СЛЕПАЯ КУРИЦА

Дуся лежала на  теплой печке. Кирпичи были еще горячими,  хотя печку топили еще вчера. Тишина давила.   Дуся напрягла зрение  и посмотрела туда, где  была электрическая лампочка. Только ее, вернее, световое пятно  от лампочки видела она, и то раз от раза  хуже. Это был своеобразный тест на проверку зрения.  Привычно поправила бесполезные уже очки. Сила привычки. -Хоть бы Пуш залаял, все веселее…

А то, как в могиле. С самого детства носила она очки. Все мальчишки деревни дразнили  ее  Слепая курица. Почему  курица? И вообще  она никогда в жизни не видела и не слышала, чтобы куры были слепыми…. Вот говорят:  в темноте они плохо видят. Может, поэтому? Пуш громко залаял, потом затих. Значит, кто-то свой идет. Чужого  Пуш  не пустит. Молодец. В избу вошла племянница с охапкой дров. Бросила дрова к печке  и громко позвала:

-Баба Дуся, ты где? -Да  здесь, здесь я.  Куда убегу,- ответила Дуся, торопливо сползая с печки. Каждый  кирпич, каждую выбоинку она знала наизусть, наощупь. -Тихонько, тихонько…,- советовала племянница, стоя возле лесенки. -Да не упаду, я у себя дома все знаю,-хвастала Дуся, довольная тем, что не одна, что сейчас племянница затопит печь, и в доме будет тепло. И просто  одна — это одна.   Дуся суетливо слезла с печки и села на табуретку возле стола. Племянница Ирина шуршала пакетами, выкладывая покупки,  чистила картошку, наливала в чайник воду. Дуся угадывала, что делала племянница, по звукам. Ирина была неразговорчивой,  в отца. Бывало, на покосе Дуся с братом за целый день и десятком слов не перебросятся…Здоровый, крепкий был мужик.   Копну на вилы поднимал, да рак сожрал  его за год. Вот и осталась из родни у Дуси только Ирина, племянница. Дай бог ей здоровья..!

Не будь ее, пришлось бы  последние года в доме старчества жить. Может,  и хорошо там, да,  как пословица говорит:» Там хорошо, где нас нет. «А у Дуси — домишко свой, и пенсия хорошая. Как- то пришла одна знакомая в гости, поболтать, да только расстроила Дусю. Давай нашептывать, что Ирина почти всю   пенсию себе забирает, а Дусе только продукты покупает,  много ли на это надо? Так расстроила Дусю,  замахнулась она на знакомую костылем  да из дому выгнала. Ну — ко, что про Ирину болтает, а ее ли это дело? Берет и пусть берет. Были бы лишние,  и те бы отдала! Ирина поставила кастрюли на плиту, вынесла Пушу еды, и присела у стола.

-Ну, как ты тут без меня жила? Почему молоко не допила? Пуш и без молока толстый. Вот я купила тебе сыр, творог, молоко. Хлеб в пакет завернула. Отварную курицу в холодильник положила, на верхнюю полку:  там холоднее…

 Вместе попили чаю. Ирина дождалась, когда протопится печь, закрыла трубу и ушла домой, наказав собаку  курицей не кормить…Нечего баловать. -Завтра я в больницу поеду. Могу и не успеть к тебе. На печке не замерзнешь, а еды тебе хватит. Зато послезавтра  с утра приду. Хлопнула входная дверь, и в доме снова стало тихо. За окошком Пуш тихонько потявкивал: так,  для поднятия боевого духа. На печку опять лезть  не хотелось.

-Заленюсь совсем. Шевелиться надо. Дуся надела  валенки, мужскую шапку и вышла во двор. С вечера  шел снег. Дуся определила толщину выпавшего снега по хрусту под ногами. Взяла деревянную лопату и начала грести.   Прогребла дорожку до калитки и еще  до дровяника.  Для надежности   размела метлой.  Хоть, может, и оставила где –то, но  все равно  дрова легче носить по дорожке, чем по целику. Пуш прыгал рядом. Хороший, верный пес. Дуся погладила его по спине, и он упал на спину,  и замахал лапами в воздухе,  радуясь неожиданной ласке. Дуся пошарила в карманах и кинула конфету.

