О любви немало песен сложено  

Все напрасно

 

До чего ж я невезучий

 До чего ж я невезучий, до чего ж я невезучий ,
Так хотел тебя увидеть и опять не повезло.
Чем себя напрасно мучить, я влюблюсь в другую лучше,
Вот увидишь, вот увидишь я влюблюсь тебе назло.

Словно плыл рекой широкой, словно плыл рекой широкой,
И на самой середине унесла вода весло.
От надежды мало проку, до чего ж мне одиноко,
Вот увидишь, вот увидишь, я влюблюсь тебе назло.

Вот увидишь, вот увидишь, вот увидишь
Я влюблюсь тебе назло.
Вот увидишь, вот увидишь, вот увидишь
Я влюблюсь тебе назло.

Ты другой уже не станешь, ты другой уже не станешь,
Убедить хочу я сердце в том что все давно прошло.
Только сердце не обманешь, даже если повторяешь,
Вот увидишь, вот увидишь я влюблюсь тебе назло.

Вот увидишь, вот увидишь, вот увидишь
Я влюблюсь тебе назло.
Вот увидишь, вот увидишь, вот увидишь
Я влюблюсь тебе назло.

Вот увидишь, вот увидишь, вот увидишь
Я влюблюсь тебе назло.
Вот увидишь, вот увидишь, вот увидишь
Я влюблюсь тебе назло.

 

Еще раз про любовь

Чистый четверг

Возможно потому, что у меня никогда не было дедушки, оба погибли на войне… И бабушка была всего одна, вторая умерла, мне не было и года… Помню, очень хотелось кого-то свыше, наставника или духовного Отца. А может, потому что бабушка, та единственная из положенных каждому бабушек и дедушек, была самой лучшей на свете бабушкой… Понятия Бог, церковь и вера вошли в мою жизнь её стараниями.

Не было страха перед чем-то неизвестным, были уважение и послушание. Не было страха перед чем-то запретным, в моей октябрятско-пионеро-комсомольской душе находилось место и идее, и вере в Бога. В нашей семье всё называлось своими именами – «проводы зимы» – Масленицей, «праздник русской берёзки» – Троицей, а Рождество и Пасху и тогда все с уважением именовали Рождеством Христовым и Светлым праздником Пасхи. Добрая настоящая моя бабушка…

Господи благослови… Без «Господи, благослови» или «Господи, помилуй» мы и шагу с бабулькой не делали. Тихо так, не напоказ. Но Бога и веру в мою детскую душу бабулька поселила навсегда. Она умела непростые вещи объяснять просто и доходчиво. Боженька! Я не знала, кто это, но бабулька говорила, что Он живёт на небе и всё знает, всё видит, всем помогает. И я верила бабульке. Потом родилась и вера в Бога. Отец… Сам из семьи староверов, он свято относился к вопросам веры и «царя в голове».

Истинный коммунист, а в вопросах духовности был непререкаемым. Не нами установлено, не нам и свергать. Папа считал, Бог в душе и уме должен, именно должен быть. Как эталон меры – меры совести, меры ответственности, меры спроса с самого себя. Вот так мы и жили – с верой и по совести, в дружбе и взаимопонимании. В красном углу – иконы, на теле – крестик, а в душе – вера. В Рождество раздавали гостинцы детям из больших семей.

На Пасху пекли куличи и красили яйца. На Радуницу поминали ушедших сродственников. Пасха для нас начиналась с Чистого четверга. Мы с сестрёнкой «облизывались и предвкушали», когда же будут бабушкины куличи? А бабушка в четверг устраивала генеральную уборку. «Куличи хороши там, где чистО». Чисто — по бабушкиному уразумению – и душой, и телом, и углами. Я любила, да что там любила, мечтала, упрашивала, уговаривала родителей отпросить меня из школы и отвезти к бабушке на эти дни.

Подружки удивлялись, узнают — из пионеров исключат. Меня? – в ответ удивлялась я. За доброе дело не исключат, я же поеду помогать бабушке! Пионер должен помогать слабым и старым, – убедительно аргументировала я. Не дыша от счастья, я собиралась в гости к бабушке. Частный дом! Частный дом – другой мир, время без времени, детская романтика и приключения. Печка, как из сказки, кот Тишка со сметаной на усах, бабулькины пироги-разносолы или бабулькины мантулики – это когда не до изысков, вязание с непременными разговорами.

