — пасечник, мой двоюродный дедушка. В то время, как я помню нашу общую баню на две семьи, ему перевалило уже за семьдесят, но он был ещё крепкий и работал в полную силу на колхозной пасеке. Только голова его была совсем седая. Должно быть здесь он полюбил уединение и тишину, нарушаемую только пением птиц, шёпотом деревьев и нежным жужжанием золотых пчёлок — вечных тружениц. У него и движения всегда были спокойными и размеренными, будто он постоянно работал с пчёлами, которых нельзя волновать! Обращался он ко всем ласково: — «дружочек». Ах, как тепло на душе стало от этих воспоминаний!

Учёные говорят, что, согласно законам мироздания, Земля наша переходит сейчас в новое измерение и мы сможем теперь на тонком плане общаться с Душами умерших — они же вечные! Я думаю, Свет и Любовь, что сотворили они при жизни, остаются в нашем Пространстве, которое как живой Океан питает нас своей энергией и помогает нам подняться выше в духовном развитии. И энергия наших мыслей теперь становится очень сильной, поэтому надо научиться ловить и контролировать свои мысли прежде, чем они улетят в Пространство, чтобы тёмные мысли и желания не сбылись и не пришлось печалиться об этом! Но вернёмся к нашей бане! Готовиться к банному дню он начинал уже в пятницу, нужно было наносить из колодца много воды, чтобы в субботний день не студить баню.

В основном это делали наши родители и дедушкин внук — дядя Виталя с женой, у них дети были ещё малые, а мы с братом уже помогали как могли — носили в баню дрова и ходили с санками в лес за сосновыми ветками. Когда все ёмкости были наполнены чистой студёной водой, дедка Томаш растоплял чашу, чтобы она не замёрзла за ночь. Придя из леса, мы складывали ветки у печки и он открывал нам дверцу, чтобы мы, озябшие, погрелись у живого огня. Вскоре приходила бабка Аксинья, ведя за руку старшего правнука Юрика, которого назвали так в честь погибшего на фронте их младшего сына; он деловито протискивался и усаживался между нами к печке.

Бабушка, развернув белую тряпицу, доставала нам гостинец — по ломтику хлеба с салом, натёртым чесноком. Как было вкусно! Пахло согретой хвоей, дымком и оживающей баней. Деду она тоже подносила гостинец и, легко вздохнув, присаживалась рядом с ним на лавку. Погладив ей руку, маленькую, со скрюченными пальцами, он, ласково улыбаясь, говорил ей: — Отдохни, дружочек… От тяжёлой работы или от горя, спина её тоже сильно согнулась — на войне у них погибло два сына и зять, осталось много внуков-сирот, которых надо было поднимать. Из-под ослепительно белого платочка выбивались колечки её непослушных пушистых волос, почти таких же белых. Она старалась пальчиками заправить их под платок, но они снова радостно выпрыгивали, дедушка смеялся и прижимался к ним губами.

Глядя на них, Душа моя тихо радовалась и в бане становилось светло и уютно… Потом приходила наша бабушка и они, немного посидев рядышком, принимались наводить чистоту! Обдав кипятком полок и лавки, они шоркали их грубой судомойкой с дресвой, это такой крупный песок, который получается из особого рассыпчатого камня — найти такой, было большой удачей. Его закатывали в русскую печь или клали на каменку и сильно нагревали, а затем, достав совковой лопатой, бросали в кадушку с ледяной водой, где он , от такого стресса взрывался, рассыпаясь на мелкие камушки, получалось ценное чистящее средство!

После чистки они тщательно сметались голиком в ведёрко и снова всё обкатывалось кипятком, от такой процедуры дерево высветлялось, молодело и становилось ещё более гладким. В субботу, сразу после обеда, начиналось важное действо — истопление бани. Под каменку сначала укладывались тонкие берёзовые дровишки, так, чтобы образовалось оконце, где свободно гуляет воздух, а в него подсовывалась сухая берёзовая кора, которая, потрескивая, сразу жарко вспыхивала. Когда растопка основательно разгоралась, подкладывались настоящие берёзовые поленья, которые горели уже спокойно, но жарко, обнимая пламенем круглые камни-окатыши в каменке.