-Ладно, Пуша, попробую дров принести. Ты мне под ноги, как тогда, не прыгай.  Тогда  нога долго болела. Хорошо, не сломала.  Дуся вошла в сарай, Вытянув вперед руки.  Привычно ощупала поленницу руками. Хорошие дрова в прошлом году заготовили, березовые, веселые.   Ирина говорит:  нынче дрова еще дороже будут. Надо немного скопить, а то не хватит денег.  Выбрала из поленницы пять нетяжелых поленцев и, стараясь  ступать как можно аккуратнее, пошла по тропинке к дому.

Так  еще дважды сходила  она за дровами, потом вышла за калитку, постояла. Мимо проходили люди, здоровались, шутили, интересовались ее здоровьем. Дуся хорошо понимала: им нет дела ни до нее, ни до ее здоровья, но все равно было приятно. В хорошем расположении  духа Дуся вернулась домой. Достала принесенную курочку и вместе с  Пушем славно пообедала. Решила еще что – нибудь поделать по хозяйству. Набрала в подполе ведро картошки, настрогала лучины. Лучина вкусно пахла смолой.

  Когда-то, когда Дуся была маленькая,  ребятишки каждый день готовили на вечер  пучок  лучины.  А вечером, когда все  домашние соберутся  в избе, обязанность ребятишек  лучинки менять:  сгоревшую — в корыто с водой, а взамен — новую. А мать возле горящей лучины  заплаты ставит на одежду или вяжет… Да…, пожили бы родители сейчас…. Ей, Дусе, и то  мало времени судьба отпустила, чтоб пожить да порадоваться. А сейчас,  слепой,   что за жизнь? И вообще,  судьба к ней всегда не очень ласкова была. Родилась слабенькой, до полутора лет  не ходила. Думали:  рахит, поили рыбьим жиром.  Стала расти, поправляться.

А тут – война. Мать — на работе, отец — на фронте. Слава богу, живой – здоровый вернулся с фронта. Дуся в школу пошла. Только тогда родители узнали, что видит она плохо. В школе сидела на первой парте, чтобы на доске видно было. Училась слабо. Правда, читать и писать научилась, и с четырнадцати лет пошла работать. И нянькой у людей была, и  торфяные горшочки под рассаду лепила, и картошку перебирала,  и полола…. Какие только работы в деревне существуют,   все знакомы. Росточка  маленького, в очках,  как у Крупской с толстенными стеклами,  да на лицо    неказиста,  вот не один парень и не посмотрел в ее сторону. Пока молодая была,  все надеялась:  и ее судьба ходит где-то по земле….

  Но годы шли.   И поняла Дуся:  придется одной куковать. Жила  с родителями. Главная  помощница в доме. И огород, и скотина. В тот год у них в хозяйстве корова да нетель были. Коров в стаде сами хозяева пасли по очереди. Одна корова — один день, две коровы — два дня. В первый день  Дуся пошла пасти коров с соседскими мальчишками. Погода хорошая, коровы спокойно пасутся  на берегу. Села Дуся на пригорке, да и продремала весь день…

Хорошо…. На следующий день погода с утра не заладилась. Ползли тяжелые тучи, тянуло сыростью. Дуся оделась потеплее, Еды взяла,   день – то длинный. Вместе с ней пасти коров выпало дяде Феде, мужику лет сорока пяти-пятидесяти. Угрюмый и молчаливый мужик никогда не вызывал у Дуси симпатии, а тут очередь так подошла. Коров прогнали подальше,  там трава еще свежая.

Разбрелись коровы по луговине,  пасутся спокойно. Только дождик начал накрапывать. Скоро у Дуси фуфайка стала   совсем   влажная.  Дядя Федя соорудил немудрящий шалаш между двумя березками.  Сверху  накинул свой гремучий  брезентовый дождевик. -Ты че, девка, мокнешь, иди под крышу.  Ишь,  расходится не на шутку… Я вообче — то не кусаюсь.  Айда, пообедаем  вместе,  у меня сало с чесночком есть. Дуся еще минутку-другую поколебалась,  подумала, и присела,  вытянув ноги, спиной в шалаш.

