Гавриил Державин

Памятник 

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.

Так!— весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.

ПУШКИН ЦАРСКОЕ СЕЛО

Царскосельские стихи

Бабушка Соня

Бабушка Соня никогда не думала, что ей придется покинуть родную деревню, в которой она появилась на свет, выросла, подняла троих детей и похоронила мужа. Как старое скрипучее дерево уцепилась она корнями за землю и отпускать не собиралась ни при каких обстоятельствах, потому что была уверена — потяни ее на чужбину, потеряет она целительную силу родного чернозема и засохнет с горя. Закопают ее где-нибудь в песок рядом с тысячами  безымянных деревянных крестов, и не обрести будет ей покоя в другом мире.

На деревенском кладбище, рядом с могилкой своего мужа,  подводила она черту своей жизни — каждый день одну и ту же. Гладя морщинистой рукой холодный гранит, как раньше его руку, она обещала, что очень скоро вернется к нему. К нему и всем своим подругам, близким и дальним родственникам, которые один за другим переселились из полуразвалившихся деревянных деревенских домов сюда — под надежные каменные плиты и памятники .

Здесь, среди знакомых и родных, бабушка Соня чувствовала себя как дома и проводила все свободное от хозяйства время , предпочитая мертвых живым. Она уходила вечером, чтобы вернуться на следующий день , и стремилась сюда каждой клеточкой своего немощного, облупившегося от старости тела, но, казалось, высшие силы, позаботившись обо всех ее близких, о ней позабыли.  Каждый день она ждала стука в дверь, но приходили все не те: соседки, у которых закончилась соль или мука, почтальонка два раза в неделю, раз в месяц — работник социальной службы и сельский доктор.

Все в один голос твердили: «Нельзя вам, Софья Петровна, одной оставаться. Давление высокое. Если инсульт случится? Или инфаркт, как у вашего мужа? У вас же дети есть. Трое! Неужели они вас не возьмут?» Бабушка Соня проливала слезу по мужу и повторяла, что ничего с ней не случится, а если и случится, значит, час ее настал. Детей она уверяла, что сама справится и перезимует как-нибудь, а летом они в гости приедут, помогут подготовиться к следующим холодам.

С каждым месяцем призывы дочерей звучали все настойчивее. Они даже пообещали в случае чего привезти мать обратно и похоронить рядом с мужем, как она того хотела, но бабушка Соня не сдавалась. «Я привыкла справляться сама, — говорила она. — Да и что мне делать в городе? В деревне забот полон рот: огород прополоть, печку истопить, дров заготовить, состряпать, поесть, сходить в магазин. А в городе я заскучаю».

К началу сентября дети разъехались, оставив матери ворох таблеток и сотовый телефон, на который она смотрела как на забытую гостями диковинку и дотрагиваться до него по этой причине не смела. Как только он начинал тарабанить по столу и издавать странные звуки, бабушка Соня садилась к окну и отгораживалась от мира газеткой. Читать она особенно не любила, все больше смотрела вдаль — на темную гладь тихой речушки, пересекавшей деревню из одного конца в другой, и толстую плакучую иву — немую свидетельницу ее жизни.

Она появилась на берегу в тот же год, что и дом бабушки Сони. Как сестры-близнецы, они учились друг у друга, подсматривали и повторяли: обзавелись детьми, разбросали свои ветки по берегу, прочно заняв огородную территорию. Они трудились, не покладая рук, никогда в жизни не болели, а даже если и прихварывали когда, привычки жаловаться не имели. Р

евели безмолвно друг у друга на плече и выздоравливали. Бабушка Соня со временем так привыкла к своей ивушке, что и дня не могла прожить, чтобы не подойти к ней, не погладить по крепкому жилистому телу, не поделиться горем или радостью. Да и растение, казалось, прикипело к нареченной сестре плакучей душой — распушит ветки, раскроет объятья и спрячет свою любимицу на несколько минут под зеленым покрывалом. Та передохнет, умоется в реке и, наполнившись живительной силой дерева, дальше идет исполнять свой долг. Лишь после похорон мужа, зачастив на кладбище, бабушка Соня на время позабыла про сестру, и ива стала сдавать.