А то, что туалет на улице, за водой в колонку на соседнюю улицу, дров натаскать по просьбе бабушки – это те самые приключения и романтика. Итак, тетрадки и учебники, сама не пойму зачем – всё равно не притронусь, но аккуратно сложены в сумку. Ура, еду к бабульке! И вот оно, утро четверга. Просыпаюсь рано, хотя обычно сплю на бабушкиных перинах «до выперду».

Это как? – спрОсите вы. Как минимум до двенадцати. И чтоб никто не будил, кроме солнышка. Но только не сегодня. Одним глазом подробно осматриваю территорию. В избе темно, ставни ещё закрыты. Только маленький лучик сквозь щёлочку в ставнях помогает разглядеть бабушкину койку и её лицо. Спит – думаю я. Закрываю глаз-разведчик и мечтаю. Вот мы сегодня с бабулькой то, а вот мы и это. Вдруг спохватываюсь, размечталась, так ведь и пропустить не долго.

А я очень хочу, чтобы, проснувшись бабулька воскликнула: « ах, птичка моя ранняя, какая же ты у меня хлопотунья, и чтобы я без тебя делала…» А я ей в ответ: «кто раньше встаёт, тому Бог подаёт. Вот такие пироги!» Про пироги – наша любимая с бабулькой присказка. До сих пор люблю вспоминать и её, и бабульку мою. Открываю глаза, теперь уже смотрю в оба – спит. Значит, не пропустила, значит всё хорошо. И вдруг замечаю, морщинки у глаз и губ бабульки смеются.

— Бабулька, так не честно, опять ты перехитрила, – обнимаю любимое лицо ладошками и тону в бабулькиных ямочках, это означает, целую её в обе щёчки. Или она меня целует… Да уже и не важно. На душе — радость и умиротворение. Люблю это слово. Наше, родное, настоящее, потому что означает – счастье духа, души. — С Чистым четвергом тебя, девочка!

Первым делом очистим тело. Частный дом без удобств и благ цивилизации и как – удивитесь вы. Если бы вы были знакомы с моей бабушкой, нипочём не удивились! Именно бабулька научила меня уму-разуму. Как «принять ванну» в кружке воды. Как быть самой нарядной с одним единственным платьем в «шифанэре». И как устроить «пир горой», когда дома «шаром покати».

— Поутру первым делом умыться, да слова не забудь: «Смываю то, что на меня напустили, то, чем душа и тело мается, всё чистым четвергом снимается. Аминь». Бегом к рукомойнику! На гвоздике – полотенце праздничное, специально только для этого дня. Потом бабушка постирает его, нагладит, в тряпочку завернёт, в сундук уберёт. Говорю же, как в сказке! Господи, спасибо тебе, что всё это у меня было.

— Долго ты там? Поворачивайся … В церкву-то уж сегодня не пойду, завтра надоть обязательно – с куличами, да с крашенками. Давай так, по-домашнему помолимся. Бабулька аккуратно раздвигает занавесочки, скрывающие иконы от посторонних глаз, чиркает спичкой, и масло в лампадке начинает светиться божественным светом. Сама встаёт на колени и меня тянет за подол платишка.

И мне «надоть», – соображаю я и встаю рядом. Бабушка говорит какие-то непонятные, но очень приятные мне слова. Стараясь подражать бабушке, в такт шевелю губами и мысленно говорю. С кем? — С Боженькой… Я рассказываю ему, как отлупила соседского мальчишку, потому что он обижает девочек. «Гад такой, пусть знает!» И добавляю: «прости меня, Господи».