Порывшись в своей котомочке,  достала яйца, молоко, стеклянную банку творогу,  картофельные шаньги. Дядя Федя — вареную картошку, сало,  два соленых измятых огурца  и две бутылки с мутной жидкостью, заткнутые   газетными пробками.  От бутылок несло дрожжами. -Бражка, правда,  молоденькая еще, слабая, наверное,- комментировал  дядя Федя, виртуозно владея ножом.  Быстро  нарезал сало, хлеб, огурцы. Броском  воткнув нож в землю, сказал: -Может,  и тебе бражки плеснуть?

Дуся   только головой помотала. Ели молча. Дуся смущалась и краснела. Так близко ей не приходилось общаться с мужиками, кроме отца и брата. На работе, среди людей — одно, а вот так, один на один — другое. Дождь все стучал и стучал по брезенту, коровы спокойно паслись, изредка подрагивая, смахивая дождь, как будто это комары. Дуся совсем успокоилась и сидела, следя за коровами, облаками, чайками. Выпив бутылку бражки, дядя Федя, казалось, дремал в глубине шалаша.

 Вдруг  Дуся даже не успела отреагировать,  как — то отклониться, крупная мужская рука,  поросшая рыжеватыми волосами, обхватила ее за шею  и повалила вглубь шалаша. Дядя Федя,  дыша кислятиной и чесноком, навалился на нее  и  ловко стал раздевать. Его опытные руки знали все женские хитрости, детали одежды. Лицо колола щетина. Впервые Дусю целовал мужчина. Как могла, она пыталась сопротивляться, но силы были не равны. Было больно, гадко и противно. А дядя Федя,  довольно улыбаясь, сказал:

-Вот уж не думал, что в сорок шесть лет  свежака встречу! Ты, девка, не обижайся,…Может, тебе и не придется больше попробовать. Не больно баска ты. Таких  парни обходят.  А, коли схочешь, я  всегда согласный.  Мужиков —  то в деревне сейчас мало… Он достал из своей котомки вторую бутылку и,  отбросив размокшую пробку, крупными глотками осушил ее. Дуся с трудом нащупала очки,   они слетели  первыми. -Хорошо,   что не разбились,- подумала   Дуся.  Собрав разбросанную одежду,  вылезла  из  шалаша.  Слезы катились из глаз, а она не могла понять отчего:  или  от боли,  или  от унижения,  или  от обиды….

А  может  быть, оттого,  что  из  чужих  уст услышала  то, что давно  уж  поняла сама. Рухнули все ее надежды на простое женское счастье.  По – прежнему  моросил дождь.  Капли дождя смешивались со слезами, и все лицо Дуси, наколотое щетиной,  жгло и саднило. Болел живот, и все тело как будто разламывалось надвое. Дуся, работая с бабами, часто слышала о том, что  спать с мужчиной  приятно, что они доставляют бабам удовольствие. -Ничего себе, удовольствие…. Врут,  наверное…. Или со  мной  что-то не так,- подумала Дуся. Впрочем, о том, что было,  рассказывать она никому не собиралась. Не она  первая, не она  последняя…

-Только бы не забеременеть…Мама начнет расспрашивать, стыда не оберешься….  Даже к дяде Феде, и то не было ненависти. Хотя так до конца дня она к этому проклятому шалашу больше не подошла. К вечеру   успокоилась и  вместе с дядей Федей  собрали  коров.  По  их поведению  никто бы не догадался  о том, что  между ними было.  Дядя Федя,  гремя своим брезентовым плащом,  шагал справа,  подгоняя  сытых,  ленивых буренок, изредка пощелкивая кнутиком.  Дуся  шагала слева, не разбирая дороги.  В  дождь  ее очки не помогали,  а  только мешали ей.  Стекло заливало, и сквозь него ничего нельзя было разглядеть.

-Точно  слепая курица, правильно меня называют,-  издевалась над собой Дуся, очередной раз, вляпавшись  в коровью лепешку.  Домой вернулась  мокрая  до последней нитки. Долго мылась в бане, размышляя о произошедшем.  Решила,   бог с ним.  Что произошло,  не исправишь.  А  когда  стало  ясно, что  беременности  не  предвидится,  и вовсе успокоилась. Теперь, когда бабы вели разговоры  на эту тему, она только  загадочно  улыбалась, нагоняя на баб волну любопытства,  или  отшучивалась Она замечала, что такие разговоры вызывают у нее какие-то незнакомые ранее ощущения, которые она старательно  тушила.  Не раз дядя Федя подходил с предложением  встретиться, она отказывалась.

