Никого не будет в доме
Борис Пастернак
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк моховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.
И опять зачертит иней,
И опять завертит мной,
Прошлогоднее унынье,
И дела зимы иной.
И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.
Но нежданно по портьере
Пробежит сомненья дрожь,
Тишину шагами меря.
Ты, как будущность, войдешь.
Ты появишься из двери
В чем то белом, без причуд,
В чем то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
Стихи которые берут за душу
Бабка Евдокия
Моя вторая любимая бабушка. Мамина мама. Что я о ней знаю? Немного, или почти ничего. Причина простая: мама не любила говорить, она была человеком дела. Опять же большую часть информации о бабке Евдокии я получал от отца, балагура и блестящего рассказчика. Родителей Евдокии не знаю. Известно только, что выросла она где-то под Суксуном.
Там же, в деревне Опалихино родилась моя мама. Есть ли эта деревня сейчас, мне неведомо. Евдокия, в девичестве Матвеева, была замужем за Петром Щелконоговым и родила ему пять детей, двух мальчиков и трёх девочек. Семья окончательно обосновалась в селе Асово. Оттуда дед Петр и его старший сын Николай ушли на фронт и погибли в начале войны. Таким образом, получилось, что ни отцов, ни старших братьев своих родителей мне не суждено было застать в живых.
Оставшихся без отца детей бабка Евдокия поднимала одна. И доживала свой век вдовой. Вне брака родила еще одного, шестого ребенка, дядьку Сашу. Судьба этого младшого Сашки сложилась трагически. Он имел острый ум и независимый нрав, накопил большие проблемы в школе, в результате чего был изгнан из старших классов. В конце концов, стал вором-рецидивистом, большую часть жизни провел на зоне. Несомненно, это укоротило дни бабушки Евдокии. И, слава богу, что она уже покинула этот мир до того, как нашел свою страшную смерть ее непутевый Сашка Щелконогов.
Его спящего зарубил топором сынок сожительницы, уставший от пьянок и скандалов. Прости их всех, господи! Баба Дуня. Она была великолепной рукодельницей, шила, ткала и вязала все, что можно для дома и на продажу. Помню старую ручную машинку «Зингер», с помощью которой бабуля творила чудесные вещи. Эти гены рукоделия полностью воплотились в моей маме, частично во мне и в моей дочери Валерии. Бабушка была крупной и сильной. Сильной физически и крепкой духом.
И, кажется, не боялась в этом мире ничего. Отец рассказывал такие истории. После женитьбы они жили вместе с Евдокией, и бабуля усмиряла буйный нрав молодого Саньки Цыбина всякий раз, когда он набирался лишнего. Как говорится, одной левой клала его на лопатки. Ничего удивительного, ведь бабка имела вторую профессию — она была забойщиком. То есть забивала скот, чтобы добыть продуктов для большой семьи. И на колхозном и на личном подворье.
Притом, делала эту работу одна, без помощников, справляясь со скотиной любой величины. Меня бабуля научила не бояться смерти и покойников. Она как-то по-простому объяснила шестилетнему пацану, что мертвые люди — это уже не люди, это только оболочка, костюм от человека остался, а сам человек уже на небесах, далеко от своего тела.
А еще бабка пекла великолепные пироги. И здесь ей не было равных. Между Макарятами и Асовом километров семь. Все лето я курсировал между двумя бабушками. Наевшись Серафиминых сливок бежал пробовать Дунины пирожки. Теперь, когда у самого дети уже взрослые, я удивляюсь сам себе и своим бабушкам. Мальчик лет семи-восьми шел пешком даже не по дороге, а напрямки, через поле и лес один. Разрешил бы я такие походы своим детям или внукам?
Вряд ли. А в моем детстве это было в порядке вещей. Спасибо огромное тебе, бабушка Дуня, за мое вкусное и смелое детство, за то, что ты передала своей дочери Тоне многие секреты мастерства этой жизни! И еще одно удивительное качество выделяло Евдокию: она каким-то непостижимым обаянием умела объединять очень разных людей. Общность для нее была всегда важнее различий.
Вокруг нее всегда притягивалось много родни. Сегодня я гляжу на фотографии тех лет и открываю для себя заново эту мощную женщину. На всех фото она обязательно в середине родового клана, который собирался по любому поводу по первому зову в небольшом Асовском домике.
Недавно я вновь увидел этот приземистый, постаревший и какой-то печальный дом. А в детстве он казался мне просторным и красивым. И место, где он стоял, тоже было красивым. Большая поляна на берегу Асовки. На краю обрыва огромный тополь — радость для ребятни, под обрывом — омут со странным названием Кабаниха. В этом красивом омуте нам было строго-настрого запрещено купаться, потому что у омута была дурная слава. Я сам убедился в нехорошем нраве Кабанихи, когда на моих глазах в ней утонул пьяный мужик. А потом его тело долго искали соседи, с лодки едва доставая длиннющими баграми до дна.
Годы не щадят никого. Тополь от старости упал в реку, Кабаниха заросла тиной, поляна — высоким бурьяном. А бабушка Евдокия отправилась в последний путь на Асовское кладбище. Только во снах я снова возвращаюсь в эти места, вижу бабушку у русской печи с ухватом в сильных руках, вынимающую вкуснейшие пироги для любимого внука.
Виктор Цыбин