Река подмывала ее корни, тяжелые ветви все сильнее клонились к воде, грозя увлечь за собой изможденное дерево. «Что же делать? — сокрушалась бабушка Соня. — Муж бы ее в раз повязал и за колышек зацепил. А у меня — ни сил, ни сноровки».  На улице завывало. Бабушка Соня накинула на плечи шаль и какое-то время сидела, покачиваясь в такт ветру. Она с тревогой вглядывалась в надвигавшуюся темноту, пытаясь сквозь крупные капли дождя разглядеть очертания дерева.

Потом не выдержала, вытащила из под вороха одежды в коридоре дедову брезентуху, вышла в сени, сняла с гвоздя ключ и выбежала во двор. Мелкие ледяные градины колотили по жестяной крыше. Бабушка Соня на секунду остановилась, зажмурилась и, укрываясь капюшоном, ринулась к гаражу. Сюда она не заглядывала с тех пор, как ее муж упал на деревянные половицы, которые тем же днем ремонтировал довоенной стамеской. Он был в гараже абсолютным повелителем, не допускавшим никого в гарем из сотен маленьких отверточек, линеек, рулеток, пил, ножовок, шлифовальных шкурок и других одних ему понятных инструментов.

Даже спустя много месяцев после смерти мужа бабушка Соня не решалась нарушить его неписаный закон. Но сейчас медлить было нельзя. Замок поддался без особых усилий. Дверь открылась легко, будто сам хозяин приглашал ее к себе.  Бабушка Соня нашла колышек, гвоздь, веревку, плотные рукавицы и засеменила к берегу. Дождь не переставал. Она попыталась одним движением руки забросить веревку подальше в реку, чтобы течение вынесло ее конец с другой стороны дерева.

Брезентуха намокла, стала тяжелой и твердой. Бабушка Соня тяжело дышала и с трудом передвигала опухшие ноги. Она стянула брезентуху и бросила ее на землю. Ветер нещадно бил в лицо, ледяные капли дождя жгли лицо и руки. Длинные и тонкие, как плети, ветки ивы стегали спасительницу по щекам, будто противились помощи, будто хотели уговорить ее оставить все как есть — на милость природы и судьбы, но бабушка Соня не сдавалась. После нескольких безуспешных попыток ей удалось зашвырнуть веревку достаточно далеко, чтобы изловить ее с другой стороны. Спасительница победоносно вступила в осоку, сапог зачавкал, глотнув воды. Громыхнуло…

Вокруг все зашаталось, завертелось, и вдруг наступила тишина. Бабушка Соня как завороженная смотрела на капли, падающие с неба, набухшую от хлынувшей из всех наполнившихся дождевой водой ручьев реку, но ничего не слышала. Она не могла двинуть ни рукой, ни ногой, потом как-то неловко осела на жидкую землю и завалилась на левый немеющий бок. «Вот и мой час пришел. Вот и ко мне постучались», — шептала старушка, улыбаясь. Она изо всех сил вцепилась правой рукой в толстую жилистую ветку ивы, молясь о том, чтобы ее тело не унесло разыгравшимся течением. Очнулась она через пару дней. Рядом сидела старшая дочь Анна, у печки суетился зять Валентин.

— Ну как ты, мама?  — Я не умерла? — разочарованно спросила бабушка Соня. — Нет, хорошо, что соседка тебя у реки заметила, — затараторила дочь, — Она позвала на помощь. Что ты там делала? — Не помню, — соврала бабушка Соня. — Говорить трудно. — У тебя случился инсульт. — Парализовало? — спросила она, пытаясь пошевелить пальцами ног.  — Да, левую сторону. Доктор говорит, что у тебя хорошие шансы на восстановление, но одной тебе теперь оставаться никак нельзя.

