Из жизни Ивана Андреевича

Лесник Иван Андреевич купил хромку, гармонь. Когда он шел по деревне, довольный и радостный, люди любезно здоровались с ним, спрашивали:
– Никак баян купил, Андреич?
– Какое там баян, «хвомку», гармонь…, двухрядку, – откровенно отвечал Иван Андреевич.
– Теперь весело будет в деревне, – шутили женщины.
– Тряхнём стариной, – быстро парировал он.
Домой пришёл в весёлом настроении, гармонь осторожно поставил на стол, вытер ладонью с новенького чехла капли влаги, быстро снял длинный до пят брезентовый плащ, повесил на крючок фуражку.
– Дуська, иди, посмотри обнову! Из кухни вышла женщина лет сорока семи, ещё достаточно моложавая и, по всему чувствовалось, хозяйственная. Отбросив со лба прядь черных волос и глядя то на мужа, то на ящик, стоявший на столе, и не поняв сразу, в чём дело, сказала:
– Опять какую-нибудь диковину принёс, не надоело чудить-то, лысый пёс.
– Что ты, Дунь, какие тут чудеса, я же «хвомку» купил, гармонь.
– Вот — вот, – перебила его жена, – я и говорю, опять чудить вздумал.
– Перестань, – умолял её Иван Андреевич, – играть буду, всё веселее… в глуши ведь живём, такая скучища. Перестань, перестань, Дунь. А?
– Так уж забыл, поди, что и знал-то… Чай тебе не двадцать – целых полсотни. Всех кур насмешишь.
– А вот и не насмешу. Ты лучше подавай на стол, проголодался я что-то, – почувствовав в голосе жены смягчение, повелительным тоном произнёс Иван Андреевич. Жена поставила на стол хлеб, горячие с паром щи, миску солёных огурцов, поджаренную в кругляшах картошку.
– С обновкой-то не грех и выпить, – оживился Иван Андреевич.
Пропустив пару рюмочек и плотно пообедав, он взял старенькую табуретку, присел спиной к тёплой стенке печи, открыл драгоценный чемодан, вынул из него гармонь. Завораживающий блеск тёмной полировки сначала смутил Ивана Андреевича.

Он поставил гармонь на колени, нежно погладил блестящий корпус, отстегнул мехи, одел на плечо ремень, тихо нажал на клавиши. Мехи разошлись, гармонь издала мягкий приятный звук. Решил «пройтись» по клавишам пальцами, как делали все бывалые гармонисты, как делал это он сам в пору далёкой молодости.

Огрубевшие от времени и работы мозолистые пальцы лесника почему-то нажимали не по одной, а сразу по две или три клавиши, от чего стройного, как хотелось, лада не получалось. Гармонь не слушалась. Это не расстроило Ивана Андреевича. Он повернул гармонь так, чтобы можно было видеть перламутровые пуговки двухрядки. Припомнил медленную мелодию старой песни, которую ему приходилось играть раньше. Теперь почему-то не слушались басы, они разбивали строй звуков, как бы вылетая наружу и обгоняя мелодию.
– Вот, дьявол… – в сердцах чертыхнулся Иван Андреевич, – что и говорить, старость не радость.
Позвал жену:
– Дуська, иди послушай.
Евдокия присела на лавку у окна, напротив мужа.
– Дурак ты, дурак, ласково и по-женски жалостливо говорила Евдокия, – какой из тебя теперь гармонист. Лучше бы делом занялся. Вон и пчёлы не обихожены, и дрова не распилены, а ты в гармонь играть затеял.
– Как ты не поймёшь, – вразумлял её Иван Андреевич, – я гармонь — то зачем купил, а? Чтобы душу отвести, сердце согреть. Поиграешь вот так часок, легче на душе станет, и работа лучше спорится. А ты мне говоришь «дурак». Сама ты дура, ничего не смыслишь.
Прозвище Лысый укоренилось за ним давно. Он начал лысеть рано, лет в тридцать. Крепкого сложения, коренастый, по-русски добродушный и не жадный, как многие деревенские мужики его ровесники, Иван Андреевич понимал жизнь по-своему и жил, как говорится, одним днём.