Сейчас понимает:  зря.  Может, был бы у нее сынок, а еще лучше —  дочка. Не куковала бы  одна на печке, не  ждала бы  племянницу. А каким ветром надуло,  никто бы не узнал. Может, внуков бы качала.  Вон, Зойка  ее одногодка,  нарожала пятерых,  все от разных мужиков. А кому,   какое дело? Еще  и медаль материнства получила,…Ездит  теперь- то к Валерке,   то  к Таньке,  то здесь поживет. А замужем,  как и Дуся,  не бывала. Над  Дусей посмеивались,  шутили.  Она редко обижалась. Только однажды  не сдержалась.  В тот год исполнилось  Дусе сорок  лет. Работала она тогда  в теплицах.   С ней вместе   девчонки молодые, озорные.  Сядут отдохнуть,- такого наслушаешься….К  ней хорошо относились. 

 Все: -Тетя Дуся, да тетя Дуся… Обедали все вместе,  кто что принесет. Вот и решила   Дуся  отметить с ними день рождения.  Купила вина, закусок. Родителей к тому времени уже не было. Сама себе хозяйка. До теплиц едва дотащилась:  далеко  да и вино тяжелое. В   обед  сели отметить день рождения.  Все здоровья,  счастья пожелали, выпили. После второй   протягивают девчонки   пакет в красивой обертке, лентой перевязанный.

—  Вот тебе, тетя Дуся, подарочек… А сами хихикают.  Ей бы, догадаться, что это подвох, а она еще им: -Спасибо, спасибо… Открыла,   а там…. Деревянный, аккуратно обструганный.  В общем,  со всеми приложениями…. В натуральную  величину….Такая обида взяла…, выматерилась   Дуся, отбросила «подарок», и заплакала. Подбежали девчонки,  обнимают, прощенья просят. Простила, еще и посмеялась вместе с ними. Только  с тех пор дни рождения не отмечает. Ну их, не велик праздник. Год от года зрение становилось все хуже. И   не каждую работу можно ей доверить. Полоть    не может, картошку перебирать  не может, огурцы собирать  опять же  не видит. Стали на нее косо посматривать:   кому хочется со слепой курицей в пару работать.…   

    Пришлось уйти на пенсию.  Пока работала,   как –  то одиночества не чувствовала.   С девчатами  и посмеется,  и  все новости  деревенские обсудит.  Девчонки  ей  и стрижку модную  делали, и шапки  вязали…, хорошие девчонки,  ласковые.   Первое время   ходила она  к ним. То  картошки нажарит, то  конфет купит, посидит, поговорит с ними, вроде не так скучно.  Постепенно привыкала к тому,  что не надо никуда  торопиться, а вот одиночество подступало все плотнее. Днем еще чем-то занималась: мыла дом, перебирала старые вещи:  их за жизнь накопилось немыслимое множество.  С каждой вещью   что — то вспоминалось. Вот зеленое крепдешиновое платье. Рукава — пышным фонариком,  широкий пояс.…

Это мама купила ткани  и заказала местной портнихе, глухонемой  Марфе сшить платье к Октябрьским праздникам. Тогда  их звено вырастило хороший урожай капусты, и ее, Дусю, наградили Почетной грамотой и патефоном. Дуся вспомнила, как шла к сцене из зала, путаясь в пышном крепдешине, а люди хлопали, хлопали…. Тогда еще умели радоваться за других,  уважали тех, кто умел трудиться. -Нет, пожалуй,  не буду выкидывать платье,  пусть лежит,- решила Дуся.-  Вот ботинки  так и не носила, куда в них пойдешь… Тогда она всю ночь с бабами стояла возле магазина  в очереди за обновкой…Трудные были времена. Только почему – то хорошо, светло вспоминаются. Работали все вместе и отдыхали   тоже.  Тот патефон  хорошо послужил…. На каждой вечеринке побывал. В те годы все строиться стали. Дома,  как грибы, поперли. Колхоз лес бесплатно давал — стройся, если сил хватит. Заготовит хозяин  лесу для строительства, да   бочонок бражки поставит. Соберутся мужики  да в два-три дня домишко и соберут. 

