Мне бы домик

Валентина Размерица, 2017

Про деда

… знаешь, я постоянно ловлю себя на мысли, что в детстве дед был для меня самым важным человеком на свете. Родители на работе, и меня — никому не нужную, постоянно хворую – он отважился взять к себе в свой малюсенький домишко на берегу реки Сухоны.

Рядом росли старые липы, а напротив – через дорогу, бесперебойно работала база хлебопродуктов. Поэтому в моей памяти накрепко засел невероятно тонкий дух от цветущих лип и свежеиспечённого хлеба. От муки вся округа была белой, даже листики этих самых лип.

При домике том на краю малюсенького огородика в самой глубине двора стоял нахохлившийся, почерневший от времени и поэтому пугающий, но очень загадочный амбар. Дед его перевёз по бревну из родной деревни. Этот старый сруб из кондовой сосны достался моему деду по наследству ещё от его деда – Кирши.

Помню, ключ от этого амбара – огромный бронзовый – висел в переднем углу вместо икон. Для меня до сих пор остаётся загадкой – что дед скрывал ото всех в своём амбаре? Старшие братья болтали меж собой о том, что у него там золота завались! И что золото это дед скопил ещё в те времена, когда у нас бары были.

Зосима в лесу наставлял силки на тетеревов и носил добычу к господскому двору, за что и был всегда щедро вознаграждён. Не думаю, что эти побасёнки были совсем уж беспочвенны, потому что любимым нашим общим занятием с ним было плетение силков из конского волоса. Сама технология поимки птицы в тайге меня мало интересовала, но вот работа, требующая проворных рук, мне нравилась.

Тем более, что дед постоянно чего-нибудь да рассказывал мне. И любая из россказней его западала мне в душу и волновала, волновала…. То он про манило мне наплетёт, которое-де в их деревне под мостом у болота жило и пугало местную ребятню. То про лешака, что в темноте зелёными глазищами светит и за поскотину и дале в дор кругами уводил и приводил к чёрной речке, от которой никто не возвращался.

Речь его была проста и легка, а для пущей важности снабжена рифмованными выкрутасами… Кормил меня дед правильной едой: жидкие щи с квашеной капустой да чёрный хлеб с топлёным маслом. Сам же он перед обедом доставал из горки «малушку» и наливал себе рюмашку, но всего одну – “с устатку”.

Самовар опять же… кстати, сапогом раздувал. По воду дед ходил к реке, и, когда все восторгались восхитительным вкусом его чая, он непременно балагурил: дескать, из середины проруби нынче водицу ту зачерпнул – самый смак! Девки да бабы по кругу сидят там да трусы свои полощут!

Этакие прибаутки сыпались из него, как из рога изобилия. Но и молчал он тоже колоритно. Долго умел на небо смотреть, непременно что-то там видел важное. И, как бы между прочим, всем, кто бывал в его дому, твёрдо предрекал, что Китай станет сильнейшей державой в мире. Хоть и служил мой дед Зосима в Семёновском полку, но не было в нём и намёка на солдафонщину.

Скорее, это был корнет в эполетах да с саблей на боку. Фотка сохранилась двухметрового голубоглазого красавца, и, дай-ка мне волю, — я каждый день буду писать только про деда своего! Он был моей вселенною. … Помню, сидит на крылечке – на верхней ступенечке – и мундштук после курения травинкой чистит. При этом он комментирует свои движения, а движения те притягивают и завораживают, и получается этакое священнодействие…

К чему бы мне эти навыки?!. А вот поди ж ты! — смакую эту картинку на протяжении всей жизни своей. Потом спрячет он разноцветный и местами почерневший мундштук в боковой карман пиджака (он всегда носил пиджаки, потому как после революции и Первой мировой войны стал он председателем райисполкома в нашем городишке.

Побывав в Европе и имея природную смекалку, снискал дед репутацию самого грамотного человека в округе)… Похлопает, значит, он свой пиджак снаружи, крякнет и выдаст: «Гли-ко, на небе вёдро – жди неминучих гроз, — а потом помолчит и добавит: — к вечеру будет занос». Я не понимала ни про вёдро, ни про занос. А вот за нос он меня непременно трепал и … ничего не объяснял, чтоб, значит, сама до всего дошла.

Но и «благодаря» деду я стала сутулой. Часто я запиналась да падала, ссадины были повсюду. И дед в один прекрасный момент скомандовал мне: «Смотри под ноги-те!!!» А в другом нагрудном кармане пиджака обретались круглая, из-под “лампасье”, жестянка с махоркой да много раз свернутая газета – в аккурат по величине курева.

От долго ношения (дед хоть был не быстрый, но много двигался) края сложенной бумаги протирались, и желанный квадратик сам отделялся без усилий и словно сам ложился в его тёмные жилистые ладони… Как часто я любила играть с его ладонями! Вернее, с морщинами на его ладонях.

Я оттягивала их вверх, и они какое-то время оставались выситься над рукой, как горы Кордильеры. Я приходила от этого фокуса в неописуемый восторг и всегда спрашивала, как это он умудряется так делать? На что он мне никогда не отвечал, а только тяжко вздыхал и смотрел куда-то далеко за окно.

Ещё дед любил солёную треску. Отрывал волоконца и смачно, не торопясь, поедал свой немудрящий деликатес. Позднее он меня уже одну отправлял за своим лакомством в «Самойлову лавку» (так ещё при царе назывался магазин с теперешним весёлым названием «Огонёк».

А весело мне было уже от одного того, что это был единственный магазин в нашем городе, на котором вывеска горела красными огоньками). Каждый раз, не выходя из-за своего стола, за которым он восседал, как царь на троне, дед давал мне один и тот же наказ: «Смотри, треску-то с пикшей не перепутай! У пикши-то на боку полоска…»

Слушай, а какая полоска-то – белая или чёрная?… я ведь до сих пор это дело с полоской так и не усвоила…

Евленья Виноградова