От печки

Тепло, уютно, не страшно. Я сижу на печке. Мне, должно быть, года два.
Я натягиваю на ногу пинетку, она такая кожаная, черная, с завязочками.
На мне темно-синее платье с желтыми цветочками, похожими на вербу.
Это самые ранние воспоминания о моем детстве. Желтые цветы и тепло печки!

Печка — печь! Она огромная, занимает половину избы. Печка не одинока, к ней прилажена деревянная лежанка — верхний гобчик (или голбчик). Под голбчиком — вход в голбец (подпол). На печку огромным деревянным брусом опираются полати. Полати тоже огромные и таинственные.
На печке спит бабушка Прасковья.
Ее постель бесхитростна: под головой — телогрейка, иногда валенок, или как она его называла- пим. Под спиной – подстилаха, чтоб не обжечься о горячие кирпичи, и никаких одеял.
На печке баба Паруня спит только ночью, а днем она отдыхает на верхнем гобчике.
Дети спят на полатях.

Все — без разбора: парнишошки, девчёшки, как свои, так и соседские или родня, если вдруг заявились. Тут правда была постель. У каждого своя подстилаха, одеяло и подушка. А кругом кошки и котята. Спим все вместе.
Простыни были только на родительских постелях. И никто из детей об этом и не мечтал. Да и зачем? С подстилахой удобнее. На ней можно спать, как придется. Можно не мыть ноги, не менять белье. А его никто тебе и не менял от бани до бани.

А если ночью случайно описался, то постель можно бросить на печку мокрой стороной и высушить ее. Потом юркнуть под одеяло и спать до утра. А утром постель будет сухая и никто не узнает о твоем конфузе.

Утро начиналось с потрескивания дров. Баба Паруня вставала рано. Дрова уже с вечера лежали у печки. Она раздувала загнету, это такое углубление в печке, где всегда были красные угли. Складывала дрова в виде колодца, и они разгорались.

В это время можно было с полатей перелезть на печку и провалиться в ее теплое объятие и спать, спать…
В печке готовился завтрак и обед сразу все. Слово «завтрак» в нашем лексиконе не присутствовало.
Говорили: айда ись. Ись — это означало есть, кушать. «Кушать» приглашали только гостей, а всех остальных звали «ись».
Зимой по утрам ели калебушки (оладушки), осердешные пирожки (с ливером), и конечно же блины. Блины пекли прямо в печке, на горячих углях. Бабушка ставила в печь две сковородки, затем вынимала их по очереди, смазывала кисточкой из связанных в букетик гусиных перьев, наливала жидкое тесто и ставила сковородку обратно на угли.

Пока печка делала свое вкусное дело, бабушка проделывала все снова с другой сковородкой, ставила ее в печь и вынимала первую с готовым блином. Блины макали в сметану , в масло, и никогда в варенье. Просто варенье в ту пору не варили.
Сахар был дорогим и недоступным. Сахар давали только к чаю и ,конечно же, он в большом количестве шел на брагу.
Брага для каждого деревенского ребенка естественный предмет на печке. Брага стояла почти всегда. Огромный глиняный кувшин, который вмещал литров 40-50 жидкости, попыхивал на печке у самого вывода. Когда мы начинали резвые игры на печке, то бабушка кричала нам: «Ну-ка те, только пролейте мне брагу, ох я вам дам!»

От браги шел дурманящий сладковатый запах. Иногда она пахла вишней. Мы знали, что брагу маленьким пить нельзя и все тут.
Когда дрова в печке прогорали и красные угли превращались в золу, бабушка брала помело и подметала им в печке «под».

«Под» — не предлог, а существительное – это как бы пол в самой печке. На поду пекли хлеб. Какой же необыкновенный вкус у калача, испеченного на поду! После того, как хлеб вынут из печки, наступает время щей и каши.
Щи из квашеной капусты с мясом, томленые в печке до обеда, как же они вкусны!
Все продукты заправлялись в чугунок одновременно и прели, прели. Каша обычно была пшенная, но часто с мясом или ошурками. Ошурки – это шкварки. За обедом ели что-то одно. Щи так и стояли целый день в печке и никогда не прокисали и не портились. Их доедали на следующий день. Кашу ели вечером.
Печь-то топили один раз в сутки, а разогревать было не на чем. Тогда еще в деревне не было электричества, а газа тем более.
Днем в печке сушили сухари, держали чугунок с горячей водой, даже запекали яйца в золе. Боже, это совсем другой продукт – запеченное яйцо. У него особый запах. Вкуснотища!

Печка, большая труженица круглые сутки работала на семью.
Но и люди ее обихаживали чаще, чем все остальное в доме. Ее умазывали, подбеливали почти каждую субботу, а уж перед праздником – белили основательно. Перед самым очагом у печки был шесток.

Шесток использовался как рабочая поверхность стола.
А вот под шестком был шкафчик, где, по всей вероятности, и жил сверчек. Чего, чего, а сверчков хватало. Они трещали ночь по ночи. Там же жил Соседушко- Буканушко – у всех есть представление о Домовом, так вот в нашей деревне он назывался Соседушко- Буканушко. Там же стояла разная утварь.
Однако, главные инструменты печки – ухват, сковородник, лопата и помело всегда лежали с другой стороны вывода, ближе к стене. Часто, напроказничав, мы искали спасения в самом дальнем углу печки. Тогда бабушка брала помело и пыталась нас слегка пожурить.

Гуманность заключалась в том, что в руки она брала мягкое сосновое помело, а не чугунный ухват. Правда еще более гуманный способ воспитывать ребятёшек (то есть детишек. — это легонько их бить по мягкому месту гусиным крылом. Совсем не больно и не страшно.

Днем, набегавшись по сугробам, мы лезли на печку согреться, там сушились наши валенки и носки. А вот варежки имели отдельное место. Сбоку печки делались углубления размером в кирпич, они назывались «печурки», вот в них и лежали варежки.
Печурки находились как раз под верхним голбчиком. Там же был подвешен рукомойник, под которым стояла шайка (ушат), или бы как сейчас сказали- помойное ведро.
Вся эта часть печки находилась у самого входа в избу.И поэтому верхний голбчик и рукомойник были всегда задернуты занавесками.
На печке еще стоял мешок с подсолнечными семечками. Можно было целый вечер их щелкать. Вечера зимой наступали рано, в избе становилось темно. На брус, что протянулся от полотей к печке ставили керосиновую лампу и каждый занимался , чем хотел.

Бабушка пряла или вязала, мы- рисовали, читали, играли. Если на печку забиралась мама, то она вышивала крестом панно — кота в цветочной корзине. Деда у нас небыло. А вот отец на печь никогда не залезал. На печке спали, играли, сушили одежду, обувь, а летом сушили грибы и ягоды. На печке просто нежились, лечились от простуды, рожали детей.

А иногда и умирали.
Таких печек почти совсем не осталось. Вот и моя печка доживает последние недели. Скоро, совсем скоро на ее месте будет стоять современная, аккуратная печка- камин.
та большая печь совсем состарилась, дымит и чадит, на ней уже давно никто не спит, брага не пыхтит, а лишь кошки, как и много лет назад мурлычат, потягиваются, рожают котят и просто нежатся на теплых кирпичах.

Миасска