А  хозяин их за это хорошо угостит,  да сам  потом  другим придет на помощь. А коли дом под крышей, окна-двери поставят, печь складут…. Опять же людей на новоселье позвать надо. Новоселья как — то смешно назывались:   влазины. За два года Дуся с патефоном  или патефон  с Дусей  побывали на семи влазинах. Дуся сильно не ломала голову  что подарить, всем подарила по  настенному зеркалу,  чем не подарок? Как – то, когда еще прилично видела, заходила в один из таких домов. Висит ее подарочек. Столько лет прошло, а зеркало,  как новое. А как гуляли! Как плясали и пели! У Дуси была пластинка  «Когда б имел златые горы и реки полные вина»… Только заиграет, закрутится пластинка, все подхватят…

Да так слаженно,  будто хор Пятницкого. Пели « По диким степям Забайкалья», « Огней так много золотых», хорошие песни, душевные.  Сидит Дуся,  тихонько напевает.  Да  только не получаются у нее песни. То ли давно не пела, то ли голос сел…. Давно уж не стали бабы песен петь, не собирают таких вечеров.  А как плясали! Только разведет меха Степан,  А Нюра уж на круг выскочила, да дробушечками, дробушечками…. Так и ходит вокруг него.   И  косыночку раскинет,  и махнет ей, и обратно на плечики закинет…. Залюбуешься! Тут выскочит в круг Иван, да начнет коленца выделывать. Ничего, что раненый на фронте…. Ладонями о пол, о колени, по своей груди, да вприсядку…тут уж только мертвый усидит! Выскочит Таня в круг, сама маленькая, ладненькая,  ножки,  как  ступочки. На голове — корона из косы. Королева,  да и только.

Ложками такт отбивает, куда там!  А  то  две ложки в бутылку сунет, а бутылку  коленями зажмет, и так пляшет! Ложки звенят в такт пляске!  Дуся, конечно, так плясать не умела, но в круг выходила. Простую дробушку   – то, что не суметь. Бывало, часов до трех гуляли. Частушек наслушаешься, навеселишься вдоволь. Мужики, те и ночевать останутся, чтоб сразу  встал,  и опохмелился. Утром хозяйка им ухи наварит, —  Сидите,  пока бражку не выпьете,  заслужили… Сама  Дуся таких вечеров  не делала, но в гости ее приглашали постоянно.

В каждый праздник от кого — нибудь  приглашение. Так официально: на листочке  цветочек нарисован  и текст:   «Уважаемая Евдокия Михайловна! Приглашаем Вас на чашку чая».  Как людей не уважить,  готовились ведь. Не часто величают. Больше – Дуся да тетя Дуся. А сейчас уж и баба Дуся  стали называть. По возрасту  давно пора. Только нет у нее ни внука, ни внучки. Хорошо, что Ирина, дочка брата, не брезгует со старухой слепой возиться. И мальчишка ее  тоже приходит. Имя ему смешное дали  Елисей.  Чисто королевич.  А что, сейчас каждый ребенок, как король – королевич живет. Только проснулся,  ему уж в рот мармелады-шоколады мамка сует. Бабка  штаны одевает, дед  велосипед ремонтирует.

Прожуй, дитятко, мармелад, да на велосипеде кататься иди. А  о том, чтобы дитятко мамке помогало,  и мыслей  нету. Вот и растут царевичи да королевичи в деревне.  Помрут старики  — кто землю пахать будет? Елисейку, впрочем, она любила.  Всегда к его приходу разные сюрпризы готовила. А  сейчас вырос парнишка выше  Дуси, и голос уж  грубеет. Жалко, не видит Дуся, на кого он похож….

Может, на деда? У каждого человека  в жизни наступает момент, когда он задает себе вопрос: Кто ты?  Зачем пришел на эту землю? Как тебя вспомнят люди после твоего ухода?  Времени много. Есть о чем подумать  и старой Дусе. Жила, трудилась. Плохого  людям не желала и не делала. Наверное, так ей было Богом определено: жить на земле, трудиться,  сколько хватит сил. Капусту и картошку, что она вырастила, наверное, целый состав не увезет. А что осталась одна — так много тому причин.  Первая, конечно, это война. Столько лет прошло,  а она все в людские судьбы метит. Вон сколько баб одиноких после войны было. А Дуся   не вдова,  но тоже от войны пострадавшая.  Женихов и сейчас в деревне не густо, а после войны… 

