Не пробуждай воспоминаний

Русские романсы

Не пробуждай воспоминаний,
Минувших дней, минувших дней.
Не возродить былых желаний,
В душе моей, в душе моей.

И на меня свой взор опасный,
Не устремляй, не устремляй.
Мечтой любви, мечтой прекрасной,
Не увлекай, не увлекай.

Однажды счастье в жизни этой,
Вкушаем мы, вкушаем мы.
Святым огнем любви согреты,
Оживлены, оживлены.

Но кто её огонь священный,
Мог погасить, мог погасить.
Тому уж жизни незабвенной,
Не возвратить, не возвратить.

Все русские романсы

Когда нервы худые, а иногда и люди лихие

 Говорят,  худые нынче   нервы у нынешнего поколения 21 века, не нервы — а пло-хо натянутые струны, маленько тронь, и взорвался нерва огонь. Потом лечатся от нервов, да не все излечиться могут. А раньше у людей лучше, что ли, были нервы,  да во сто раз хуже, но ведь тоже жили. Иной мужик от нервенного взгляда, может человека извести, а скотину нарушить.

Много  случаев происходило с нервенными людьми,  а я вам один смогу рассказать, а там уж сами решайте, у какого поколения нервы слабее, а у кого крепче.  Давно это было, в каком году  не смогу  сказать, а в прошлом веке, это точно.

   В Осяткине была свадьба, весело тогда игрались свадьбы, выходили замуж по большой любви да согласию, уважали свои чувства и любимого человека, не то что в наш  21 век. Приехала на свадьбу одна девка, себя показать, да и дролю попутно приискать.

Тогда в Осяткине, кроме местных ребят, много приезжих было, вербашами их звали. Плясунья да певунья — первая по всей волости, ничего что, не порато баская, зато приглядная. Поглянулся ей один вербованный хохол Жорка, да и она вроде ему по сердцу  пришлась. Первый-то вечер, так всё вместе, не отымались руки, в обнимочку, парочкой проходили до утра, ничего что зима, сретенские морозы.

От любви в большой жар бросает, холод не донимает влюблённых. Может,   и свадьба  вскоре сыгралась бы, да разлучница в их судьбу вмешалась. Жорка-то сперва ходил с поселковой девкой Зойкой, а перед свадьбой они поругались, вот от скуки и назло Зойке решил отомстить и познакомился с этой девкой, да не думал, не гадал,  что полюбит  Дуньку деревенскую.

Назавтра тоже вместе на свадьбе гуляли, думали, что так всегда будет.        После пляски, под гармонь певучую да ревучую,  жарко Дуньке в избе стало, вышла на улицу проветриться, да замешкалась маленько. Заходит в избу, а её ухажёр при всём честном народе, обнимается с Зойкой, рыжой-бестыжой, да не столь он её милует да сладко в губы целует, как она, нахалка, прилипла к Жорке, как лист к банному тазику

. Ох и разъярилась Дуньке при виде этой картины. Враз всё в ней закипело, забурлило кипятком-скороварком, годна от ярости прыгать да скакать, на себе волосы с корнём  драть, по сторонам бросать. Решила пожалеть себя,  дролю изменщика наказать, а супостатке выдрать власа.

Да и как не разъярится, ведь утром клялся Жорка ей в любви, целовал жарко, говорил сладко, а сам вон чего вытворяет, чужую к сердцу прижимает да крепко обнимает. Не помня себя от ярости,  подбежала к ним, за волосья хватонула, со всей ярости стукнула головами, да столь порато и яро, что искры у их в глазах засверкали, белый свет помутнился, и потеряли они  сознание.

Вдобавок дёрнула за волосы, да так сильно, что с корнем вырвала по пучку волос, и дала дёру, вон из избы.    На улицу выскочила в чём была — в одном платьишке ситцевом, да в катанчах. Куда бежать, кому пожалиться в этот вечер, на чужом посёлке? В голове одна дума — только мама поможет избыть девичью печаль-кручину, не подумала, что мама-то  шибко порато далеко, на Вые, за  35 километров да всё лесом, в  ночь зимнюю да морозную — не подумавши побежала.

 Как она бежала,  ей не вспомнить, но не обморозилась и не замёрзла в дальней дороге. От ярости огнём горела, гневом полыхала от пяток и до макушки. Сердце обида жгла, душу огонь палил — сама, как печь горяча была, чего ей мороз-то!  Бегом бежала, быстрым шагом  шла, так под ногами снег таял, да тут же за ней следом, замерзал. А Дунька всё бежала да бежала, думами-то да умом, всё о Жорке, изменщике непутёвом. Какой муки да кары небесной, в сердцах, не намолила ему да рыжей разлучнице, бестыжей Зойке.

От этих обид плакала да в голос ревела, слезинки на лету замерзали, и падали на горячую грудь, таяли и тут же высыхали, вот как её тело раскалилось от горькой обиды.    Не заметила как до Демьянова добежала, это первая деревня после Осяткинской дороги. Дедна Ортюшина вокурат тут  жила, не поздно, знать  прибежала, ещё лампа в избе горит. У дедны волосы дыбом на голове встали, когда увидала Дуньку в ситцевом платьишке, да катанчах в экой-то мороз.

Да то не диво, что по летнему сряда на ней, диво в том, что нисколько Дунька не замёрзла. Другая бы на горячую печь полезла отогреваться, а она скорей к ушату, ковшом холодянку черпает со льдом, да пьёт. Дедна хотела самовар греть ставить, кипятком девку отогреть, расспросить про свадьбу, да не успела слова сказать, она уж в двери — на Гору к матери побежала. Так что, Ортюшина не смогла понять, в самом деле Дунька это приходила, или поблазнило, так с этими думами проворочалась целую ночь, и спросить-то не у кого — одна жила.

   Прибежала Дунька к матери, та и слова удивления не сказала, сама с таким характером жизнь прожила,  всегда понимала дочку. Стала словами знаткими  да водой начитанной девку лечить, тем и выходила от смерти Дуньку, а то запалилась бы девка от быстрой ходьбы, сгорела бы насмерть .    Долго дивовались люди Дунькиному бегству со свадьбы из Осяткино в свою деревню.

Единодушно решили, что это нечистые подхватили Дуньку и унесли домой. Приплели и Зойку рыжую, что это она чего-то сделала. Сперва Жорку присушила, да видать, худо, вот и Дуньке попало от её слов. Вот сам и посуди: то ли нервы худые или люди лихие портят нам жизнь?

Сергей Засухинпоздеев