Дурак

Чёрта с два бы Колька пошёл к Софронычу, если б не Мокевна. Да кабы Колька не ныл, не жаловался, то и не знал бы никто, что с ним творится. А Мокевна только послушала, сразу сказала: «Это тебе к Софронычу надо. Он точно поможет. А больше никто. Ступай к нему.» Софроныч – это дед один, в соседней деревне живёт. Старый уж, седой весь.

Его все бабки в округе знают, травы дед собирает. И с нечистой силой водится. Это так говорят, кто не был у Софроныча. Кто был, тот не рассказывает ничего, только тихонечко улыбается и советует сходить обязательно. Софроныч даже от запоя лечит. Только никто не говорит, как. Сел Колька на велик и погнал к Софронычу. Едет, а сам думает:

«Вот приеду, стесняться не буду, сразу ему расскажу, что и как. Недаром его хвалят, видать, всё может. Я ему, мол, так и так, такая вот у меня болезнь трудная, помоги, дедушка. А он мне, мол, хорошо, что ко мне приехал, тяжкий недуг у тебя, но ты не боись, вылечу, кто, как не я! И пропишет мне травок всяких. И всё тогда наладится. А уж я тогда ничего не пожалею!» Приехал Колька. Входит в избу. Избушка низенька, надо кланяться, чтоб войти.

Почти всякий взрослый человек о притолоку лбом с непривычки бьётся. И Колька тоже. Как треснется! Аж заматерился, мол, так-растак, понаделают дверей низких. Смотрит – дед сидит, явно Софроныч, больше-то нет никого. Чего-то на столе перебирает, в ступку кидает, пестиком толчёт и шепчет.

Повернулся дед в Колькину сторону, глазами стрельнул из-под седых бровей, проскрипел: — Чё надо? — Здрасьте Вам. Я это, мне это… В общем, лечиться приехал, Вы, говорят, того… — Лечатся больные, а тебе чё надо? — Дак и говорю, вот у меня, – Колька закатал рукава, – вот и вот, пятна. Ещё тут и тут, — Колька показал коросты на коленях.

— И чё? Тебе нервы лечить надо, тогда и это пройдёт. — Как это – нервы?! — Все болезни от нервов, паря. Один сифилис от бл*дства. — Как это? — Так это. Кем работашь? — А чё? Ну, слесарем на ферме. Чё такого-то? — Ничё, работа как работа. Нормальная. Не хужей других.

— Где ж нормальная-то?! Каждую смену, считай, то в говне, то в мазуте. А то доярки выпимшие, чё-нибудь да сломают. Транспортёр вон на днях – сутки стоял, шестерню не могли сбить. Чё уж нормального, одни нервы.

— Нервничашь, значит? Ну и дурак. — Чё это? Дуракам-то сёравно, а мне нет, я за производство нервничаю. — Ещё и врёшь. Стало быть, вдвойне дурак. — Ну, где я соврал-то, где? Весь тут, как на духу! — То-то и оно, что весь ты тут, передо мной. Я тя наскрозь вижу. Чё пыжишься-то? Кому чё доказать хошь? Мне-то на кой это? За производство он… Нисколь не верю. Не за производство ты, а за себя. Тебя ругают, а ты хорошим хошь быть. Так?

— Нууу… Да, наверно и так. А чё, плохим надо быть? — А какая разница? Что тебе с того? Ты перед собой не ври. Ежели себе врать не будешь, много чего поймёшь. Только не смочь тебе. — Почему? — Потому что дурак. Тебе что блазнится, то тебе и в радость. А того не понимашь, что радость-то вон она – кругом тебя. А ты на всякую мишуру себя тратишь. За дешёвым блеском красоты жизни не видишь. — Заладил дед – «дурак, дурак…».

Ты хоть того, растолкуй сперва, потом ругайся. — А я и не ругаюсь. Дурак – это состояние ума. Когда ничё не видишь и не понимашь. Когда чё скажут, то и ладно. Смекашь? — А чё я не понимаю? Шестерёнку вон сколь снимали-ставили, я же ставил, я же понимаю. — Э, паря… Видать, глубоко в тебе эта дурь сидит.

Ладно, – Софроныч ссыпал в глиняный горшок то, что натолок в ступке, – пошли-ко отсель. На волю. Они вышли на двор. Софроныч сощурился, глядя на небо. — Дождь будет. Хорошо! — Чё ж хорошего-то? Обратно слякоть, сырость. — Зато травам продых будет. Опять же картошке попить надо, давно не было.