Вторая — совесть.   Ведь могла же Дуся  увести какого-нибудь женатика. Хоть того же дядю Федю.  Он до сих пор, как огурец, только поседел, да сгорбатился, с палочкой ходит. Нет,  стыдно.  Мама всегда говорила: -Не зарься на чужое, Бог накажет….  Вроде, не зарилась, а бог все равно наказал. Сейчас ее семья  кот Василий и собака Пуш.  Пушу уже семь лет. Подобрала Дуся его под горой, возле реки. Как — то собралась побелить печку,  а  та вся растрескалась. Взяла Дуся ведерко, да за глиной пошла.  Берег в  том месте крутой, и глина  на откосе  вязкая. Размочишь,  как сметана.  Копает Дуся глину  и слышит, вроде пищит кто – то, прислушалась — верно. А видела уж плохо.  Пошла, вернее, поползла на  писк. Наткнулась на тряпичный узелок,  а там — щенята.  Три  в узелке  уже мертвые, а один  в сторонку отполз и пищит. Как только халеи не расклевали….

Завернула Дуся щенка в фартук да в ведерко поверх глины положила. Несет свою находку домой, торопится.  Скорее накормить надо. Развела дома сухого молока в теплой водичке, да поить его из ложечки принялась. А он    головой мотает, фыркает,  не понимает, что ему хотят добра. Сходила Дуся к соседке,  та посоветовала на шприц пипетку надеть и кормить. Получилось.  Дуся и ночами вставала, и днем  по часам кормила. Выходила щенка. Очень милый и веселый щеночек. Пушем назвала.   Хоть Ирина и наказывает не кормить Пуша хорошими продуктами,   Дуся все равно  сначала Пуша накормит, а потом, что останется,  сама пообедает…

Добрый  Пуш все понимает, как человек. Взгрустнет Дуся,  и Пуш притихнет. А то  сидит,  слушает, как Дуся о своей жизни рассказывает. Ей есть о чем рассказать, есть что вспомнить. Только кто, кроме Пуша,  будет слушать Дусю. Что в мире делается,  слепому трудно понять. А о прошлой жизни  кому слушать хочется. Другая жизнь, другие песни.  Вот и сидит Дуся с  Пушем  на печке, как на насесте, ждет редких приходов племянницы. Слушает радио, включает и слушает старенький телевизор.  Другая жизнь…

Совсем  незнакомая, непонятная.  Любила Дуся кино. Очень нравился ей фильм «Дело было в Пенькове», »Кубанские казаки»,- там все просто и понятно. Этот любит эту, этот передовик,  этот  лентяй. А сейчас  разведут на триста серий. Пока дослушаешь,  забудешь начало. Песни  тоже. Разве это песни? Двадцать раз одну фразу повторят.  Песня — это рассказ.   И  заплачешь с ней, и порадуешься. А сейчас  так завоют, что Пуш в испуге залает. А что воют, непонятно. Может быть, если бы видела, поняла, хотя  вряд ли. Снова залаял Пуш. Кто-то  пришел.  Может, Нина?  Соседка, хоть нечасто, но все-таки забегала. Дуся, вытянув вперед руки, начала пробираться к двери.  Обеспокоенно спросила

: -Кто там? -Это я, открой!- послышался голос соседки.  Спасибо, не забывает. -Вот, рыбы, чебачков  нажарила, принесла тебе…. А сейчас думаю,   как ты их есть- то будешь? Костлявы больно. Тут и с хорошими глазами-то  подавиться можно. Ладно,  сама не съешь,  Пушу отдашь. Дуся почувствовала сладкий дух жареной рыбы. Когда-то  брат хорошо ловил рыбу. Дуся уважала жаренку,  так она называла любую жареную рыбу. -Не знаю, сумею ли, а попробовать  охота…. Дуся пропустила Нину вперед, закрыла дверь.