Думать о завтрашнем дне его заставляла лишь многолетняя привычка, привычка быть ежедневно в лесу, в обходе. За свои двадцать с лишним лет работы лесником не было, пожалуй, случая, чтобы он не встал чуть свет и не пошёл в манящие его просторы. Приходил домой чаще всего к обеду, чтобы можно было остаток дня отдать домашнему хозяйству.
Иван Андреевич не только любил лес. С тех пор, как помнит себя, не расставался он с ружьём и собакой. Любил в свободное время и порыбачить. «Вырос на озере», – с гордостью говаривал он. Чувство неизбежного старения было ему противно.

Он не понимал, что, как и всё живое на земле, человек имеет своё начало и свой конец. Жил в своей молодости, и это чувство почти не покидало его. Наверное, за эту непосредственность и какую-то светлую, только ему присущую доброту, многие называли его просто «Андреич».

Всю жизнь прожил Андреич в деревне: здесь родился, в соседнем селе встретил свою Дуню. Народила она ему троих детей, двух дочерей и сына, которого он назвал по имени своего отца, тоже Андреем. Дочерей замуж повыдавал, а сынок ещё в школу ходит.
Тихо теперь дома. Не привык Андреич к скуке, всегда с людьми. А недавно приезжал из города старый приятель, многое переговорили, вспомнили молодость.

Растревожил приятель душу Андреича. Он знал, что каждый человек по натуре своей мечтатель. У него тоже была своя давняя мечта, купить «хвомку». «Может, и сын научится», – думалось ему.
Сын Андрей мало интересовался игрой на гармони, больше бегал с ребятишками по улице, да тайком от родителей покуривал.

В воскресенье выпросит у отца ружьё и уйдёт на целый день шляться по болоту с молодым щенком. «Избалованный», – поговаривали о нём в деревне. Андреич знал это, но поправлять сына не решался. «Сам был не лучше», – успокаивал он себя.
Однажды, погожим зимним днём, когда холодное, как свинец, солнце не поднималось выше ближнего леса, Иван Андреевич колол у дома распиленные дрова. Тут же ютился его любимый щенок по кличке Запевай. Работа так увлекла лесника, что не заметил, как к нему подошёл одетый в матросскую форму парень.
– Здравствуй, дядя Ваня! – поприветствовал парень.
Иван Андреевич повернул голову и застыл от изумления.
– Боже мой, какими судьбами, Николай?! Он отбросил в сторону топор, подбежал к Николаю и крепко обнял его за плечи.
– На побывку пришёл, – спокойно ответил тот.
– Значит решил дядю навестить, молодец племянничек, – радостно заговорил Иван Андреевич, – пошли в дом.
На пороге избы закричал что было мочи:
– Дуська, едри твою корень! Кто к нам пожаловал! Николай! Вот так гость. Ты ставь на стол огурцы и мёд, а я в сельпо слетаю.
В таких случаях, когда надо было встретить дорогого гостя, Андреич «запрягал» свой мотоцикл и мчался, насколько позволяли мотор и дорога, в соседнее село за «ораловым маслом». Так он называл крепкие напитки, которые «согревали тело и возбуждали душу». Примешь такого масла – развяжется язык, голос станет громким, петь захочется.
Мотоцикл с коляской дали ему в лесничестве, как одному из старейших и добросовестных работников. Иван Андреевич гордился этим, но вида не подавал и не хвастался, как другие.
Пока жена накрывала на стол, он оживлённо говорил о разных разностях: о службе, об охоте, о болезни пчёл.

