Зимой дома
Погода стояла холодная, морозная. Но разве удержишь молодых дома, когда выходной день! А у меня и вовсе каникулы. Договорились мы вчера с Николаем, что пойдём на лыжах. Вечер был тёплый, поэтому и не думали, что вдруг ударит сильный мороз. Бабушка возилась у печки, пекла блины: дома я третий день, а бабуля ещё вкусненьким не потчевала! Вот и решила начать с блинов. Ещё рано, на улице темень. У соседей в доме напротив на кухне зажёгся свет. -Кума печь затопила, – констатировала бабушка. Я уже не спала (какой сон, если бабушка ходит то в сени, то в подполье за картошкой и каждый раз что-то присказывает.)
-Ба-а, здорово холодно на улице-то? – произнесла тихонько я. -Да студено сёдне, вечорося задуло, завыло в трубе. Метёт! Худо спала ночесь из-за ненасья. Шибко студено! Неохота на улку выходить. Дёрзко! Мороз! Бабушка, видно, еле дождалась, с кем поговорить. Теперь точно не уснёшь. Мы с бабушкой были верные подружки! Когда я приезжала домой, то всегда вместе с ней проводила целые дни и вечера. Вечерами бабушка всё что-нибудь делала и рассказывала. Мы сидели подолгу у стола за чаем. Я спрашивала у бабушки о детстве, молодости.
Каким был дед. Как они жили. Бабушка рассказывала про деда с каким-то благоговением, восторгом. Видно, любила его очень и вспоминала прошлое с умилением. С благодарностью вспоминала его родителей, братьев, погибших на фронтах Великой Отечественной, да и вообще любила рассказывать о родственниках деда. Мне нравилось её слушать. Некоторые эпизоды её жизни я слышала уже не раз, но они звучали каждый раз снова душевно и по-доброму, так что я слушала и слушала их снова и снова.
Я просила её рассказать о сватовстве, о том, как жилось ей в новой семье, и каждый раз она с особой радостью начинала рассказ. С такой теплотой отзывалась о родителях деда, как будто это были её родные родители, у которых она нежилась с самого рождения. А оказывается, в своей семье она не получила такой любви, ласки и заботы, когда была маленькой девочкой. Ей не было и десяти лет, когда отец – Матвей Григорьевич – ушёл на войну. Скоро она начала помогать матери – Матрёне Семёновне – по хозяйству.
С семи лет за сабаном ходила, пахала и боронила землю. Матрёна Семёновна была крутого нрава, дочь не жалела, не холила и не баловала. Только и приговаривала: «Работа не испортит!» Научилась всему: и тяжёлой работе в поле, и сено для коровы и овец косить, и домашней работе всей (варить, стряпать, печь пироги и хлеб, шить).
А Матрёна Семёновна всё равно была не довольна дочерью. Когда Матвей Григорьевич воротился, а не было его одиннадцать лет, дочка – невеста. Воротился больной из плена. Пожил недолго. Снова остались мать с дочерью одни. Мало радости. Матрёна Семёновна ещё молодая женщина, жила строго, разговоров про её солдатское, а потом вдовье житьё никто никогда не вёл. После замужества дочери жила вместе с её семьёй. Нянчила внука и внучку. Обходилась с ними строго, но очень их любила. Умела с зятем найти общий язык. Когда жили бабушка и дедушка в Катайске, дед работал в лесничестве, а бабушка – в ресторане помощником повара. Матрёна Семёновна старалась приготовить повкусней, дед, бывало, при объездке лесных делянок заезжал домой. Жили в лесу недалеко от Боровой.