-Господи, как хорошо у тебя, тепло, тихо, а у нас — сущий ад…  Хоть к тебе жить переезжай. Замучилась я, Дуся… Дуся знала ее беду.  Дочечка из института приехала. Оказывается, не училась она, а по клубам  шлялась.  Вот  и  нашлялась. На сносях приехала. Отец  рвет  и мечет. Напьется — орет, как чумной: -Проститутки, шалавы…. Так это еще  полбеды. Родственница его  приехала. Откуда – то из Прибалтики. Сам же дал согласие на ее приезд, а сейчас  все  на Нину свалил. Когда – то, когда  еще СССР был, Васькина сестра вышла замуж-то ли за латыша, то ли  за   литовца. Пока хорошо жилось,  ни слуху ни духу не было.

Реденько   открытку  пришлют. А тут звонок. Племянница звонит: —  Мама  умерла, отец  женился на   другой. В Риге устроиться  не могу. Жалко стало Ваське племянницу.   Своя ведь, умершей сестры дочь…. Пригласил к себе жить.  Только не сказала та, что ребеночек у нее. Приехала.   А тут  и своя  как снег на голову.  И тоже   с  подарочком,  вот-вот  родит. Васька   от  такой   жизни  взбеленился. А Нина   как огнетушитель. Мечется между ними. Трудно.  Вот и пришла  в тишине посидеть, да Дусе пожаловаться на свою жизнь.

-Ой, тетя Дуся, ума не приложу, что делать. Квартира, сама знаешь, небольшая.  У нас  же  переборки  дощатые, слышно все. Чужой человек в доме — лишние уши. Опять же  ковры,  ребенок уж сколько раз их намочил. Потом не отстираешь. Конечно, помогает Виола,  как может, на работу устраиваться собралась. А в доме места – то нет. Ведь дочка тоже скоро  родит.  Свою дочку, конечно,  не хвалит. Но за порог не выгонит. А вот с Виолеттой   что-то делать надо. Нина   даже заплакала. -Хорошо тебе, у тебя детей нет, ох и тяжело с ними, не приведи Бог. Рожаешь — на радость, а они сколько горя принесут. Нина вытирала кончиком фартука слезы,  а  Дуся…Ей в голову вдруг пришла сумасшедшая идея. А что,  если… 

У Дуси    сердце забилось быстрее. -Нина, я что скажу.  Дом у меня большой.  Места много. Комната  мамы  пустует. Там и кровать, и диван есть. Пусть твоя Виола ко мне переходит. Мне  и платить не надо. Пускай живет. И мне веселее будет.  Нина даже с табуретки подскочила от такого предложения. -Дуся, миленькая, спасаешь ты меня. А то,  от такой жизни  и в дурдом загремлю. А  девка   она хорошая, чистоплотная.  Кабы  не Оксанка,  жила да жила бы у нас… -Ковры тебе жалко, а человека – нет,- подумала Дуся, но говорить не стала.  Нина еще чуть – чуть посидела,  поболтала о том  о сем, и умчалась.

-Пойду, Виоле скажу, чтобы собиралась к тебе. Вместе придем. Надо еще детскую кроватку притащить. Парнишка  такой славненький!  Янисом  зовут. По – нашему   Иван, значит.  Ходить начинает. Я  половички принесу , чтоб не ползал  по голому полу…  Мы их сейчас не стелем.  Везде ковры и паласы. -У меня и свои половички есть,  не носи. А не стелила:  легче подметать, да и с половичками   запинаюсь.  Виола пусть у себя в комнате стелет, если надо. Нина убежала,  а Дуся  и закрывать на засов дом не стала. Ждала. Знала:   Нина  через пятнадцать минут примчится. И верно, снова залаял Пуш, в  сенях  затопали.

-А вот и мы. Встречай, баба Дуся! Мы уж с вещами, чего тянуть. Давай, подержи  Яника, мы кроватку поставим.  В руки Дусе дали холодный шуршащий, шевелящийся сверток. От свертка пахло морозом и молоком. Сверток  чуть – чуть хныкал  и шевелился. Молодой женский голос сказал: -Потерпи, сынок, минутку. Сейчас мама разденется  и тебя разденет. Дуся уж давно стала различать людей по голосам: могла даже характер определить. Этот голос был красивый  и очень спокойный.