Стол получился на редкость обильным, благо всё свое.
Немного захмелев, Иван Андреевич решил поделиться с племянником сокровенным.
– Знаешь, Николай, купил «хвомку» недавно, а жена всю плешь проела, пилит и пилит.
– Дядь Вань, а играть — то умеешь? – спросил Николай.
– А как же, я бывало знаешь как играл…
– А сейчас? – перебил его племянник.
– Что хочешь…, «Елецкую», «Раскинулось море широко»? Да что мы тут сидим, пойдём в ту комнату.
Он вытащил из-за печки новенький чемодан, отомкнул замок, вынул гармонь.
– Вишь, штука какая, – радостно объявил Андрееич, присаживаясь на табуретку на привычное место у печки.
Поставил гармонь на колени и заиграл «Елецкую». Толстые, словно брёвна, пальцы его неловко перебирали клавиши; басы не всегда попадали в такт, и быстрая плясовая мелодия получалась несколько сбивчивой, сумбурной. Несмотря ни на что Андреич, увлечённый игрой, положив голову на корпус гармони, запел:
– Елецкого, елецкого, елецкого ельца, чтобы ноги не стояли у тебя, у молодца…
– Ничего, получается, – похвалил его Николай.
Ободрённый похвалой Иван Андреевич сказал:
– Хочешь, я тебе «Раскинулось море» сыграю?
– Сыграй, дядя Вань.
Налаживать гармонь на другую мелодию ему не представлялось сложным. Быстрая плясовая или медленная песенная мелодия из-под его рук выходила просто, почти без всяких усилий. Он не знал нотной грамоты и не задумывался над тем, что мелодия получалась не той, какой она должна быть.

Так играли и пели когда-то на посиделках парни и девки, его сверстники; так должно быть и теперь. Всё, что усвоилось им в пору молодости, усвоилось на слух твёрдо и навсегда, и ничто, казалось, не могло заставить его изменить старой привычке.
Николай сидел напротив, небрежно отбросив на подоконник руку. Навязчивые и однообразные звуки гармони немного угнетали его и всё же, как бы игра не представлялась ему наивной, он с интересом слушал.
– Ты-на-тына, ты-на-та, – звучали басы гармони.
– Раскинулось море широко, – гудел хрипловатый голос гармониста.
Племянник смотрел на дядю и думал: «Как же так случилось, сколько помню его, не знал, чтобы наряду с хорошими делами, за которые хвалят дядю, он ещё и гармонист». Подумал и улыбнулся. Улыбка озарила и лицо Андрееича; оно стало на редкость приятным.

К весне у Ивана Андреевича появилось много забот. Прибавился день, стало пригревать солнце, потекли ручьи. Снег в лесу потемнел, разбух, как хлебная сдоба. Трудно ходить по лесу. Домой возвращался усталый, хотелось отдохнуть. Отдыха же не получалось – дела. Не до гармони теперь.
На днях выставил пчёл в подворье, разбил по клеткам подросший молодняк кроликов, целую неделю возил навоз на санках…