Они-то и дадут потом крепкий сухой жар, всё прогревающий и очищающий в человеческой структуре! Теперь нужно не уходить далеко и не начинать ничего важного, чтобы не отвлекаться от бани… Как только дрова немного прогорят и осядут, необходимо подкинуть новые поленья, чтобы постоянно был жаркий огонь и камни основательно накалились — должно было хватить жару на всех! Когда заканчивалась топка и под каменкой оставалась гора пылающих углей, дедушка прикрывал трубу, оставив только щель, чтобы выходил угар, мерцающий там синими огоньками.

Он приносил теперь из-под навеса застывшие берёзовые веники, но оставлял их пока на морозе, у двери, чтобы они не потеряли в тепле свой аромат раньше времени! Перед тем как начать париться, нужно было положить свой веник в тазик и залить кипятком, минут через пять он оживал, веточки его становились гибкими, а листья ласковыми. Тёплым берёзовым настоем хорошо было ополоснуть голову и тело, после чего запахнет вокруг как в весеннем берёзовом лесу! А дома в это время шла бурная подготовка к бане — по стопочкам раскладывалась чистая одежда и полотенца для всей семьи, менялось постельное бельё; вкусно пахло свежестью.

Я тоже суетилась, помогая то маме, то бабушке, которая готовила всё к ужину. Между делом, успевала сбегать в баню, чтобы глянуть как там дела у дедки Томаша. У него уже протопилась каменка и оставшиеся угли он перекинул под чашу, где весело гудел огонь, быстро согревая воду. Сейчас наступал важный момент — баня должна была выстояться, для этого на камни выплёскивался ковш воды и бешеный горячий пар вырывался из открытого рта каменки, заполняя всё и согревая стены, полок, лавки и пол, устланный сосновыми ветками! Нужно было действовать ловко и быстро, чтобы этот обжигающий пар не обварил тебе руку или лицо! Через несколько минут двери бани и предбанника распахивались настежь и паром выгонялись на улицу остатки дыма и угара, если он всё же оставался.

Вот теперь можно было начинать мыться-париться! Всё проходило как по написанному сценарию — быстро и слаженно. Сам банщик и шёл первым снимать «жаркие пенки» банные, с узелком чистого белья и маленьким берёзовым веником, в который вложены были веточки душицы и зверобоя спешила к нему и бабушка Аксинья. Папа рассказывал, что по-молодости Томаш с братом Антоном, дедушкой моим, страшно любили париться и «драть» себя веником, при этом ещё приговаривали, будто хотели выгнать из себя всё дурное, недостойное человека — вот тебе, и за то и за это! Бегали в снег охолонуться и снова парились, но уже ласково, растянувшись на полке, выгоняя из себя последний пот, кряхтя и постанывая от удовольствия…

Теперь бабушка его была слабая здоровьем и он сначала помогал ей помыться, не поддавая сильно жару, парил её горячим нежным веничком, который она потом выбрасывала на мороз, чтобы никто им не попарился и болезни её себе не взял. Перед баней дедка Томаш напоминал мне: — Ты уж приди, дружочек, расчеши да заплети бабушку мою. Мы с братом прибегали в предбанник, тут было уютно и тепло, пол и лавки застелены старыми чистыми половичками, на оконце белая ситцевая занавесочка в цветочек.

Бабушка Аксинья была чистюля, каких мало на свете! И теперь, уже вся сгорбленная, она постоянно что-то протирала, поправляла и внучатая невестка её, тётя Галя, всё время бегала бегом, чтобы угодить ей и всё успеть! Зато, она ночью подтыкала молодым одеяло, чтобы не замёрзли и качала правнуков, если плакали! Но вот бабушка Аксинья выходила в предбанник, в банном халатике, с распущенными волосами, щёчки её розовели и даже казалось, что спина прямее стала! Усаживаясь на лавку, она приговаривала:

— В бане помылся, как на свет народился… На столе уже пыхтел горячий самовар, который по-очереди ставили в банный день молодухи, в большом заварнике настоявшийся иван-чай с веточками смородины. Вкусно попивая из гранёного стаканчика горячий чай с мёдом, она, облегчённо вздохнув, говорила: — Ну вот, теперь внутри так же тепло, как и снаружи. Я принималась её потихоньку расчёсывать. Женщины наши мыли волосы летом дождевой водой, а зимой талым снегом, от этого они были мягкие и шелковистые, а ещё ополаскивали настоем ромашки, чтобы они были здоровее и не пахли хозяйственным мылом. Из парилки в это время слышалось хлопанье веников и громкие возгласы! Вовка, брат мой, который шмыгнул к деду как только бабка Аксинья вышла в предбанник, верещал теперь, что сварился уже; потом они выскакивали в одних трусах в ограду, где была припасена гора чистого снега и, охладившись, снова спешили в парилку!