Вот если оказывался недалеко от дома, обязательно заезжал. В сам город жить переехали, когда мама моя пошла в школу. А дядя все четыре года ходил в школу из «леса». Жить стали за Катайкой в доме Кобяковых. Школа была в здании нынешней городской Администрации. В 39 году дед погиб во время весенних лесных пожаров. Больше недели полыхали леса. Дед всё время находился на их тушении. Дома не был, исхудал, оброс. Неожиданно пошли дожди. Он вернулся домой. Матрёна Семёновна натопила баню, наварила пельменей. «Поел-то маленько, а вот случилась беда». Умер дед… Хотя доктор Пашков в Шадринске сказал, что умер он из-за отравления газами. Деду не было и сорока лет.
В годы войны бабушка вернулась в родную деревню вместе с Матрёной Семёновной и моей мамой. Дядя закончил учительский институт в шестнадцать лет. Началась война, и он был направлен в Пермское военное училище. Война быстро набирала обороты. Гитлеровцы моментом продвигались к Москве. Дядя был направлен на ускоренные штурманские курсы при военном училище. Через четыре месяца поезд, на котором ехали молодые бойцы к линии фронта, был атакован немецкими бомбардировщиками и разбомблен около небольшого села, за которое шёл бой не первые сутки. Все, кто мог держать оружие, заняли линию обороны.
Село несколько раз переходило из рук в руки: то немцы потеснят наших, то наши снова выбьют фашистов из села, и так несколько раз. Наконец,подоспело подкрепление, немцев потеснили, выбили из села, раненых подобрали. Дядя был тяжело ранен в голову. Когда подбирали раненых для отправки в госпиталь, его сочли убитым: был без признаков жизни, голова вмёрзла в снег. Линия фронта продвинулась, жители деревни, которая переходила из рук в руки то к немцам, то к нашим семь раз, стали возвращаться в свои уцелевшие дома. Стали хоронить убитых.
На дядю наткнулась жительница деревни. Он оказался жив. На санках повезла его в госпиталь, сунула в карман гимнастёрки записку: «Я тебя нашла. Ганна. Будешь жив, отзовись». Ещё она указала адрес села на Буковине. С 8 марта 1942 года одиннадцать месяцев по госпиталям, перенёс более двадцати операций. В семнадцать лет инвалид первой группы… мальчишка со страшным немальчишеским лицом, лицом войны. А дома получили похоронку. Плакали, но не верили в гибель сына и брата. Наверное, эта вера родных людей и спасла его.
Через одиннадцать месяцев скитания по госпиталям дядя был доставлен провожатыми из оренбургского госпиталя на паре лошадей, впряжённых в бричку. Никто не узнал в этом молодом парне с изуродованным лицом того молодого учителя математики, начинавшего работу в сельской школе перед войной. Даже мать не признала своего сына, свою кровинушку. После ранения в голову изменился не только внешне, но изменился и голос, ведь разрывная пуля вошла в нос, а вышла через рот.
Бабушка молчит, видно, думает о чём-то, вспоминает ли чего. Не знаю. Молчу тоже. И вдруг она продолжает рассказывать, как постепенно начали привыкать друг к другу, и все в селе привыкли к такому лицу Михаила Ивановича. После нескольких операций в Московском челюстно-лицевом госпитале для ветеранов войны намного улучшилось его состояние. Он работал в школе. Много лет был директором. Моя мама тоже была учителем. Бабушка гордилась своими детьми, ведь во многом это была и её заслуга. Она переживала время школьных экзаменов, всевозможных проверок, как будто сама отвечала за всё.
Помню такой случай. Приехал из района проверяющий в школу. Одним днём проверка не закончилась. И проверяющего дядя привёл ночевать к нам. Слышала случайно такой вот разговор вечером. Бабушка говорит проверяющему: «Да хоть бы сняли его, Михаила-то с директоров-то». А тот отвечает: «Так за что его, мамаша, снимать-то, в школе всё в порядке, школа на хорошем счету в районе, учителя работают слаженно, всё в норме. Они, кажется, тут все родственники, но работают хорошо, результаты хорошие у них. А значит, директор хороший, правильно руководит. А ты, мамаша, другую кандидатуру можешь предложить?
