Макариха

Бабка Макариха сидела на лавочке у своих ворот, грела косточки на весеннем солнце. За день воздух прогревался до летних температур, хотя ночами еще подмораживало, топили печь. А днем Макариха, как кошка, радовалась жгучему молодому солнцу, сидела под набухающими соцветиями сирени, глядела вокруг, здоровалась с проходящими мимо односельчанами.

Все были свои, почти родные. То ли место было хорошее, то ли люди особенные, но забвение и разруха не знакомы были этим местам, ни брошенных домов, ни забытых стариков. Мало того, деревня продолжала строиться, обрастать новыми домами, заселяться молодыми семьями.

Все уже давно забыли, что Макариха пришлая, не своя, а своими считались даже взятые в жены девушки со всех близлежащих сел.
С Левой Макаровым Галя познакомилась в городе. Она, бывшая детдомовская девочка, училась в медучилище, а Лева на механика от своего колхоза. Встретились в клубе, оба ходили на народные танцы. На показательный концерт приезжали Левины родители, смотрели, как Галя с девчонками отплясывали вокруг ребят, затем каждый хватал двоих и кружил, как лихо стучали ногами, отбивали ритм, счастливые, молодые, красивые.

Лева сделал предложение Гале, когда они уже заканчивали свое обучение. Пожениться пришлось в городе, чтоб молодая жена могла поехать работать по месту проживания мужа. Посидели молодежью в комнате общежития, но все равно были счастливы, тем более родители жениха пообещали все сделать, как надо, как только молодые переедут в деревню.

Галя была городской в нескольких поколениях, но деревню приняла всей душой. Потеряв семью в военное время Галя так была рада вновь обретенной, что не замечала ни легкого недовольства свекрови по мелочам, ни насмешливых улыбок сестер мужа, когда она задавала смешные на их взгляд вопросы, простых вещей, мол, не знает.

И если по первой свекровь что-то могла заметить и сказать, то потом, увидев и оценив незлобивость и отходчивость невестки полюбила её, и дочерей родных одернула как-то:
— Отстаньте от неё, где ей учиться-то было женским мудростям да готовкам? Она, что ли, виновата, что война родных забрала? Вас много, а она у нас одна.

Да и Лева, чуть что, вставал у жены за спиной. И сестер не обижал, и жену в обиду не давал. Сестры-то Леву любили, он у них и за мать, и за отца, и за няньку был, пока росли. И после войны тоже.

Один раз только какая-то бабка в магазине сказала, что своих девок хватает, чего чужую тащить, да еще без роду, без племени, а свекровь как раз вошла. Больше уж никто не пробовал Левин выбор обсуждать, потому что помнили, как спокойно, четко и холодно его мать сказала, что рада, из какого роду-племени ей невестка досталась, что в трудную годину в первых рядах её родители пошли Родину защищать, потому что врачи всегда на передовой.

И героями погибли. Пристыдила. И люди поняли, потому что справедливо сказала, да и хорошим фельдшером Галя была, профессиональным, сострадающим и добрым.

Мимо Макарихи прошел Михаил Пряхин, шел отвернувшись, обходя по дуге.

А чего в глаза-то не посмотреть, а совесть, потому что не дает. Прощения попросил бы, да и все. Уж лет сколько прошло, общались бы как люди, чего уж там.

-Чей-то я прощенья буду просить? Ага, жди-ка. Не шибко виноват, — вдруг вздернул бороду дед Михай, спину выпрямил да пошел гоголем.

,,Это я вслух подумала? Ох ты, старость-то не в радость,’’- затряслась в беззвучном смехе Макариха,-,, А то и есть, что виноват, Миша. Сейчас-то уж что, общались бы дружески, да не я начала, не мне и заканчивать, тут уж сам.’’

Когда молодые вернулись в родную Левину деревню, родители свадьбу сыграли, какую положено, тем более с росписи и месяца не прошло. Столы ставили на улице, гуляли всей деревней. Левин друг ближайший с самого детства Михай-гармонист был желанный гость, заводила, весельчак. Красавец, орел. Все так, Галя оценила женским взглядом, но и в мыслях не было чего дурного, с её Левой никто и рядом не встанет.

И привечала Михаила в доме, и не думала между мужем и его другом вставать, когда они за рюмочкой собирались посидеть или на рыбалку махнуть. Считала Пряхина и своим другом тоже. А он что удумал, злыдень. Лева в страду с МТС не вылезал, там и спал. Галя мужа и видела тогда только, когда между своими дежурствами ездила за десять километров домашней еды привезти.