Пробегая мимо, дед спускал бабушке за шиворот маленький комочек снега, встрепенувшись, она кричала ему вслед: — Ах ты, Комуха тебя возьми! Сама при этом улыбалась, играя ямочками на щеках. Кто такая Комуха, я так и не узнала! Вскоре Вовка лежал уже на лавке под окном и пыхтел, блаженно улыбаясь и гордясь, что парился как мужик. Наконец, выходил дед — босиком, в исподнем, распаренное лицо его горело, глаза светились! Поглаживая усы, он присаживался рядышком и она подавала ему чай — так сидели они молча, но какой-то свет струился от них и в Сердце моём что-то тихо трепетало.

Думаю, это была Любовь! Тут поспешали молодухи с малышами, по два у каждой. Собравшись вместе на полке, ребятишки веселились и, увёртываясь от проворных рук матерей, успевали дурить и брызгаться водой! А вскоре превращались в румяных сладких карапузов, сияющих чистотой и пахнущих берёзовым веником! В предбаннике, с одеялами наготове, сидели их отцы, поджидая каждый своё намытое дитятко и, укутав их с головой, скрипя по снегу, бежали с ними домой! Оставив с бабушкой одного, возвращались за вторым; я тоже, наскоро одевшись, бежала домой, помогать ей одевать моих младших сестрёнок.

Лёгкий банный дух наполнил избу — было празднично! Дальше мылись парами родители, кто в этот раз ставил самовар — шёл первым париться. До этого суетливые и озабоченные, приходили они после бани мирные и светлые и лица их были такие красивые — это волшебная баня раскрасила их румянцем, распушила волосы и разлила в глазах покой и свет. Словно Души их тоже очистились и просветлели и налёт, что коконом покрывал их за неделю, теперь свалился и стало видно то, что теплилось внутри…

Папа, вытянувшись, лежал на кровати блаженный, возле него, у стенки копошились две младшие дочки, уже накормленные и готовые отойти ко сну. Вскоре маленькая Наташа сладко засыпала, уткнувшись головой в его тёплую подмышку Последними шли мы с бабушкой, а пока не уехали на родину ссыльные Моника с дочкой, они тоже мылись с нами, научившись париться по-сибирски — весело и страстно! Жару и нам ещё хватало, чаша, в которую добавлялась холодная вода, постоянно нагревалась и закипала сключа.

Чтобы каменка долго не остывала, на камни поддавали кипяток, плеснув в ковш настой богородской травы или берёзового дёгтя — пары его проникали внутрь и очищали всё, что дышало! Особенно поражала меня в бане своим преображением Моня, так все её звали; всегда укутанная зимой — тёплый платок поверх меховой дамской шапочки, толстые вязаные чулки, большие серые валенки и мужская тужурка, оставшаяся от мужа. Её серое пальто с меховым воротничком донашивала дочь, выросшая уже в девушку на выданье.

И вот, она постепенно снимала всё это с себя и, аккуратно развешав на жёрдочку в предбаннике, павой входила в парилку в нижнем белье, неся перед собой, как букет роз, свой банный веник и изящно придерживая над головой, как шляпу, алюминиевый тазик для мытья. Красивая и статная, со струящимися волосами цвета золотистой соломы, которые она укладывала как-то не по-нашему, закалывая шпильками.

Мы, поджидая её, ахали и хлопали в ладоши, а бабушка, обдав кипяточком полок, с поклоном приглашала её «сесть на трон» и поддавала жару! Итак, мы начинали потеть, мылиться, ополаскиваться и снова потеть и, наконец, — париться! Между этим Моня и Бирута успевали состирнуть своё бельё, а бабушка пожамкать детскую одёжку, которую мама уже замочила в шайку со щёлоком. Завтра здесь будет большая стирка, поэтому на ночь всё замачивалось, тогда ещё не было у нас стиральной машинки и щёлок, приготовленный накануне, здорово выручал хозяек, удаляя грязь и пятна.