Этот директор чем не нравится? Вот и собрание было родительское, никто против коллектива не высказался, наоборот, довольны люди». -Да сын он мой. Тяжело им всем, они сына нынче потеряли. Переживаем все. -Да как это? А мне в управлении ничего не сказали об этом. -Так мы же были другого района. -Мамаша, а правда, что все в школе родственники работают? -Ну хоть не все. Сын вот с женой, дочь с мужем. Проверяющий помолчал. Спросил, кто есть кто, кого как зовут и что каждый преподаёт. Опять помолчал.
А потом заговорил снова: «Нет, мамаша, не правильно говоришь. Я сегодня был на уроках у каждого из них. Не могу сказать о них ничего плохого. Серьёзные люди. Работают серьёзно. Никого увольнять нельзя. На таких вот, как они, всё и держится. Пусть работают, они умеют работать хорошо. Береги их, мать!» Я слышала, что разговор ещё продолжался. Но вот пришли родители, и дядя с тётей тоже пришли к нам.
Они обычно после собраний или других каких-то мероприятий все приходили, и бабушка их кормила. За столом разговоры всегда велись о школе. Она, когда разговор накалялся из-за какого-то двоечника, просила: «Да говорите об чём-нибудь другом!»
Разговор и на этот раз шёл, конечно, о школе. Проверяющий, как мне казалось, наблюдал за разговором. Все поужинали, и дядя с тётей ушли домой. Скоро все начали укладываться спать. Утром бабушка накормила гостя, он, отправляясь по делам службы, вдруг сказал: «Спасибо, мать, за учителей таких, а за директора особое спасибо!» О них, моих близких родных и любимых людях я могу рассказывать сколько угодно! Я жила рядом с ними и рада этому, что могла их видеть и слышать, могла учиться у них не только работать, но и жить.
В то утро бабушка «угостила» меня интересным рассказом про деда, приглашая есть пельмени и блины. По выходным, когда всё поправно, всей семьёй усаживались лепить пельмени. Бабушка Матрёна Семёновна месила тесто, бабушка готовила фарш, мама с дядей рассыкали сочни, и бабушка с дедом защипывали пельмени. Дед лепил большие, приговаривая: «Большому пельменю рот радуется!» А бабушка мастерила маленькие, аккуратненькие, как игрушечки. А вот, когда ели, то бабушка выбирала всё покрупнее. А дед, когда она подносила большой пельмень ко рту, подшучивал: «Погоди, погоди, Катерина!» И выбирал с-а-а-м-ы-й маленький пельмешек, нанизывал его на вилку и подносил бабушке ко рту:
«Смотри, Катерина! Это твой! Правда, ребята?!» Все дружно смеялись. Дед, по-видимому, был очень ласков с детьми и бабушкой, никогда не слышала о нём ничего дурного. Недаром ведь, тётушка Дарья Даниловна-сваха сказала бабушке, тогда невесте: «Катерина! Я тебя сватать буду за четырёх Иванов, все парни хороши и родня хороша, но ты ни за кого не ходи, а только за четвёртого Ивана выходи!» Знала, видно, Дарья Даниловна, что говорила!
Спасибо ей! Счастлива была бабушка, хоть и короткую жизнь прожила с ним. -На лыжах ли чё ли собрались сёдне? – спрашивала бабушка, – эдакой мороз, замерзните! -Да ну, не замёрзнем. Мы же не самого утра. Часов в одиннадцать. -На самом-то солнцевсходе завсегда холодно, – не унималась бабушка. -Да ладно, если сильно холодно будет, то не пойдём, – успокоила я бабулю.
Мне хорошо лежать в тёплой постели и слушать размеренный бабушкин голос. Я до сих пор его помню и, кажется, иногда замираю,прислушиваюсь, чтобы его услышать. Порой мне кажется, что я знаю, что сказала бы бабушка на то или иное моё деяние…
Татьяна Паюсова