А, тут ещё корова отелилась. Что ни говори, работы невпроворот.
Иван Андреевич немного осунулся, похудел, работа на воздухе заметно заветрила его лицо. Оно стало поджаренным, как хороший белый гриб в погожие дни августа. Недавно сходил на охоту, душу отвёл, да и собака поразмялась. В один из воскресных дней решил всё же отдохнуть. Пришёл в гости сосед, выпили по чашке хорошего чая с мёдом.
– Андреич, – спросил сосед, – я слышал ты гармонь купил; сыграл бы, тряхнул стариной?
– Ты знаешь, Петька, гармонь — то я купил, да вот, думаю, ни к чему теперь она. Стоит за печкой. Андрюха не охотник до гармони, а мне недосуг бывает.
–Так это сейчас недосуг, а вот с делами разделаешься, глядишь, и повеселишь стариков. Сыграл бы, – настаивал Пётр.
Иван Андреевич не любил, когда его начинали упрашивать, и потому без жеманства ответил:
– Ну что ж, пойдём. Сыграю.
Только он взял в руки гармонь, как вдруг заметил на потолке большую старую муху. От тепла и яркого света муха ожила, но ещё слабо ощущала присутствие людей, медленно перебирала лапками, ползла по матице на солнечный зайчик погреться.
Андреич поставил гармонь на табуретку, откуда-то быстро достал духовое ружье, которое он подарил для затеи сыну.
– Слушай, Петька, – обратился он к соседу, – убью я эту гадину или нет?
Пётр удивлённо посмотрел на Андреича, подумал, что тот шутит. В это время в избу вошла Евдокия. Поняв намерение мужа, она набросилась на него с руганью.
– Что ты затеял-то, опять чудеса в решете?!
– Да ты не бойся, Дуськ, дом не спалю, а эту гадину уничтожу, живо ответил Иван Андреевич.
Спокойно прицелившись, он нажал на крючок. В тиши комнаты выстрел получился хлестким, как хлопок пастушьего кнута в тёплом и плотном воздухе летнего вечера. Иван Андреевич по-детски легко подпрыгнул на месте и побежал подбирать свою жертву.
– А ты боялась, дурочка. Я же сказал убью эту гадину.
Его искренняя радость выплёскивалась наружу: он показывал муху соседу, подбегал не¬сколько раз к жене.
– Ты думаешь я из-за неё одной пыжился, – начал философствовать Иван Андреевич, – я же с ней тыщи таких уничтожил, а они как-никак наши вредители. Вот и подумай своей головой-то, кто я, убийца или радетель?
– Радетель, радетель, – повторяла за мужем жена, – ты что же думаешь, так из своей пушки всех мух перебьёшь? Фантазёр ты у меня Иван.
Когда гармонист был в весёлом настроении, новенькая гармонь в его руках звучала особенно ладно.
Игра понравилась соседу, он сказал:
– Ты, брат, Андреич, раньше хуже играл, я помню…
– Что ты, Пётр, ты забыл всё. Бывало-то я, как заиграю…, девки табуном за Иваном ходи¬ли. А много ли парню надо? Одну. Вон стоит дурёха. До сих пор любимся.

День тянулся к вечеру, в избе тепло, вкусно пахло щами. Тепло домашнего очага разморило Ивана Андреевича, захотелось полежать на русской печи. «Прилягу на часок, отдохну», – подумал он. Прилёг и заснул. Жена не решилась будить мужа: «Пусть поспит, намаялся за последнее время». Так и проспал до утра. По привычке встал рано.

Одел видавшие виды охотничьи сапоги, фуражку, набросил на плечи плащ, взял приготовленный женой с вечера завтрак, который он съедал в лесу. Уходя, напомнил жене, чтобы щенка не держала на привязи, а отпустила в дом. Так лучше. На воле трехмесячный щенок балует, рвётся с цепи, лает, к тому же, чем чёрт не шутит, могут украсть несмышлёныша.

После того, как Евдокия ушла на работу, а Андрей отправился в школу, в просторных комнатах деревенского дома несмышлёныш почувствовал себя свободным. Он бегал из одной комнаты в другую, гонял, что было сил, забытый в углу старый футбольный мяч, растрепал домотканный половик, забрался на шесток печи, наконец добрался до гармони, которая привлекла его своим изумительным блеском и красотой малиновой фактуры мехов.

Щенок лизнул полировку гармони, ткнулся мордочкой в мехи, отбежал в сторону, фыркнул, затем снова подбежал к незнакомой для него вещи. Теперь его привлекли блестящие точки. От резкого прикосновения к ним мехи разошлись, раздался звук, который сначала напугал его, но не так, чтобы можно было бежать. Он отпрянул в сторону, тявкнул раза два, облизнулся и снова подбежал к гармони. Понял, что эта вещь не может побежать за ним, как многие собаки на воле, и, как часто случалось, бегали за ним ребятишки.
Набравшись смелости, щенок осторожно подошёл к гармони и почувствовав уверенность, по-собачьи громко залаял. Привлекающий его предмет стоял у печки неподвижно. Тогда он набросился на него и начал, насколько позволяли ещё молодые зубы, трепать гармонь за мехи, отчего получались приятные и непонятные звуки.

