Ковыль-трава

Однажды летом Елена, наконец, получила долгожданный отпуск и поехала к сестре в места своей молодости, где она работала много лет назад. Ей так хотелось встретиться с юностью! Сборы были недолгими, она созвонилась с сестрой, которая очень обрадовалась ее приезду. Тамара встретила ее приветливо. А через пару дней вечером предложила: -А знаешь, Лена, мой-то завтра на рыбалку собрался с утра пораньше в Зорино ну, и я с ним. Ты не хочешь туда съездить? – спрашивала Елену сестра, наливая ей чашку душистого чая.

— В Зорино? Конечно, поеду. Как здорово! Ведь я там столько лет не была! – обрадовалась Елена. Рано утром после недолгих сборов заехали в магазин, купили хорошего вина, колбасы и конфет и выехали на «Ниве» из Покровки.  Дорога шла через бор, где стояли столетние сосны. Как в юности Елена залюбовалась могучими деревьями, веселым разнотравьем полян. Но что это такое? Машина въехала в огромную полосу гари. Всюду виднелись черные обгорелые стволы безжизненных мертвых деревьев.

— Что это такое? Когда был пожар? – не удержалась, и  спросила Елена у сестры. — Да случился год назад. Фермер один Никитин арендовал тут всю землю бывшего колхоза да по весне сделал пал, а ветер подул, и пошло тут такое… — А фермер тот, что же? — А уехал вскоре отсюда, разорился, что ли и людей всех разорил. Да что – сама приедешь  — увидишь,  — ответила ей Тамара. Дальше ехали молча.

Елена сидела в машине, подавленная увиденным. Ведь она помнила, как ездила сюда за брусникой, черникой, рыжиками, клубникой, которых тут было множество. А сколько тут было цветов по весне: огоньков, кукушкиных слезок, подснежников! Она помнила, как в знойном мареве летнего дня, казалось, струится горячий воздух, как легко дышалось здесь, когда присев отдохнуть, они  с подругой перекусывали здесь картошкой с малосольными огурцами, а рядом стучал  неугомонный большой дятел с роскошным оперением. И вот вместо этого великолепия  стоят теперь стеной мертвые, обгорелые деревья, жалобно поскрипывая на весеннем ветру.

Наконец, показалось село, но где же колхозная контора? Ее не было, как не было клуба, школы, и ее прежнего дома – оказывается, их разобрали на дрова. Медпункт, где когда-то работала Елена, тогда крепкий,  большой деревянный дом, чистенький и ухоженный с клумбами под окнами, теперь совершенно зарос кленами. Молодые деревья  обступили его цепко и прочно, казалось, навсегда. Многие дома были заброшены, в других жили переселенцы из бывших советских республик. На сельском магазине висела старая железная потемневшая табличка, еще с тех времен,  когда здесь еще работала Елена.

Они с Тамарой походили по центру, постояли возле памятника замученным белочехами большевикам. «Похоронили их здесь одиннадцать человек в общей могиле,» – рассказывала когда-то Фекла Степановна. Памятник был новый оцинкованный с красной звездочкой наверху. Теперь он был безымянный, а раньше было на нем написано все одиннадцать фамилий. На месте прежнего дома Елены в изобилии произрастали репейник и крапива.  Отсюда открывался великолепный вид на реку. День был ветреный, по небу  стаями  носились белые облака, но сквозь них вдруг ярко синело небо, ослепительно сияло солнце, озаряя все вокруг.

Кругом была такая тишина, не видно было ни души, не лаяли собаки, даже дети не играли на улице, да и оставались ли еще тут дети? В старых домах доживали свой век, как могли, старики да переселенцы из бывших советских республик. Никого из старых знакомых Елена не встретила, а так хотелось! И лишь старые березы в центре села по-прежнему шумели листвой на просторе и стали еще краше, кряжистее, раскидистее. И что еще поразило Елену: прежде заботливо ухоженные, засеянные поля были не вспаханы, а на заброшенной тучной земле обильно росла сорная трава, бурьян да ромашки.