Эти слова я не раз слышала от взрослых, и почему-то сейчас именно они кажутся мне самыми уместными. Потом вспоминаю, что и мне есть в чём покаяться и попросить «прости меня, Господи» для себя — разбила чашку и не знаю, как признаться маме; стащила вчера у бабульки из вазочки конфетку, она бы и сама дала, а я зачем-то без спроса взяла или украла… Краем глаза не забываю следить за бабулькиными движениями и старательно повторяю поклоны,

«Господи помилуй, Господи помилуй» и троекратно крещусь. — Ну, вот и дело – заканчивает бабушка молитву. Аминь. «Исповедь очищает, вода грязь смывает, а Четверг чистым будет». Перекусим и за дела. «За дела» — означает всё-всё убрать, перестирать, перегладить, в углах тенито (паутину) собрать, все дудоры вытряхнуть — это перины-одеяла развесить и просушить на солнышке, окна перемыть – а то совсем ослепли, и много-много чего.

И это при том, что в доме «аж глаз сияет от чистоты». Таков обряд Чистого четверга. В православной традиции принято встать до восхода солнца и искупаться: символически снять с себя все грехи и отойти от суеты мирской. «Люди подметут полы, выстирают всё бельё, какое есть в доме». Чистый Четверг – это момент перехода из одного состояния в другое, от греховной бренной жизни к духовному очищению.

В этом и состоит главная особенность Великого Четверга. Обновление души и тела знаменует собой начало всех начал, без чего невозможно вступление вместе с Христом в новое, праведное Царство. И сколько бы времени не прошло, люди, в эти знаменательные дни, будут посещать церкви, устраивать в домах и в душе генеральные уборки, печь куличи и славить Пасху, а архиереи будут совершать всё тот же обряд омовения ног находящимся под их покровительством двенадцати священникам. А мы с бабулькой тем временем продолжаем наводить чистоту.

«Помылись сами, помыть надо и всё в доме от стола до пола. Причём, пол нужно мыть от двери». — Углы, углы-то хорошо выметай! А под кроватью? Не поленюсь, проверю. Да не обижайся, девонька, и меня так учили. А то муж рябой попадётся.

— Прям уж и рябой? – хохочу я, а сама уже лезу второй раз под кровать, проверить, «взаправду ли» чисто я там вымыла. — Олька, почему раздёвкой во двор бегаешь? — я и сейчас слышу заботливое незлобивое ворчание бабушки. Так хочется, чтобы кто-нибудь отечески пожурил: «куда без башки пошла», это означает, без головного убора в плохую погоду. Раз хочется, получай!

«Не рябой, так пьяница! Суше полы вытирай, суше», — озорно подтрунивает бабушка. — Терплю! А куда деваться, сама напросилась. И нисколечко не жалею! — Какие ещё задания, дорогой мой командир?! — Самые ответственные. Дудоры вешать будем.

— И что в этом сложного? — Э, не скажи… Увидит соседка Клавдия наши перины, да ославит на всю улицу: Ой, люди добрые! Да вы гляньте только, чего делается, Нюрка дудоры свои поразвесила. Какие такие «дудоры»? У бабушки всю жизнь постель – и перины, и подушки, и стёганки – всё своими руками. Красивые, как она любила говорить, «хоть на выставку»! И мы идём выставлять «наши дудоры».

Выносим всё на солнышко и аккуратно развешиваем на заднем заборе. «Чтобы не видно?», — спрашиваю я. «Чтобы не дразнить», — отвечает бабулька. — Дразни, не дразни, а почему эта Клавдия тебя Нюркой зовёт? Все ласково и уважительно – Аннушкой, Анной Степановной. А она – Нюркой. — Люди – разные, Бог – один. Только он и может судить. Вот и ты не суди. Не со зла она, а от жизни злой, не любили её. — Разве так бывает? – я даже подушку выронила из рук от удивления.

— Бывает, девочка. И такое бывает. Не всем везёт, или Бог даёт, как в нашем роду – все женщины в нашем роду были любимы и любимыми. И так от матери к дочери, а та своей дочери, и ты потом передашь своей. — Значит, и я буду… любимой? – шёпотом, у меня дух замер от такого открытия, спрашиваю у бабушки. — Куда ж ты денешься.

Должна быть! Чтобы не прервалась цепочка. Заговорила меня. А дел ещё невпроворот. Наконец, все дела переделаны. Ан, нет! Главное и большое дело – куличи! «Чистые (я так понимаю, бабушка имела ввиду «святые») дела и делают пО чисту». Бабулька переодевается в чистое платье, и фартук с белой косынкой из заветного сундука уже наготове.

