Как за каменной стеной

Как за каменной стеной Бабушке сегодня не спится, потому что завтра у неё будет трудный день. Соберутся дети, внуки, снохи с зятьями, будут говорить много красивых слов, будут желать… А чего ещё желать? Дожила до ста лет, пора уж и о покое подумать. Вспомнилось, как пять лет назад сноха пожелала ей дожить до ста лет, а потом сама себе и возразила: «Никогда не желайте человеку дожить до ста лет. Как вы можете решать за Бога?

А вдруг он отпустит человеку больше?» Вот Бог и отпустил, завтра она отметит сто, а там, может, и ещё поживётся. Она прикрывает глаза и начинает неспешный и такой привычный в последнее время разговор с покойным мужем, улетая мыслями к самым истокам своей жизни. Бабе чего ещё надо?

— Я ведь была деревенская, к учёбе шибко способная, учительница меня больше других хвалила. Я мечтала продолжить образование, думала, что после начальной школы дальше пойду, мать послала к отцу, чтобы у него разрешения спросить, я подошла, голову опустила, говорю ему: «Тятя, я учиться хочу…» А отец у нас строгий был, как глянул на меня из-под своих насупленных бровей, одним разом обрубил всё желание:

 «Деньги считать умеешь? Умеешь. Бабе чего ещё надо? Ничего! Вот и тебе этого и хватит. Иди-ка, милая, работать…» Поревела, поревела я, да и пошла работать, спорить с родителями у нас в семье было не принято. Я так долго-то живу потому, что ты у меня, муженёк мой, такой заботливый был, прожила я за тобой свою жизнь, как за каменной стеной. Как уж нас с тобой судьба свела, я и ума не приложу.

Ты вологодский, а я ярославская. Но вот встретились же, родителям ты сразу понравился, отец против нашей свадьбы ни словом, ни полсловом не возразил. Судьба! Какие планы-то у нас с тобой были, какие планы… Да только беда уж по пятам шла, два годика только и прожили с тобой, грянула война, всё смешала в кучу, на всех планах крест поставила.

Провожали вас, помню, всей деревней, я до города и не пошла, ты мне не разрешил, потому что сынок маленький на руках у меня был. Надеялась и не надеялась на то, что свидимся ещё с тобой хоть разок. Свиделись. Твои фронтовые дороги рано оборвались. Может это счастье наше, может горе, не знаю…

В этом же году ты домой и вернулся, комиссовали тебя. Такие страсти рассказывал, а я, бывало, прижмусь ночью-то к тебе и всё глажу-глажу плечо-то раненое. Другой раз пристану к тебе, рассказать прошу, что да как там случилось. Ты и расскажешь, как на привале сидели, ложками по котелкам брякали, а снаряд неподалеку и бабахнул. Кого насмерть осколками посекло, а тебе осколок попал в левое плечо, да и застрял в сухожилии.

Да так нескладно застрял, что врачи в госпитале и извлекать не взялись, выписали домой. Хирург только головой покачал, мол, повезло тебе, парень. А как не повезло-то? Живой вернулся. Я это поняла, когда начали мужики без рук, без ног возвращаться, а на которых и совсем похоронки пришли. А ты вот он, да на своих ногах, счастье-то какое…

Надо было как-то жить. Вот ты и жил остаток своей недолгой жизни с этим осколком. Он у тебя был вместо барометра, если ожидалась непогода, ты об этом узнавал первым, потому что рука ныла нестерпимо. Но ты был фронтовик, а это люди особой породы, ты торопился жить, будто старался успеть сделать на этой земле что-то важное, что уже никогда не сделают твои погибшие товарищи. Ты не спрятался за своё ранение, ведь правая рука была здорова, могла владеть топором.

Да-да, топором, ты же до войны-то был высококлассным плотником. Ценили тебя в деревне. Дом выловил из воды Тогда, сразу после войны, когда водохранилище-то разлилось, у нас была создана верфь, а при ней бригада по строительству деревянных барж, ты и устроился на производство и перевёз семью сюда, четверо уж нас было, а поселились мы в маленьком домике в одно окошко, ты говорил, что в тесноте не в обиде, жить можно.