Эти звуки увлекали молодого щенка и ему хотелось, чтобы они продолжались дольше. Он рвал красные «языки» мехов, поднимал гармонь от пола, снова бросал… Игра продолжалась до тех пор, пока заманчивая вещь не издала хриплый и свистящий звук. Щенок устал и лёг на коврик у кровати. От усталости и домашнего тепла он уснул и не заметил, как пришёл хозяин, его лучший друг и наставник.
– Запевай! – с порога позвал Иван Андреевич.
Услышав знакомый голос Запевай от неожиданности вздрогнул, затем вскочил и подбежал к хозяину, виляя хвостом бросился передними лапами в ноги, уставился взглядом ещё полусонных глаз в глаза лесника, который наклонился над ним, чтобы погладить его по мягкой приятной шёрстке. Иван Андреевич гладил щенка, трепал его ласково за уши. От удовольствия несмышлёныш взвизгивал, вертел мордочкой, тыкался ею в подбородок хозяина и даже умудрился лизнуть его в нос.
– Хорошая из тебя собака получится, – вслух сказал он щенку, – ай да Андреич, не ошибся в выборе!
Обласкав щенка, Иван Андреевич разделся, прошёл в переднюю. Внимание лесника сначала привлёк скомканный половичок. Когда же он взглянул на печку, у которой с прошлого дня оставил не зачехлённую гармонь, глазам не мог поверить. «Боже ты мой, – промелькнуло в голове Андреича, – гармонь, моя гармонь… Как же это?»
Разбитая, с вырванным боком мехов, гармонь походила на растерзанного зверя. Не раздумывая ни минуты, Иван Андреевич сдёрнул с крючка кожаный поводок и бросился с ним на виновника.
– Вот тебе, вот тебе, – приговаривал он, стегая шалуна, – не будешь лезть не в своё дело.
Затем схватил щенка за загривок, подтащил к гармони и снова начал стегать.
– Вот что ты наделал, полюбуйся, – почти причитал лесник, – кровное моё разодрал, душу мою погубил, «хвомку» съел, застрелить тебя, хулигана, не жалко.
Щенок, понимая, что наделал беды, смиренно переносил побои и причитания хозяина; он лишь тихонько взвизгивал и ершился от ударов. Жалко стало Ивану Андреевичу щенка: «Тумаками делу не поможешь», – подумал он.

Сел у окна на лавку и закрыл лицо руками. «Старый я дьявол, на кой ляд мне эта затея потребовалась. Правильно Дуська говорила «дурак». Теперь посмотри, кругом то магнитофоны, то радиолы, «спидолы» там всякие. Кто на мою гармонь позарится теперь? Разве что сосед, да жена его Варвара. А моей барыне один хрен, что гармонь, что балалайка. Не додумался для полного комфорта граммофон купить. Вот бы смеху-то было».
Пока Иван Андреевич рассуждал, Запевай попискивал рядом с гармонью у печки. Лесник подошёл к щенку, погладил его по голове.
– Не обижайся дружок, – произнёс он вслух, – может ты и прав. Хороший из тебя кобель получится. Иди, погуляй на воле.

Прошло не более двух лет. Из несмышлёныша действительно получился хороший кобель. С ним Андреич затравил не одного зверя. Породистая выжловка принесла Запеваю четырёх щенят. Лесник внимательно выбирал сучку для будущего смычка. Наконец выбрал и принёс домой. Однако, радость Андреича была недолгой.

На охоте по зайцу, когда гончий настигал жертву и выходил прямо на охотника, старый приятель Андреича не рассчитал и весь заряд дроби пустил на голову Запевая. Погиб пёс. Видимо, уж очень любил его Иван Андреевич. Жаль ему собаку, хороший кобель был.
Не находит себе места Андреич, так на душе неспокойно, всё вспоминает щенка-несмышлёныша. Думы думает; одна не выходит из головы: «Может «хвомку» купить?»

Иван Алексеевич Рыбаков