Не позабудь былые увлечения

Русские романсы

Не позабудь былые увлеченья,
Уйти не дай обману красоты.
Не обжигай минутой искушенья,
Не воскрешай уснувшие мечты.

Не вспоминай о том, что позабыто,
Уж я не та, что некогда была.
Всему конец, минувшее забыто,
Огонь потух и не дает тепла.

Пойми меня, пойми, что безнадежно,
Я отхожу от нивы светлых грез.
Чтоб знать себя, изведать безмятежной
Святой любви напрасных чистых слез.

Не была б жизнь, без бури, без тревоги,
Идти с тобой по новому пути.
Я брошу все, сойду с своей дороги,
Забудь меня, пойми и все прости.

Все русские романсы

Здравствуй, барин

Воспитание — сложная штука. Немало ученых, маститых и не очень, сломало копий, устраивая жаркие дискуссии и полемики по этой тематике.  Написано великое множество солидных трактатов, импозантных книг и брошюр более мелкого масштаба и калибра. Вид они важный имеют, впечатляющий, а по сути, чушь там несусветная написана, и до сих пор никто исчерпывающе точно не может дать ни определения этой штуке, ни того, как ей пользоваться: во всех трактатах одна околонаучная вода, разбавленная такой же водой.

До сих пор этот процесс, несмотря на инструкции, указания, и прочее, и прочее, идет в основном на наитии, на чутье воспитателей, на их умении улавливать бесчисленные флуктуации в настроениях и чаяниях воспитуемых. Порой многочисленные нотации, примеры, убеждения и наставления не приносят такой пользы и эффекта, как одно слово или действие, казалось бы, на воспитание и не рассчитанные.

Расскажу об одном таком случае, который оказал на меня совершенно потрясающее воздействие, и который я отчетливо помню до сих пор. Случай-то, сам себе, пустяковый, и о нем не стоило бы вспоминать, если бы не один момент. Короче, дело было так. Пошли мы с мальчишками нашего села гурьбой человек в семь-восемь в соседнее село на разведку. Давно мы туда собирались, но все как-то не срасталось.

То одно мешало, то другое, и наша вылазка все откладывалась и откладывалась. Наконец пошли. Дело было весной, после пасхи, погода стояла уже почти совсем теплая.  Мне о ту пору шел  шестнадцатый год. В эту зиму я как-то стремительно вытянулся, и из пацана невеликого росточка вымахал в дылду под метр восемьдесят. Остальные друзья были меньшего роста, но двое из них тоже выглядели весьма солидно.

     Дорога не бог весть какая дальняя, километров пять или шесть. Быстро ее прошли, и вот шагаем по улице того села. Естественно, всем своим видом показываем, что мы — парни не лыком шитые, и все нам в мире по плечу, а море по колено. Дошли до церкви, осмотрели ее, и двинулись дальше, в сторону правления колхоза и магазина.

Я шагал впереди, пальто расстегнуто, чуб по ветру непокорный развивается. В тот момент мной владело неведомое мне чувство какого-то внутреннего подъема или азарта. Казалось, что я способен весь мир перевернуть и поставить с ног на голову. По дороге спустились в некую низинку, где почва была немного болотистая и сельчане проложили  через грязь дощатый тротуар. Ширина  его вполне позволяла легко разойтись двум пешеходам.

Гордо вышагивая, я ступил на этот тротуар и пошел впереди группы, шагая практически по центру. С противоположного конца, вижу, на тротуар вступил древнего вида дедушка, седой, высокий, худой, сутулый. На нем была ватная фуфайка, холщовые портки, сапоги и всесезонная шапка-ушанка. В таких шапках  старики и в нашем селе ходили и лето, и зиму.

     Мы шли навстречу друг другу. У меня не было никакого дурного намерения в отношении этого деда, но я, как тетерев на токовище, у которого вскружилась от весны голова, совсем не замечал, что мешаю деду спокойно пройти, что сместился  к центру и ширины по встречной половине ему было недостаточно. Я продолжал быстро идти, дедок неспешно шагал, помогая себе палкой-клюкой. Когда до него оставалось метра три, он вдруг отступил в сторону, снял шапку, поклонился и сказал мне: — Здравствуй, барин!

     Я на мгновение потерял дар речи, почувствовал себя, как ошпаренный, сразу как-то осекся, отступил в сторону, и только и смог пролепетать: — Здравствуй, дедушка.

     Старик надел шапку и спокойно пошел дальше. Мы все его пропустили, и дальше пошли молча, не глядя друг на друга. Минуты через три, когда прошло первое оцепенение, мы только и сказали: — вот это да-а-а-а!   Научил нас старик…научил на всю жизнь. Я не знаю, что испытывали другие мои спутники, но во мне горело чувство нестерпимого стыда за свое глупое поведение, за свое неумение оказывать  уважение другим людям, с которыми тебя сталкивает жизнь.

Дед был действительно очень старый, из середины девятнадцатого века, не меньше, и его «Барин» просто ошпарило меня, как кипятком. Я вдруг пронзительно понял, что вел себя неподобающим образом, и что человек из прошлого века интуитивно увидел во мне тех, кто когда-то стоял над ним. Для меня, советского школьника, это было особенно стыдно.

Ведь и родители, и школа сотни и сотни раз говорили мне, как надо себя вести, как надо проявлять уважение к людям, особенно старшим. Говорить-то говорили, но …чего-то в этих разговорах не хватало. Дедушка же, сказав мне «Здравствуй,барин», на всю жизнь научил меня не забывать об этих правилах.

    Уверен, ни в одном из научных трактатов по воспитанию о таких методах не написано. Однако действует этот метод, как видите, безотказно. Всю жизнь помню этого деда, всю жизнь благодарю его за науку. Я думаю, что вряд ли он знал о воспитательном эффекте своих слов, просто в его поступке выразилась глубинная культура народа, выпестованная тысячелетиями  обычаев и традиций. А культура воспитывает  лучше всего, если она подлинная…Я так думаю.

Георгий Разумов