-Выдержанная. Конечно, в учителя  таких  заполошных, как Нина, не возьмут. Всех детей  поубивает. У Дуси с давних пор осталось уважительное, благоговейное отношение к учителям. Когда – то давно  была  в деревне учительница, Галина Николаевна.   Жила в доме коменданта с мужем,  коммунистом, тридцати пятитысячником. Поднимать колхоз приехали. Муж в скорости умер, а она   осталась. С молодежью концерты в клубе ставила, ходила перед выборами,  читала разные газеты. Но больше всего ее уважали за то, что она могла написать любое заявление, разъяснить  смысл любой бумаги.

И про налоги, и про облигации  вся деревня к ней ходила, как вечер, непременно кто – то к ней идет. Много  доброго людям сделала.  Сейчас все  грамотные. И учителей так не уважают. Ребенок в Дусиных  руках шевелился, и она все боялась: ну, как не удержит. Но все обошлось. Нина с Виолой  шустро поставили кроватку, внесли еще какие — то вещи.  Нина, пошумев еще минут пять, убежала. -Ну, все, сынок, пойдем раздеваться. Баба Дуся  уже    устала тебя держать. Вы уж извините, что так врываемся к вам. Тетя Нина  сказала, что вы — не  против.

Вы не беспокойтесь, я скоро выйду на работу, платить буду. Вот только Яника в ясельки определю. Мне уже место дали. Буду английский преподавать. Можно, я вас Бабой Дусей называть буду? У  меня в Прибалтике   бабушка есть, только уж совсем старенькая. Дуся уловила в словах Виолы грусть. Оно и понятно. Плохо одной, трудно. -Дак  зови, как тебе понравится. Я уж старая, конечно, баба Дуся, а кто еще…

-Вы, наверное, обедать хотите? У меня в холодильнике полно продуктов. А коли   сварить, сготовить захотите,  картошки полный подпол. Не стесняйтесь… Плитка хоть маленькая, а греет хорошо. Парнишке и молоко есть, только подогреть. Виола  обрадовалась, что плитка рабочая, и сразу же предложила: -А  давайте  картошки нажарим. Картошка с молоком — как здорово! А Янеку   я манной каши сварю! Через десять минут в доме вкусно запахло кипяченым молоком, Виола включила телевизор и вовсю   чистила картошку, окликая Яника, который издавал разные звуки, которые и положено издавать детям.

А гукал, как говорят. — Ловкая девушка, все – то у нее в руках кипит.  Такая не пропадет,- думала Дуся.  Пообедали.  Накормили Янека, и он спокойно уснул в кроватке. Виола налила в ведро воды  и стала делать в доме уборку. Дуся понимала:   в доме, наверняка, грязно. Конечно, Ирина убирает, но не каждый раз. А  Дуся  какая уборщица…Она пыталась помочь чем -нибудь Виоле, но та  спокойно сказала:  -Уборку по дому  я возьму на себя.  Я очень люблю мыть пол. А у вас он такой гладкий, и доски широкие. Ей пришлось несколько раз сходить за водой на колонку, прежде чем уборка была сделана.

Дуся достала из сундука  тюль, кружевную, еще мамину, скатерть, принесла из чулана половички. Все это Виола разложила, повесила, расстелила…. Когда – то перед Пасхой  так же  прибиралось все в доме, и дом становился нарядным, просторным. Жалко, что  Дуся не могла этого видеть.  Давно уж проснулся   Янек   и  с удовольствием ползал по свежевымытому полу. Чтобы Янек не заполз на кухню,  Дуся села у двери  и не пропускала его.

-Надо бы  что-то придумать, а то, не дай Бог, обожжется о печку,- думала Дуся.  Янек подползал к ней, трогал своими цепкими пальчиками ее лицо, очки, а она придерживала его, чтобы не упал… Был  уже поздний вечер, когда все угомонились. Виола  еще успела постирать. Сейчас вокруг печки висели пеленки, простынки и ползунки. В доме пахло молоком. Так пахнет во всех домах, где есть дети. В доме наступила тишина.

Но это была не та, давящая,  жуткая тишина обреченности и безнадежности, а живая тишина, которую необходимо хранить, беречь. На душе у Дуси было спокойно. Она прислушивалась к дыханью спящих и думала: -Только бы Пуш не залаял, не разбудил  Янека. Да и Виола  умаялась. Вон сколько дел сделала.  Завтра  дольше лежать буду, чтобы не разбудить.  А то, слепая курица, уроню что- нибудь, загрохочу. Пусть поспят.

Нина Сондыкова