— Ну да, вообще-то, так-то… Надо бы, только не много, чтоб не с перебором. — Говорю ж – дурак ты. Дождя с перебором не бывает. Потому как природа знает, скока и когда ей лить. Надо ей – неделю будет лить. Не надо – засуха будет. — Вон ты какую линию гнёшь! Это так думать, то, как ни крути, оно всё хорошо, да? Это, что ли не дурак?

— А рази не так? Не польёт дождь месяц-другой, завоешь-заскулишь! А будет лить долго, то и тут тебе не слава богу. Вот и думай. Что ни день тебе, всё не ая-яй, всё тебе хреново. Потому и говорю – дурак. Жить надо так, чтоб любая былинка радовала, любое время года грело. — Так это и есть дураки, им что палец покажи, что морковку, всё красота. — Это не дураки. Это блаженные. То есть счастливые. Дураки те, кто жизнью не доволен. А тем, кому везде хорошо, те блаженные. — Этак можно договориться до того, что у нас полдеревни дураки. А может и вся деревня. Так, по-твоему, выходит. Так, Софроныч?

– Колька ухмыльнулся, считая, что ловко поддел Софроныча. — А если и так? – Софроныч нисколько не смутился, сделав вид, что не заметил Колькиной хитрости, — если и так, то что? Полдеревни – дураки, и ты с ними? Шуруй! Только ко мне-то ты зачем прёсся? — Дак Мокевна послала. Сказала, что лечишь ты хворь любую. Я ж показывал тебе.

— А я тебе сразу сказал, что от нервов твои коросты. Перестанешь нервничать, коросты перестанут выползать. — Этак можно любую болезнь на нервы списать. Язву, например. Или воспаление лёгких. Так? — Так. К гадалке не ходить.

— А вот сосед мой, Михалыч, на днях по пьяни руку сломал. Это как? Тоже от нервов? — Само собой. Пьёт-то он с чего? — Тоска у него. Евоная баба его не понимает. Михалыч из деревяшек разные фигурки вырезает, ребятёшкам раздаёт, а баба евоная говорит, что блажь это и дурость. Вот Михалыч и того, злится и пьёт. А намедни так залился, что прямо с крыльца и навернулся. Руку сломал, теперь бюллетенит.

— Ну и как, рази не от нервов это? И рука, и пьянка его от нервов. А не нервничал бы, то и не пил бы. И рука бы уцелела. — Складно ты повернул. А вот, к примеру, я зимой простыл, полмесяца температурил. Это как понимать? — Тоже нервы. Нервный человек слабнет духом. А от слабого духа слабнет тело. Огонь в его нутре тухнет, с недугами не справляется. Вот и простывает. Или устаёт. Или ещё чего случается. Нешто не понятно?

— Нууу… Так-то да, так-то понятно. Интересно ты, Софроныч, разложил! Ну, ладно, всё от нервов, это я усёк. А как от этих нервов отойти? Как сделать, чтоб не нервничать-то? — Тут ещё проще. Ты в бога веришь? — Бога нет, это наши учёные доказали. И Гагарин его в космосе не видел. Не верю я в него. Нет его. — Ну, нет и нет, что уж теперь,

– Софроныч едва заметно улыбнулся. – А во что веришь? В природу-матушку веришь? Веришь, что она всё мудро устроила? — В природу-то чё не верить, она вокруг нас. И, да, всё, вроде бы, правильно устроено. Не поспоришь. — Вот! А ты дождику не рад! – Софроныч засмеялся, – вишь, как оно… — Ну, ладно, Софроныч, доказал. Убедил. Но мне-то щас чего делать? Куда всю эту шелуху с рук и ног девать? Оно ведь ещё и чешется, аж до крови! Нервы – нервами, это понятно, от них всё. Но сёдня как быть?

— На сёдня дам тебе одно средство. Помажешь – пройдёт. Но допрежь настой сделашь. Тоже дам. Вечером запаришь, как скажу. Попьёшь. После коросты свои этим настоем намочишь. Опосля насухо протрёшь и мазью намажешь. Сразу спать ложись. — Дак чё, без настоя нельзя? Сразу мазать? — Ты слушай, а не беги вперёд воза. Вот. Три вечера так сделашь. Потом придёшь, дальше смотреть будем.