Все пережила, все повидала деревня, ан нет – оказалось не все. Никто когда-то и представить не мог, что вот так опустеет и захиреет село, в котором жизнь  в советское время  кипела ключом. И от фермы-кормилицы останется один остов с разбитыми стенами, похожий на скелет ихтиозавра, а в заколоченных избах будет гулять ветер. Елена задумалась:  «Кто виноват в том, что умирает эта деревня, да разве она одна? Сколько ей приходилось за эти годы видеть таких деревень в Сибири! А если посчитать по всей России, то около двадцати тысяч. Не раз об этом говорили на ведущих каналах телевидения».

Елена обвела взглядом бескрайние дали. «Сколько земли кругом! Армию прокормить можно хлебом, а все пустует, бурьяном заросло. Вроде обещали нам в начале перестройки, что жить будем не хуже, чем в Америке, но все оказалось совсем не так,» — с горечью подумала она. Как будто страшный ледоход прошел по судьбам людей.  Ей вспомнился ледоход на Оби, когда огромные льдины со страшным треском и грохотом громоздились одна на другую, ломали маленькие и двигались дальше. Вот такой ледоход прошелся по судьбам людей в девяностые годы, и жили  теперь здесь те, кто остались в другой стране…

— Ладно, Ленок, пойдем, Вася уже заждался нас, поехали, он такое место знает – сама увидишь, — прервала ее размышления Тамара.  И они поехали на рыбалку в устье Каменки и за два часа поймали на удочку два крупных леща, размером с лопату, много плотвы и несколько окуней. Сварили уху на берегу у костра, искупались. Кругом была такая величавая красота и тишина, которую нарушали только деловитые шмели. Елена не могла налюбоваться просторами реки и необъятными  полями, надышаться чудным воздухом. На реке они встретили старика, он приплыл на лодке со стороны Оби со своим уловом. Они разговорились, и Елена с трудом узнала в нем дядю Сашу Ситникова. Теперь это был сгорбленный старик.

Он — то и поведал Елене о судьбах многих земляков  и о судьбе деревни в перестройку. Старик не торопился и охотно посидел на берегу с приезжими. Ему хотелось выговориться, излить свою душу. С удовольствием выпил дядя Саша, предложенную Еленой стопочку вина, поел колбасы,  похлебал ухи. Уезжали под вечер, у сельского кладбища дядя Саша попросил остановиться: -Пойду Марусю свою попроведаю. Елена с сестрой тоже вышли из машины, и пошли по косогору к могилкам.

Вид кладбища поразил Елену. Страшный пожар и тут оставил свои следы. Обгоревшие кресты, почерневшие пирамидки, с облупившейся от огня краской,  и только на некоторых могилах стояли новые кресты, в том числе и на могиле Марии Спиридоновны, где стоял и молился дядя Саша, сняв старую кепку.  Здесь покоились те, кого Елена знала и лечила тогда – скромные труженики земли сибирской — Иван Фомич Авдеев и его жена Александра, Антонина Санькова и Мария Полунина, Фанасея Михайловна и Фекла Степановна, Епифан Петрович и многие, многие другие.

Они ушли и унесли свое понятие о жизни. И почему-то тут Елена вспомнила, как однажды смотрела передачу «Апокриф» о московских концептуалистах, как много они говорили о своем очень высоком интеллектуальном уровне, об артистизме духа и о том, как они проповедовали антисоветизм в семидесятые годы, как спасались от ужасов этого советизма и об абсурде советского бытия. И тут возле вечного покоя на старом погосте  Елена подумала, а  была ли абсурдной жизнь этих простых честных людей?  И сама себе ответила — конечно же, нет. Жизнь их была многотрудной и прекрасной,  потому что каждый их день был наполнен трудом.

