Евгений Груданов

Здесь дорого все 

Здесь дорого всё, здесь ничто не забыто:

Вот памятный с детства всем близкий Лицей…

Вот сад… Вот скамья… Здесь под небом открытым,

Куда ни посмотришь – повсюду музей.

Дома, переулки, лицейская арка…

Герои минувших великих побед…

Творцы-созидатели… Старые парки –

Свидетели тех исторических лет.

Их дух здесь живёт… Он здесь был и остался.

И будто былое совсем не ушло.

Здесь с музою Пушкин навек обвенчался,

Здесь солнце поэзии русской взошло.

И всё это с нами идёт через годы.

Здесь всё – наша жизнь: и твоя, и моя.

Здесь корни, и сила, и слава народа…

Святые кумиры… Святая земля!..

Царскосельские стихи

Бабья причуда

 Дед Никита, положив на широкую скамью возле русской печи старую телогрейку вместо подушки, прилёг и, разомлев от тепла, мирно задремал. Вошла бабка Матрёна, а за ней увязался в дом ледяным хвостом морозный воздух. Дед поёжился, приоткрыл один глаз и плотнее прижался к печи.

 Бабка Матрёна, в чём пришла из стайки, не раздевшись, бухнулась на табуретку, потом, торопливо сняв варежки, взяла со стола очки, усадила их на кончик носа и трясущимися от радостного возбуждения руками аккуратно вскрыла конверт.

  — Никита, глянь-кось: младшенькая-то наша, Нюрка, письмо отписала.        После продолжительных положенных здравиц, во время чтения которых старик лениво зевал и покашливал, она вдруг замолчала. Её взгляд, как заговорённый, то и дело опускался и поднимался по строчкам, отчего дед, потеряв всякое терпение, заметил ей:

 — Ну, дык чо там? Беда чо ли какая? – и, кряхтя, присел на скамье.        — Беда – не беда, а покрутиться нам придётся с тобой! – вздохнула бабка Матрёна и расправила худенькие плечи. Карие глаза заблестели слезами, а морщинки отчего-то собрались на лице в счастливую улыбку.

  — Говори толком: дык чо случилося-то? – рассердился дед Никита.        — Чо-чо! Все дети вместе с внуками да правнуками едут, вот чо!        — Сёдни, чо ль? – опешил дед и, подскочив по-молодецки, забегал по дому — маленький, щупленький, как подросток, то и дело заглядывая в разукрашенные морозом окна, словно высматривая там горящими, как уголья, глазами входящих во двор гостей.

  — И чо ты, Никитка, замельтешил, ещё путём ничего не узнамши. Охолонись, говорю: не сёдни и не завтра, а летом, в июле… Только я чо-то никак в толк не возьму: почто эт они удумали все враз, одним гуртом, а?        — Погоди… — он резко остановился, точно боднула его вдруг догадка. – У меня ить нониче любилей будет! Прибрось-ка, старая, восемьдесят годов тому, как на свет Божий народился да пошти шиисят, как с тобой мучаюсь.

— Мучишься, мучишься, не мученик, а мучитель ты мой… — незлобиво ответила она на шутку.        — Слышь-ка, Матрёна, чо делать-то будем, а? Надоть бы брагу ставить!

     — Давай, давай, прям счас и ставь! Поди, как раз выходится… Ой, да разве доживёт твоя брага, а? По стакашке-то будешь хлебать: готова ли? Да ешё друзья понабегут, помогут. Впервой чо ли?! – справедливо кольнула жена, в сердцах махнув рукой и уже намерившись освежить его «девичью» память.

    — Ну, ладно, мать, не серчай, — насупил дед Никита кустистые седые брови. —  Чо было, то быльём поросло. Давай лучше подумаем, сколь браги ставить. – Он подсел к столу, поскоблил лысый затылок, что-то прикидывая в уме и загибая тонкие узловатые пальцы перед самым носом бабки Матрёны, затем сказал вслух: — Я так располагаю: нагнать чистенькой… хм-м… фляги… на три чтоб получилося.

     — Да ты чо, родимый, совсем ума рехнулся? – всплеснув руками, теперь она подскочила с табуретки, точно кто шилом  ткнул. — А не обопьётеся ли? – Сбросила грязную затасканную фуфайку прямо на пол, небрежно скинула растоптанные катанки-«выходцы», и сухонькая её фигурка в серой шерстяной шалюшке, завязанной узлом за спиной, заметалась по кухне.

  — Ты, Матрёна Марковна, не кипятися почём зря. Глянь-кось сюда: однех детей, почитай, в полстола усаживать надоть. Как-никак девять душ. Да ещё внуков… да правнуков сколь?!

    — А правнуков-то почто считать, тоже самогоном поить будешь? – возмутилась расходившаяся не на шутку супруга. – Сымай их с общего счёту. Ни к чему это.       — А родня понаедет из деревень, а? А соседев как не пригласишь? А-а! – Он назидательно выставил указательный палец и потряс им: — Ить уважение надоть  ко всем иметь, редьку те на закуску! – Эту приговорку дед всегда выпаливал при сильном волнении.