 — Придется ехать? — равнодушно спросила бабушка. — Придется. — Куда? — Мы еще не решили, хотели тебя спросить. — Я сделаю, как вы скажете. Лишь бы никому не мешать. К концу недели в деревню прибыла вторая дочь – Лена с зятем Алексеем и сын Сергей со снохой Ирой. Начался семейный совет. — К нам можно только долететь. Хлопотное очень это дело, — сказал зять Валентин в полголоса.

— К нам на поезде добираться. Она дорогу может не перенести, — вторил ему зять Алексей. — Да и на кого ее оставить, если нам нужно выехать? Мы на месте не сидим. У меня дача, я там целыми днями пропадаю, а свекровь теперь ни на минуту одну не оставишь. Смотрите, как она сдала, — он кивнул головой в сторону кухни, где  почивала бабушка Соня, не подозревая, что в этот момент решается ее судьба.

— Понятно, я так и думала, — всплеснула руками сноха Ира. — Решили все повесить на меня. Мне придется за ней ухаживать. — Мы будем помогать, — в один голос заявили дочери. — Материально. — Нужны мне ваши деньги, — гордо отозвалась сноха. — Сколько? Бабушке пообещали привезти ее на следующее лето в деревню пожить. Посмотрев напоследок на старую иву, по-прежнему свисавшую над водой, бабушка покорно села в старый «москвич» и, к удивлению всех, без особенных слез и рассуждений поехала к сыну.

Бабушке Соне и самой было странно ощущать произошедшие в ней после удара перемены. Если раньше она просыпалась засветло, бежала к печке, пекла блины для гостей, ставила тесто «про внуков», кормила кур, то теперь эти дела, казавшиеся когда-то важными, перестали ее волновать. Она открывала глаза позже всех, просыпаясь от шагов детей, которые то и дело тихонечко подкрадывались к кровати матери, чтобы послушать ее дыхание, принимала таблетки, которые кто-то заранее складывал в прозрачный пластиковый стаканчик, завтракала и снова возвращалась в теплую постель.

В комнате все лежало не на своих местах, печку на кухне не топили, пирогов никто не пек, но ей было все равно. На нее будто снизошло умиротворение. Бабушке Соне ничего не хотелось, ей было удивительно спокойно и легко. Она выполняла то, о чем ее просили, говорила мало, а чаще лишь блаженно улыбалась в ответ. Дети озабоченно качали головами, соседки соболезновали, а врач, уже много повидавший на своем веку, объяснил, что, очевидно, инсульт ударил по самому натруженному центру мозга — ответственному за долг. Не выдержало слабое место, там сосуды и лопнули, перекрыв доступ к нейронам.

А нет нейронов, отвечающих за заботы, нет и забот.  В городской квартире сына бабушке Соне выделили большую комнату. Не из-за того, что испытывали к ней чрезмерное уважение или благодарность за все те подарки, продукты и просто помощь, которыми она раньше задабривала своенравную сноху, — просто других свободных помещений не было. Бабушка огляделась и предложила разместить ее на лоджии — там, мол, воздух посвежее, и мешать она никому не будет.

— Что это вы, Софья Петровна, порядки вздумали в чужом доме устанавливать? — сноха Ира решила с самого первого дня все расставить по местам. — Вам отвели койку — вот и помалкивайте. А на лоджии у меня заготовки на зиму хранятся. Не вздумайте туда ходить — еще разобьете что-нибудь. — Я хотела как лучше, — оправдывалась бабушка.

— Я тише воды, ниже травы. Мне все время спать хочется. Наверное, недолго я у вас задержусь. Скоро и мой час придет. Докучать вам не буду. Отвезете меня в деревню и похороните рядом с дедом. Сноха ничего не ответила, лишь повела носом. С тех пор, как бабушка здесь поселилась, она не могла избавиться он наваждения, что в квартире неприятно пахнет. Ее страшило, что запах лекарств и старости останется здесь навсегда, как безмолвное напоминание о ее собственной матери — единственном человеке, которого она любила до безумия, не ожидая ничего взамен.