Здесь они пахали и сеяли, любили, рожали детей, встречали рассветы на этой прекрасной земле, а вот нет их теперь – и запустели поля, умирает деревня. А кругом за кладбищем колыхалась под ветром серебристая ковыль-трава, из которой женщины села делали замечательные кисти для побелки. Сколько же ее было много здесь! Она склонялась под порывами шаловливого, летнего ветерка, пригибаясь низко к земле. И вдруг у  Елены  возникла мысль: « Да ведь и сама то я как эта ковыль-трава – столько   лет колесила по матушке Сибири, а нашла свое счастье»?! Она чувствовала,  как многое изменилось здесь, но много изменилось и в ней самой: из скромной тоненькой девушки она превратилась в сильную, уверенную в себе женщину.

Она вынесла все: неудачную личную жизнь, переезды, плохие съемные квартиры, нелюбовь к себе начальников, голод перестройки, когда по полгода не выплачивали зарплату и по нескольку дней подряд ей не на что было купить хлеб детям… Но, не смотря ни на что, в ней остались доброта, любовь и сострадание к людям. Она по-прежнему верила, что добро, наконец,  победит, но теперь точно знала, что за него надо бороться!  Елена стояла здесь на крутом берегу реки, ветер развевал ее волосы, а вокруг расстилались бесконечные, синие дали, а прямо перед ней колыхалась, перекатывалась под ветром ковыль-трава. Ее размышления прервала сестра: — Лен, ну чего ты там так загляделась?

Поехали, Лена, пора. На обратном пути возле деревни, дядя Саша сказал: — Да вы заедьте ко мне – я вас свежим медом угощу. На днях накачал. Ты, поди, знаешь, мой дом, не забыла? Только один я теперь, один, как перст. Вот разве сын, когда старший заедет. Елена кивнула: — Помню. Только ненадолго. Дядя Саша жил в своем старом доме, неподалеку от того места, где когда -то была школа, в которой работала тогда добрейшая Мария Васильевна Лукьянова.  Старик  угостил их чаем с медом, а прощаясь подал Елене двухлитровую банку меда со словами: -На-ка вот, возьми с собой, поешь моего медку.

Я ноне хорошо накачал. Такого меда, как мой,  во всей округе нет. Целебную силу имеет. Из города за ним приезжают. А тебя вспоминали  мои земляки, хорошо ты у нас работала. Сыночек -то твой вырос теперь — Вырос, институт окончил, работает. — Ну, вот видишь, как годы идут. И ты еще не старая. Ну, с богом поезжайте.             Вот и закончилась эта поездка Елены, эта встреча с юностью. Ночью Елена никак не могла уснуть, лежала, стараясь не ворочаться, боясь разбудить племянницу, которая спала напротив на диване. Не выходила из головы нищая, забытая богом и властями деревня, где провела она столько трудных и счастливых дней.

И почему так устроена человеческая память, что дни юности не забываются никогда, даже с годами не тускнеют? Кажется, что  все  это  было  вчера. Танцы и  кино в сельском клубе, рыбалка на Оби, праздники, работа, маленький сынишка, больные  с язвой и с приступами аппендицита, сердечной недостаточностью и роды на дому, горячие от температуры дети и ее бессонные ночи, когда изо всех сил  она старалась помочь людям, а порою спасала их жизнь… Длинной чередой в ее памяти мелькали их лица: то суровые и мужественные, то веселые и бесшабашные, старые и молодые, мужские и женские.

И не давала  покоя мысль: как же такое могло случиться, что цветущее село почти вымерло, опустели дома и земля, которая кормила людей долгие годы? И возродится ли вновь Зорино и тысячи других деревень подобных ему, и когда это может случиться?  Кто знает… И хотелось верить, что все-таки произойдет это чудо воскрешения земли и наполнится вновь село ребячьими голосами, девичьими песнями, гомоном птиц на заре, когда поднимается солнце,  и выгонит вновь свое стадо пастух. И будет так вечно!

Татьяна Шмидт