   — Оно… конечно… «надоть»… — передразнила его бабка Матрёна и недовольно пробурчала:. — Как же!… Да дружков своих закадычных не забудь к тому же… Петьку Босого да Ильку Хромого. Тоже мне… дегустаторы …

   До позднего вечера судили-рядили, но, наконец, сошлись на одном: нагнать тридцатишестилитровых три фляги.        Как словом, так и делом. И вот уже к началу лета готовая продукция  стояла в сенцах, аккуратненько прикрытая изношенной скатёркой. Бабка Матрёна хотя и бдительно следила за безопасностью «горючки», однако в один прекрасный вечер приметила непорядок: скатёрка была накинута с изнанки. Заподозрив неладное, решила убрать дедово искушение куда подальше от греха.

    Тщательно разработав план, хозяйка, лёгкая на ногу, быстрая, хваткая, не медля принялась за его воплощение в жизнь.      — Никита, а чо эт ты веники не ломаешь для баньки, а-а? До Петрова дня  ить надо управиться! — как бы между прочим во время ужина напомнила она.

   — Да я и сам вчерась подумывал об том же, — дожевав кусок, отозвался хозяин.      — Гляди, бабы уже ближние-то берёзы все почикали, придётся тебе на дальнюю деляну тащиться. Давай-ка завтра по утречку и начни. А я как раз к обеду подбегу к тебе… на подмогу.     — Хорошо, мать, договорились, — погладив посеребрённые усы и короткую жиденькую бородёнку, согласился он.

  Не успел дед калиткой хлопнуть, как бабка Матрёна уже принялась за благое дело. Вытащила из-под крыльца лопату поострее и, проворно юркнув в огород, стала спешно копать на тропе три глубокие ямы. Управившись с земельными работами и едва обтерев головным платком потное лицо, засеменила к своей надёжной подружке. Хорошо хоть, Прохоровна жила недалеко.

  Итак, с помощью Прохоровны, в которой силищи было, что у быка, фляги живёхонько перекочевали в огород. Чисто заметя следы «подпольного дела», заговорщицы остались вполне довольны и прошлись, усердно пританцовывая, по тропе несколько раз. А уже к обеду спасительница драгоценного напитка, прихватив с собой тележку, подошла к лесу.

   Приплелись старые домой ни рук ни ног не чуя. Уж на что бабка Матрёна моложе мужа почти на десяток лет, а тоже просто с ног валилась. Пока гоношилась с ужином, дед прибрал веники к месту и нырнул в сенцы «проведать» «золотой» запас. Однако не обнаружив его, дико завизжал:

   — А-а-а!… Матрёна, редьку те на закуску, где фляги?      И только сейчас она вспомнила о злополучной «горючке», но ничем не выдала себя:

  — Да ты чо, и в самом деле? – вбежала в сенцы и давай охать да ахать: — Ах, окаянные, чо сотворили — обокрали! – и тут же, безо всякого перехода, напустилась на мужа: —  Вот, Никитка, какой ты мужик непутёвый: нашёл место! Нет, чтобы подальше убрать с глаз долой, так выставил же на показ!

— Бабка Матрёна, как истинная актриса, картинно раскланиваясь на три стороны, укоризненно, нараспев, продолжала донимать деда: — Приходите, люди добрые, кому не лень, да и разбирайте чужое добро, кому чего надо… — Закрыв лицо тряпкой, которую случайно прихватила с собой из кухни, и натурально всхлипнув, договорила плаксивым голосом: — Не так твоей «горючки» жалко, как фляги люминиевые… Где теперь их возьмёшь?.. Считай, пропал твой «любилей»!

— И верно, ду-р-р-ра-а-ак! Чо теперь делать-то, мать? Чо делать? Опозоримся ить перед гостями-то, редьку те на закуску! – А сам руками машет, словно крыльями бьёт, и носится по двору, что квочка, потерявшая цыплят.         — Ну, чо теперь делать, — присев на скамейку и  глубоко вздохнув, супруга сокрушённо покачала головой, — будем покупать. Думаю, что Нинка-торговка не откажет, пособит в нашей беде. Завтра же поговорю с ней.

  — Нет уж, Матрёна Марковна, будь любезна, прям счас и сходи, — начал упрашивать дед Никита. — До завтрева, редьку те на закуску, сердце моё зайдётся, не выдержит.

  — Ладно, схожу, дай хоть отдышаться-то малость.     Вдоволь насмеявшись с Прохоровной, вернулась через полчасика домой и как ни в чём не бывало принесла добрый ответ:

  — Ну, чо, Никита, договорилась, будет тебе « горючка», как раз приспеет к сроку.     … Гости прибыли на два дня раньше намеченной даты: сюрприз имениннику. Радоваться бы  хозяину, но его словно кто обухом по голове хватил, сам себя потерял: людей на дворе – тьма тьмущая, а на столе – шаром покати, одна тоска! Отозвала его бабка Матрёна в сторонку и шепнула:

— Иди, Никитка, за лопатой.     — Почто за лопатой-то? – растерялся дед.     — Ямы копать будешь.     — Чо? Каки ямы-то? – глаза у него округлились, а брови ещё больше затопорщились.

  — Увидишь счас, пошли в огород.     Указала она место, где «клад»  был зарыт:     — Копай здесь! – сказала строго, и ни слова больше.     Глянул на неё дед Никита непонимающе, пожал плечами, но подчинился  бабьей причуде и ткнул лопату в землю на тропе.

А как только услышал «звеньк» о крышку фляги, понял всё, от радости прослезился и на коленки пал:      — Эх, редьку те на закуску!… Спа-а-сибо, Матрёна Марковна!

Валентина Астапенко