Ее мать умерла в страшных муках от рака на этом же диване много лет тому назад, оставив дочь одну-одинешеньку на этом свете, чем породила не ослабевающую с годами обиду на всех, у кого матери еще жили. У бабушки Сони началась диванная жизнь. Не желая мешать домашним, утром она пряталась поглубже в одеяло и делала вид, что спит. Поначалу заглядывал сын, звал пить чай, но вскоре перестал. Когда все уходили на работу, бабушка бежала на кухню — в желудке урчало.

Взять еду из холодильника без спросу она не решалась и питалась тем, что оставалось на столе: кусками хлеба, остатками яичницы из сковороды. Если сноха успевала убраться на кухне, приходилось дожидаться обеда. Дочери звонили регулярно. Бабушка всегда отвечала, что дела у нее «лучше всех» и жаловаться ей не на что. На конкретные вопросы: что она ела сегодня утром, когда последний раз ходила гулять или мылась, отвечала уклончиво, ловко перескакивала на другую тему, а чаще передавала трубку дежурившей поблизости снохе, чтобы не тратить дорогие минуты.

Прошла зима. Дочь Лена неожиданно нагрянула с инспекцией, никого не предупредив. Прождала под дверью два часа (бабушке ключ из соображений безопасности не давали) и, проникнув внутрь после прихода племянника, нашла мать в отчаянном положении: та похудела, осунулась, волосы ее совсем побелели, а цвет лица стал сродни обивке серого дивана, на котором она существовала. Глаза ее беспрестанно слезились от неизлеченной инфекции, а руки тряслись от бессилия. В комнате пахло сыростью и испражнениями.  — Ты уже завтракала? — спросила дочь.

  — Не хотела. Жду обеда. — Пойдем. Я тебя хоть чаем напою. За чаем бабушка съела три куска хлеба с маслом, а свежую колбасу уминала отдельно, словно не видела ее много лет. У дочери слезы полились из глаз. Не дожидаясь брата, она вызвала такси, собрала вещи матери и отвезла ее на вокзал. Бабушка не сопротивлялась, даже несмотря на то, что до лета оставалось всего два месяца. Жить у сына ей стало совсем невмоготу. Через два дня бабушка Соня обрела новый дом и, как ей показалось, новую жизнь.

Ей предоставили не только отдельную комнату, но и балкон, куда она могла выходить беспрепятственно, в любое время — посидеть на табуретке с мягкой подушечкой, подышать воздухом. Вид из окна не сильно отличался от ее прежнего места жительства — на нее уныло смотрели многоэтажки, но эти ее нисколько не угнетали. Диван не скрипел, по утрам наливали горячий чай, нарезали вареную колбасу, белый батон с маслом, следили, чтобы бабушка вовремя принимала таблетки.

Днем и вечером кормили разнообразно и вдоволь по часам, а на ночь давали кефир с хлебом — как в санатории. К тому же ей разрешили смотреть телевизор, и она утром и вечером прилипала к диковинному цветному экрану (в деревне был только черно-белый) в ожидании любимых сериалов. Раз в неделю дочь нагревала ванную водяными парами из душа и мыла бабушку.

После вместе сидели на кухне за столом, пили чай с ватрушками из магазина и вспоминали, как хорошо летом в деревне после баньки — почти как сейчас. Зять Алексей принял свекровь добродушно, но сдержанно. В целом он был рад гостье. Гостям он был рад всегда. Но гости приходили и уходили, а бабушка, возможно, останется надолго. Ему не хотелось ничего менять. Год назад он вышел на пенсию и наслаждался своим независимым статусом хозяина. Денег стало поменьше, но и стресса тоже.

Теперь он занимался тем, о чем мечтал всю жизнь — ничегонеделаньем. Конечно, он выполнял определенные обязанности по дому, ходил иногда на дачу, но и это было лишь определенным звеном в длинной цепи поочередного удовлетворения своих нехитрых желаний и потребностей. У него был свой порядок, режим, и он за них держался как за саму жизнь.