— Ага, вон чё… Только я вечером смогу, работа же. Это сёдня выходной. — Ничё, ничё. Как сможешь – приходи. Главно дело, пить не забывай, потом протирать, потом мазать. Всё понял? — Всё. — Пошли в избу, дам, что надо. Софроныч дал Кольке всё, что было нужно, рассказал, как нужно заваривать и пользоваться мазью и отваром, потом проводил до крылечка, напомнив, что нужно прийти через три дня. Через три дня не получилось, у Кольки было много работы.

Он снова появился в воскресенье. Софроныч слегка поморщился, но ворчать не стал. А Колька просто цвёл от радости. — Здарова, Софроныч! Ты прям волшебник какой-то! Ни пятнышка не осталось, глянь-ка! — Здаров, здаров. Чё там смотреть-то, так знаю. Не пришёл к назначенному-то? Мог бы и вечером, хоть через силу.

— А чё, сёдня уже поздно? Я вот денег тебе принёс. Сколько надо? — Богач, куда нам сирым… Убери деньги. Не надо мне. — Дак как же без денег-то?! Ты же вылечил меня! — Экий ты скорый! Ну, чисто дурачок! Думашь, коли пятны с тебя сошли, дак и здоров?! А нервы ты свои куда дел? А? То-то и оно. А я тебе говорил – все болезни от нервов. Ничё ты не выздоровел. Это просто я тебе показал, что будет, когда нервы вылечишь. Понял?

— Не-а… То, что пятен нет – понятно, мазь помогла и отвар. А что ещё-то? — Ты сам себе помог. Как спал-то это время? С людями как? — А, ведь точно! С работы приду, то, сё, поужинал и спать. Как лёг, так и проснулся, ни снов, ни просыпаний. И утром хорошо так, спокойно. И на работе спокойно. Бабы не ворчат, бригадир не гонит, работа ладится! Чудо просто, Софроныч!

— Ну-к… Ладно, чудо, дак чудо. Ты это чудо сам творить можешь. Каждый день. Без всяких отваров. — Научи, а? Софроныч, а я уж никаких… всё для тебя сделаю! — Сделашь, сделашь, – дед улыбнулся, – слушай меня. Как придёшь сёдни домой, сразу баню топи. Паришься? — Да. А чё, не надо? — Парься на здоровье. Вот эту травку прям в кипяток брось. После спрысни на камни. И парься от души. Как напаришься, сразу в избу не иди.

Охолонь на крылечке. Вижу – куришь. Ежели сильно тянуть будет – покури. Если не потянет, то и не надо. Баловство это. Вот. Посиди, на небушко погляди, вокруг оглядись. Чего услышишь – запоминай, чего увидишь – откладывай в себе. Остынешь как, квасу хлебни в меру, и спать, коли дел нету. Жениться-то, вижу, не успел? — Нет пока. С матерью живу. — Ладно. Всё поня;л? — Понял, Софроныч. А дальше что?

— А дальше – живи. Как тя колупать зачнут, спомни баню, небо, всё, что было в этот вечер. И скажи себе: «Не дурак я, чтоб на дурость радеть!» — Не дурак я… чтоб… на дурость радеть. Ага, ясно. И чё дальше? — А дальше сам увидишь. Коли плохо будет – придёшь. А нет, дак и не надо. — Софроныч, как-то не по-людски это, давай, я тебе хоть чего привезу, что ли… Прямо неловко – ты мне так помог, а я…

— Ты, паря, опять за своё?! Сказал – ступай, вот и ступай. Всему своё время, успеешь ещё. Всё, иди. Недосуг мне с тобой. Станешь умным – придёшь, а пока что – дурак, делай, как я велел. Колька не стал спорить с дедом, поклонился по-старинному, в пояс, сел на велик и уехал. Домой, баню топить. Вечером, после бани, сидя на крылечке, Колька и впрямь почувствовал такое умиротворение и радость внутри себя, что показалось чудно, как это он раньше не замечал красоты закатного неба, чириканья воробьёв, свежести воздуха.

Грудь наполнило желание делать добрые дела и полное спокойствие ко всему. Так было хорошо, что Колька и про курево позабыл. Посидев ещё немного, он встал, нацедил из кадки холодного квасу, с удовольствием выпил целый ковш и пошёл спать. Уже под одеялом, засыпая, подумал: «А чё, ведь правда, какой дурак-то, а?! Ну и ладно, теперь-то уж по-новому будет. Жить надо! Жить и радоваться…» Колька повернулся на другой бок и засопел, проваливаясь в новую жизнь…

Олег Антонов