— Теперь не мешай, под руку не говори, нет тебя! Куличи ставить буду. Я уходила с кухни в комнату, вот и все «хоромы частные», садилась за любимый стол с резными ножками. На столе уже постелена праздничная скатерть с бахромой и кистями. Теми самыми кистями, из которых я вязала узлы, а бабушка потом их с трудом расплетала. И бабушка «ставила куличи» — что означает, замешивала тесто.

— Ты с кем сейчас разговаривала? — не выдерживаю и нарушаю данную мне установку «нет тебя». — Ни с кем, – коротко отвечает бабулька, намекая – не отвлекай. — Я же слышала! Ты сейчас с кем-то разговаривала, – упрямо допытываюсь я. — Глупенькая моя, «разговаривала» и «говорила» перепутала. С тестом я говорила. — Оно что, живое? — Живое, девочка моя, живое.

Вот поэтому у одних куличи выходят, а у других хлеб с изюмом получается. Бабулька троекратно крестит квашню и покрывает сверху белым кухОнным полотенчиком. Я вспоминаю хлебозавод, на котором всю жизнь проработала замесщицей теста моя бабулька и благодарственные отзывы о ней: «Нет и не будет лучшей замесщицы! Столько лет она отдала заводу. А в войну!

— На всём экономили, а из её теста военный хлеб был лучше торта! Работали без отдыха, а Анна Степановна успевала носки и варежки для фронта вязать. Много раз на завод приходили благодарственные письма из военкоматов». И это моя бабулька. Это моя Бабулька! Вот тесто подошло, пора и по формам раскладывать. Пристально и в тоже время умоляюще смотрю на бабульку.

Всего один кивок, но я понимаю, можно, ура, разрешила! Ура – потому что это настоящее действо, а казалось бы – всего-то разложить тесто по формам. — Господи, благослови! И бабулька берёт из квашни первую порцию теста. — Этот Иришкин. Из бабулькиных уст это звучит как «это номер первый», она очень любила младшенькую внучку, мою дорогую сестрёнку Иринку.

— Этот Олежке. Олег — мой двоюродный брат, светлая ему память. — А это тебе, Бог любит троицу – подводила итог внукам бабулька. Сколько себя помню, мы ни разу не перепутали свои куличи, ни разу не заспорили, чей — лучше. Они были одинаковыми и разными одновременно. И как ей удавалось?! — Родителям твоим – на этот раз рука зачерпнула в два раза больше.

Следующая формочка опять размером с детскую — для маминой сестры. — Поэтому и разные, — отвечает бабушка подозрительно хриплым голосом то ли на мой не заданный вопрос, то ли на свою материнскую боль. «Твои отец с матерью – семья, Галина наша – брошенка».

— А вот и царь-кулич, – нарочито громко объявляет бабулька, чтобы скрыть слёзы. Я на секунду вспоминаю «у нас все в роду любимые», но вслух не решаюсь, «Галинина беда» всегда была закрытой темой в семье. «Наверное, потому, что у неё родился сын, – думала я в детстве, кому же ей передавать это счастье».

Балда – говорила я себе, когда подросла, хорошо хоть вслух не озвучивала, вот стыда не оберёшься. Царь-кулич украшен сахарной головою и уже готов к путешествию в печь. — Бабулька, твой кулич где? — А на што мне свой, я со всеми вместе хочу. Сам девятый. Сам девятый — семья, а «царь-кулич» — семейный кулич, на всех. Куличи в печи. Моя голова уже на боку.

А вокруг все говорят, говорят – печь своё, куличи про своё, бабулька поочерёдно то с печью, то с куличами. Глаза какое-то время борются с моим желанием дождаться выхода куличей из печки, а память убаюкивает – всё равно не сегодня, всё равно не сегодня. Со словами «до Пасхи цведовать нельзя» моя голова опускается на белоснежную подушку. Счастье-то какое…

«Счастье-то какое, все до одного получились» – последнее, что слышу я сквозь сон в завершение Чистого четверга. «Ночь на пятницу не спят, а молятся». « Успела!» – радостно крестилась бабулька и окропляла куличи святой водой. Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй. Человек не может жить без веры. Человеку не должно жить без веры… 

 Михайлова Ольга Анатольевна