Он вставал в пять утра, делал зарядку, завтракал, читал свежую прессу, готовил завтрак для жены, ел с ней второй раз за утро, отправлял на работу, убирал кухню, готовил обед. После обеда дремал, потом прогуливался, закупал продукты и ждал жену к ужину. У него было, казалось, все, что нужно для спокойной и счастливой жизни, но чего-то все-таки не доставало. В раздумья по этому поводу он не впадал и психологических разговоров ни с кем не вел.

Жена уже давно перестала слушать его бесконечные пустые жалобы, а друзей у него не было. Он кивал на старость и постепенный упадок сил, а если становилось совсем невмоготу, уходил на несколько дней в глубокий запой. Достигнув одному ему ведомого дна, он возвращался к размеренной жизни пенсионера, опять находил в ней удовлетворение и даже какую-то прелесть, пока снова не приходила тоска.

Бабушка Соня старалась, как и прежде, никому не мешать: вставала, когда приглашали к столу, никогда не перечила, а если было нужно, внимательно выслушивала и поддерживала беседу. Зять быстро понял, что свекровь для его налаженной жизни никакой опасности не представляет — и даже наоборот. Бабушка Соня влилась в нее так искусно, что он через пару месяцев представить себе не мог, как жил без этой гостьи раньше. Они вместе завтракали, обедали и ужинали, смотрели новости.

Каждое утро он устраивал ей пятиминутку по ликвидации политической безграмотности: зачитывал статьи из газет и цитировал новости. «Как когда-то в молодости, когда я работал диктором на радио», — с каким-то непонятным, по-детски озорным блеском в глазах сообщал он вечером жене. Та устало кивала, растягивалась на диване и включала телевизор. Бабушка Соня на кухне продолжала слушать политические монологи зятя.  Голос мужа раскатывался, как гром по поднебесью.

Он поносил почем свет стоит политиков, правительство, погоду. Бабушка соглашалась. Когда голос мужа становился настолько громким, что жена уже готова была вскочить, чтобы утихомирить мужа, все утихало. Свекровь вела усталого, опустошенного, но отчаянно счастливого зятя к двери спальной, и он тут же проваливался в крепкий целительный сон. Утром он вставал как заново родившийся, спешил к плите и пек блинчики, чего раньше никогда не делал.

После последнего запоя прошло два месяца, а тоска не возвращалась. Первоначально зять связывал это с повышенной занятостью и заботами, которые возникли у него с появлением в доме свекрови, но когда жизнь вошла в привычное русло, он даже немного испугался. Пощупал лоб, проверил давление, пульс — все в порядке, вроде бы здоров. Сходил к врачу, пожаловался на необычное состояние, отсутствие привычных желаний. Тот только пожал плечами и посоветовал пить пустырник для успокоения нервов. Зять вместо этого купил бутылку водки и выпил половину.

Привычное тепло разошлось по телу, вернулись воспоминания. Он немного успокоился, постучался в комнату к «маме», как он ее в последнее время называл, и присел на краешек дивана. — Выпил маленечко, Алешенька? — спросила она, мягко потрепав зятя по голове. — Не без этого, — ответил он виновато. — Ну ничего. Надо полить душеньку, чтобы не засохла. Если уж она просит. Зять недоверчиво посмотрел на бабушку — первого человека, позволившего ему то, с чем он сам боролся столько лет, что вызывало у других только отвращение.

А бабушка Соня приняла без всяких условий и претензий! Он опустил голову на ее добрые натруженные руки и заплакал. Она гладила его по голове, плечам, прижимала к себе и что-то приговаривала. Слов он разобрать не мог, но звуки эти были приятными и ласкали слух, как колыбельные матери, которых, как ему казалось, та ему никогда не пела. Проплакав добрые полчаса, он вытер глаза, не говоря ни слова вышел, взял со стола недопитую бутылку и вылил остатки водки в унитаз.