А семья-то у нас стала расти. В сорок третьем году родился ещё сын. Когда же при верфи построили контору, то одну комнату выделили нашей семье, здесь родился у нас ещё один сын – третий, а потом уже и девочки-двойняшки. Последняя-то беременность, ты знаешь, была незапланированной, но, видимо, так распорядился Господь, дал мне для старости заботниц и утешительниц, меня после их рождения наградили Медалью материнства.

А когда семерым в одной комнате стало ютиться совсем невмоготу, ты принял смелое даже по тем временам решение, ты решил строить новый дом для своей большой семьи. Это был уже конец пятидесятых. Объединились с ещё одним фронтовиком и выхлопотали разрешение добывать брус из затонувшей в реке баржи. Тяжело это было тебе или легко, теперь уж не спросишь…

Большой был риск, ныряли ведь. А вода уж была холодная. И такие тяжести таскать тебе с одной рукой каково было? Но вы были молодые и упорные, брус всё-таки натаскали и из этого бруса построили двухквартирный дом. Только ты ведь понимал, что старший сын уже вырос, приближается пора его женить и отделять, поэтому, посоветовался со мной для порядка, я возражать начала, только ты уж сам всё решил и начал строить ещё один дом. Купил делянку леса, вместе со старшими сыновьями повалил этот лес, очистил, вывез и срубил сруб.

Да только здоровьице-то уже начало тебя подводить, ранение всё чаще и чаще напоминало о себе. Так и случилось, что увидеть новый дом тебе не пришлось. Всё началось вроде бы с простуды, ты слёг в больницу, сначала лечили от ревматизма, но потом оказалось, что дело не в ревматизме – у тебя обнаружилось очень серьёзное заболевание костей.

Лежал в областной больнице, а я всю семью на ребят бросила, дежурила у твоей постели целые дни, только ночевать уходила к сестре. Но я видела, да и ты понимал, что всё становится хуже и хуже, подняться тебе так и не пришлось. Можно ли описать моё горе? На календаре был шестидесятый год. Старший сын тогда служил в Германии, в связи с напряжённой международной обстановкой, его даже не отпустили на похороны отца.

Вдовья судьба Вот так, милый мой, в сорок шесть лет я и осталась одна, овдовела. На моих руках кроме старшего сына было ещё четверо неустроенных. Надо было думать, как их поднимать. При тебе ведь я ни единого годочка не работала, мне хватало дел по дому, мы не бедствовали, ты у меня был добытчик, кроме основной работы по вечерам ещё делал рамы.

Их охотно покупали, потому что люди строились, а ты им помогал. Нам на всё хватало, у нас у первых на улице появился велосипед, был патефон – роскошь по тем временам, в праздники заводили пластинку с озорной «Семёновной» под которую я любила поплясать. Была у нас и гармошка, на которой играл ты, а потом и ребята. Ты ведь у меня золотой был муж, никогда не пил, не курил, и ребята такие выросли.

Конечно, после похорон в семье остались кое-какие сбережения, не доживались до последней копейки, вот на них я и решила достраивать дом. Стала в семье и за мужика, и за бабу. Домашние дела на девчонок переложила, а сама устроилась на ночную работу, чтобы и копейка шла, и чтобы день по-прежнему быть с детьми. Работала сторожем в промкомбинате, а также сторожила склады райпотребсоюза. Конечно, времена были не такие лихие, но всё равно мне один на один с кромешной мглой было страшновато, мысленно разговаривала с тобой, защиты просила. Понимала, что другого выхода нет.

И я достроила дом, мы перебрались в него, когда и пола ещё не было, просто на кухне набросаны доски. А свою половину дома, где с тобой жили, я оставила старшему сыну с семьёй. Дети подросли, один, окончив лётное училище, надолго оторвался от дома. Второй сначала окончил музыкальное училище, а потом, решив поменять профессию, получил высшее юридическое, живёт неподалёку и очень часто навещает меня.

Девочек мужья увезли далеко от родного дома, но, сейчас они по очереди живут со мной, свои семьи оставляют, а меня досматривают. Нет у меня прежних сил, навалились болезни, но я с ними ещё справляюсь, ты же знаешь мой характер. У нас с тобой семеро внуков, правнуки и даже праправнуки. Бабушка разглаживает край одеяла и не замечает, как проваливается в сон, ей снится муж, он берет её за руку, и они вместе улетают в те места, где любили друг друга и были счастливы.

Автор: Валентина Гусева.