А тут Михай ночью, выди, мол, сказать что надо. Так и обмерла, думала, с мужем беда, захолонуло, побелела вся. Не сразу и поняла, чего он там несет. Что любит, как увидел, что Лева ему друг, он его уважает, но сил нет, и что ему, бедному, делать?

До Гали как дошло, руки в бока поставила, как пошла чихвостить охальника, что ни любви, ни уважения тут нет, что пришел он к ней, как к гулящей, а мужа её и вовсе дурачком считает, который с рогами-то краше будет, а то еще ребеночка, может, ему подсунем совместно нагулянного, чего дурачку будет, пусть растит да кормит.

Миша глаза вытаращил, забунил, что не думал такого, нечего и говорить. А Галя ему: ,, Делать так можно, а говорить так нельзя, да? Звучит не красиво, ишь. Так вот, Михай, вижу теперь, каков ты друг. Мужу не скажу ничего, но и ты к нему уж не подходи, что хошь придумывай. ‘’

Пряхин в город сначала уехал, со скандалом, не отпускали, но завербовался на север куда-то там, где люди тоже были нужны, три года не было, потом вернулся.

Почти сразу женился на Зое, она еще школьницей старших классов на Михая влюбленно смотрела, а он подшучивал, дождусь тебя, женюсь. Та краснела, убегала, а так и вышло. На свадьбе они с Левой были, не пойти было нельзя.Лева и так не понимал, что между ним и другом случилось, что Михай сторониться. На письма Левины отвечал сухо и коротко, и вернулся — опять, как чужой. Ну да ладно.

На свадьбе невеста счастлива была. А потом через какое-то время скукожилась как-то Зоя, уже счастьем не светилась. Забегала к Гале за советом, у свекровки в боку прихватило, а к врачу не затащить, посмотрела, как Левина мать с Галей, как с родной дочкой, муж глядит, как только обженились, а у них уж двое деток. И как прорвало её, выговорилась да выплакалась. И муж, чуть что, всяко назовет, и свекровь:,, Не расторопная , да рот раззявила. ‘’ Жалко девчонку было, и в чужую семью лезть последнее дело.

-Зоя, ты мужа любишь, но и себя уважай, мужчина когда женщину добивается, часть души ей отдает, и она ему часть своей. Они соединяются, а свободные места от отданного заполняются эти частями, и получается как одна душа на двоих. Муж и воспринимает жену, как часть себя. А когда он ничего за тебя не отдал, он и взять с благодарностью не может. Некуда. Он тебя любит, так бы не женился, но и ты была этого достойна, не сомневайся в этом.

Или Зоя её послушала, или само все наладилось, только лучше стали они с Михаем жить, и взгляд у неё изменился, и голову по другому держать стала, и жить переехали к Зоиной матери. Правда до этого видела как-то Галя, как Зоя с чемоданчиком рано поутру шла, а потом Михая, который пробежал следом. Вместе потом назад шли, и тогда уже Зоя голову гордо держала, да и смотрела уверенней, почувствовала свою силу женскую, что не в слепом обожании мужа она, а в том, что и коня на скаку, если что.

А потом внуки их сдружились, Галины и Зоины. Галина младшая внучка Вика, городская, каждое лето приезжала к деду с бабкой. А Зоин внук, тоже Михай, как дед, каждый год ждал, и лето они проводили вместе, выросли на речке, да на конюшне. А этой весной, почти уж летом, приехала девушка красавица, даром что четырнадцать, Михай, как увидел, оробел. А она к Михаю обниматься кинулась, как каждый год до этого. Отлегло у парня. А вон и они, обедать идут. Как в раннем детстве, то у Зои поедят, то у Гали.

А потом еще кто-то в дверь стукнул, вышла Галя на крыльцо — Михай Пряхин стоит.
-Права ты, Галя, давно бы мне повиниться надо было. Ведь черт попутал тогда, и друга ближайшего потерял, и тебя обидел. А ты отбрила знатно. А и поделом мне. К моей бы Зое кто так пришел, в рог свернул бы. Поздно, конечно, прощения просить, но простишь, все легче.

-Не поздно, Миша, у нас, того гляди, внуки обженятся. Да и Лева с Зоей были бы рады. Я так думаю. Чтоб поддерживали мы друг друга. Пойдем, что ли, пообедаем с внуками.

Часто можно было увидеть, как Макариха с дедом Митяем грели косточки на её скамейке, за которой постоянно что-то цвело и благоухало. То сирень, то чубушник, то посконник. Чего-то вспоминали все, рассказывали друг другу. Потом чаи пили на веранде, Макариха с вязаньем, Михай с газетой.

Ангелина Чеснокова