На лето, как было обещано, бабушку Соню повезли в деревню. Там ее из рук в руки передали старшей дочери Анне, у которой она и осталась на следующую зиму. Опять — отдельная комната, похожий вид из окна. Сдержанно-радушный прием зятя Валентина. Прошел еще один год. После лета в деревне сноха неожиданно заявила, что теперь подошла ее очередь — бабушка снова останется у них. Сын промолчал, дочери воспротивились.

На семейный совет съехались в деревню полным составом. Уже давно не было в доме бабушки Сони так многолюдно. Как игроки в покер собрались за большим дубовым столом, накрытым зеленой клеенкой, дочери с мужьями и сын с женой. Бабушка Соня ушла на кухню и недвижимо сидела у окна, глядя на реку, где, склонившись к воде, но все также незыблемо противостояла судьбе плакучая ива.  — По очередности свекровь должна теперь жить у нас, — заявила сноха.

— Спасибо, что на два года ее приютили. Теперь мы ее забираем.  Резкий, не принимающий никаких возражений тон привел других в раздраженное состояние. Сноха почти визжала. Два месяца назад ее муж потерял работу. Ее зарплаты хватало только на оплату квартиры. Возникшую дыру в бюджете нужно было срочно латать. Бабушкиной пенсией.

— Погодите, давайте разберемся, — вступил зять Валентин. — Не будем горячиться. — Согласен, — поспешил поддержать его зять Алексей. — Давайте вспомним о том, в каком состоянии она к нам попала два года назад. Всего боялась, похудела, почти не вставала. Я думаю, что мы все-таки должны думать о том, где ей будет лучше и безопаснее.

— Полностью тебя поддерживаю, — подхватил Валентин. — Думаю, нужно учитывать и мнение самой бабушки. Давайте ее спросим, с кем она хочет жить. Я уверен, что она останется у нас. В наш город все пути ведут. Сколько родственников уже к ней в гости приезжали. У нас ей лучше всего будет.  Позвали бабушку. Спросили.  — Я останусь у сына, — сказала она, не задумываясь.  Над столом повисло молчание. — Ты уверена? — спросил Валентин.

— Ты же там голодала! Тебе же там плохо было! — всплеснул руками Алексей.  — Я вас очень люблю, мои дорогие зятья. Я очень благодарна вам за заботу. Когда-нибудь вы меня поймете и простите, но я не могу поступить по-другому. Я останусь с сыном.  Сноха победоносно встала и вышла из-за стола. Зятья, поверженные в неравной схватке, опустили головы.

Наступил вечер. На деревню налетел привычный для осени ураган. Решили заночевать и утром двинуться в путь. Ветки деревьев хлестали в окна, раскаты грома не давали сомкнуть глаз. Одна бабушка спокойно посапывала в родной кровати. Она всегда хорошо спала дома. На старом ли диване, где она кормила грудью своих детей, на скрипучей ли кровати, где они с мужем их породили, на раскладушке ли у теплой печи, в которой каждый день варила, пекла и жарила для своей семьи — везде ей было уютно.

Просыпалась она, только если сон бередил ее воспоминания. Последнее время все чаще приходил муж. Бабушка на секунду просыпалась, крестилась, засыпала, а утром шла на кладбище.  Сегодня она никуда не ходила. Устала. Лежала целый день. Было трудно дышать. Видно, к непогоде. Вечером начался ураган. Бабушке не спалось. Все казалось, что слышит стон с реки.

Бабушка тихонько вышла в сени и, прихватив веревку, заковыляла к берегу. Отчаянно вглядываясь в темноту, она дошла до самой реки — сестры не было. Ива сползла в реку и лежала внизу, мягко покачивая ветками, словно прощаясь с сестрой. И были ее движения настолько плавными и умиротворяющими, что бабушка Соня опустила руки. Она села на мокрую траву близ черной дыры, где росла ива, и заплакала. Пришло время отпустить друг друга.

Мария Хайнц