Готовила его обычно наша бабушка: в эмалированное ведро она засыпала больше половины его просеянную золу от берёзовых дров и заливала кипятком. Хорошо размешав деревянной мешалкой эту жижу, она закрывала ведро крышкой и ставила в укромное место за печкой, где она настаивалась дня три. Сверху получалась прозрачная мыльная вода — это и был щёлок, который аккуратно сливался в какую-то ёмкость и добавлялся понемногу в воду для стирки белья, мытья головы и тела, а так же для мытья жирной посуды.

Такое натуральное моющее средство! Как же удивительно искусно баня преображала нас всех, делала естественными; и голоса звучали мягко и тепло, и движения были почти грациозными, и мысли светлыми! При мерцающем свете керосиновой лампы образы окружающих казались волшебными и таинственными. Она приближала человека к гармонии его бытия… Прибегал брат и, стукнув в двери, кричал что папа велел всем приходить ужинать. Это относилось к Моне и Бируте, которые всегда стеснялись идти к ужину без приглашения хозяина. Дома вкусно пахло горячей рассыпчатой картошкой в мундире и натёртой редькой, которая готовилась с водой и обильно заправлялась сметаной и рубленым яйцом.

Почему-то после бани непременно готовилось это кушанье, возможно, редька как-то разгоняла кровь, регулировала состояние внутри организма, хотя приятно холодила во рту и животе. К этому добавлялись ещё какие-то холодные закуски — мёрзлое сало, настроганное тонкими пластиками, пахнущее чесноком и лаврушкой, которое всегда солил папа, квашеная капуста, налаженная с луком и постным маслом, солёные огурцы, а иногда домашний холодец или жирная селёдка из магазина. В праздничный Банный день надлежало быть не будничному ужину!

Ели не спеша и с удовольствием, болтать за столом о всяких пустяках не принято было, только похваливать еду и благодарить за неё. А вот за чаем можно было уже повеселиться, рассказать что-то и посмеяться, о чём-то спросить и даже спеть вместе песню! Папа первый уходил из-за стола, говоря: — «Пошёл в горизонтальное положение», вскоре и обсохшие гостьи наши собирались домой. Бабушка провожала их с крылечка, в сенцах у неё всегда был приготовлен узелок с гостинцами — кружок замороженного молока, калач, кусочек сала…

У тёплой печки, расчёсывая и заплетая бабушке косичку, я размышляла о бане. Нет, не зря наши предки далёкие Баню придумали! Что-то магическое, более важное, чем само мытьё, было в ней! Вспомнилась баня деда Григория, которая топилась по-чёрному, бабка его, Петровна, повитухой была знатной, а после, жена его — Агафья переняла это дело.

Когда я увидела непроницаемую черноту внутри бани, то просто ужаснулась, как можно здесь мыться — будешь весь в саже! Но, оказывается, дым и смолы, которые окутывали всё в бане, делали её стерильнее чем любая операционная. Полок, где рожала роженица, застилался чистой запаренной соломой и поверх простынёй, проваренной в кипятке. Думаю, сам банный Дух, рождённый стихиями Огня и Воды, Воздуха и Земли, творил здесь чудеса!

Поэтому так важна была роль банщика, который за всю семью должен был уважить — поблагодарить все стихии. Наблюдая за дедкой Томашем, я совсем не удивлялась, когда он хвалил огонь, пылающий под каменкой, гладил ласково берёзовые поленья или, зачерпнув пригоршню студёной воды из кадушки, склонялся над нею, будто целовал её, и выплёскивал обратно… А бабушка, уходя из бани последней, всегда ставила на полок ковшик с водой и клала рядом специальную мочалку с мыльцем — для Банного.

Когда я, любопытная, сбегав утром в баню, сообщила ей, что вода в ковше не тронута и мочалка с мылом сухими остались, она смогла мне так чудесно объяснить всё, что я поняла и поверила навсегда! Это вовсе не зверушка и не гномик, как я раньше думала. Это Дух — он как Свет, Тепло, Любовь или Радость, их тоже не можешь увидеть или потрогать, но чувствуешь, когда они есть!

Людмила Павласек