Три года.

-Ой, солнце-то какое! – Валя распахнула шторы и прищурилась. Лучи, путаясь в ресницах, цепляясь за челку, что слишком отросла, вытягивались, истончаясь и вихрясь в нежном утреннем воздухе. – Ба! А окна-то какие грязные…

Стыдоба! Валентина покачала головой. -Да, ну и пусть. На выходных помоем! – Федор лениво потянулся, потом, рыкнув, резко сел и вдруг замер, залюбовавшись женой. Мягкая женская красота, проглядывающая через тонкую ткань ночной сорочки, волосы, длинные, почти до пояса, еще не прибранные, еще хранящие тайную красоту ночи, тихая, мурлыкающая мелодия, пока Валя одевалась… Все сегодня было прекрасно. -Ладно, я на кухню. Ты иди, умывайся, — Валентина быстро натянула платье.

– Завтрак через десять минут. И девочек разбуди! Федор, на ходу застегивая рубашку, поплелся по коридору в ванную, повернул кран и, набрав пригоршню холодной, почти ледяной, воды, обдал лицо, отфыркиваясь и покряхтывая. Бритва резво заскользила по напененному лицу, прокладывая ровные, широкие прогалины, словно сани скользили по заснеженной земле, или кто-то разрезал облака, обнажая розовое, трепещущее небо.

-Федя! Ну, девочек-то разбудить забыл! – крикнула с кухни Валя. – Хорошо, я сама. Она распахнула дверь в детскую. Три кроватки, как в сказке о медведях, три румяных личика, лежащих на цветастых наволочках, три куклы, зажатые под вспотевшими от утреннего жара ладошками. -Ира, Люба, Таня! – Валя, чуть распахнув окно и впустив в комнату звенящий от воробьиных перебранок воздух, будила дочерей. – Завтрак давно готов, а ну-ка вставайте!

-Еще немножко! – канючила Таня. -Мамочка, а мне такой сон приснился… — лепетала Люба, протягивая руки к матери. А Ира и не думала просыпаться. Она только почмокала губами и, отвернувшись к стенке, снова засопела. Валентина быстро потрепала каждую по высовывающейся из-под одеяла макушке и, поторапливая девочек, ушла обратно, на кухню. Каша уже поднималась в ковшике бело-сливочной, крепкой пенкой, чайник, залихватски опрокинув набок ручку, свистел надрывным тенорком, а муха, потирая лапки на подоконнике, вращала глазенками, выбирая кусочек повкуснее. -А, ну, пошла!

– Валя схватила газету, прицелилась и, выбросив руку вперед, жахнула по подоконнику. – Эх, промахнулась, — с досадой вздохнула и, поправив сбившуюся на глаза челку, принялась разливать по чашкам горячий чай. Федя любил пить почти кипяток, девочки – чуть теплый, сама Валя обычно до чая не добиралась, спеша перемыть посуду и, отправив всех по делам, убежать на работу. Женщина ловко нарезала хлеб, потом принялась за колбасу. Девочкам – вареную, тонкими ломтиками, и эту бы съели.

По утрам дочки ели плохо, хлопая заспанными глазами и недовольно кривясь. Мужу, Федору – большой ломоть хлеба, а на нем – четыре куска копченой. Федор ест бутерброд с чаем, непременно с тремя ложками сахара. Себе Валюша бутерброда не делала, экономила. -Пятница, хорошо, что сегодня пятница! – Федор осмотрел свое семейство, трущееся друг о друга локтями, сидя за круглым столом.

– Если завтра погода будет, то на рыбалку с Петровичем поедем. -Какая рыбалка! Окна кто мне обещал помыть?! – вскинулась Валентина. -В воскресенье помою. Сдались они тебе… -В воскресенье мы идем в театр, ты забыл? Никаких рыбалок! Каждые выходные тебя нет! То одно, то другое, а мне кто будет помогать? Федя поморщился. Опять выходные, такие долгожданные и короткие, оказались распланированными по минутам, а он и забыл…

-Нет, Валь, я Виктору Петровичу обещал. Я поеду. Сегодня макарон сварю вечером, соберусь и завтра с утра поеду. — Щуку привезешь? – поинтересовалась Таня, размазывая по тарелке остывшую кашу. -Нет, щука с косточками, привези кита! – маленькая Ира развела руки в стороны, показывая, какой будет кит. -Глупая, киты в океане, а папа на речку поедет! – Люба отхлебнула чай и, засунув за щеку леденец, уставилась в окно.

Там, на березовой ветке, чей-то ранний, поспешивший вылупиться птенец все клянчил у матери еду, чивкал и трепал крылышками, вытягиваясь вперед и ерошась. Птица подлетала к нему, открывала клюв, и птенец нырял туда, на миг замолкая. -Фу! –Любаша скривилась. -Что? Ешь, давай! – Валя нахмурилась.

– Невкусно, что ли? -Ешь, правильно мать говорит! – Федя отставил чашку, буркнул свое «спасибо» и, оттянув ремень брюк, ушел в прихожую. -Валька, закрой за мной, я ушел! – крикнул он. -Девочек бы подождал, хоть в школу бы отвел! – Валя, вытирая руки о фартук, вышла из кухни. -Некогда, дела, мать, дела… -Дела… У него дела, а мы не в счет! – как обычно, шептала недовольно Валя, повернула двухбородый, кривой ключ и пошла собирать девочек. Иру нужно отвести в сад, Таня и Люба уже ходили в школу.

Валя доводила старших до поворота, потом Таня брала сестру за руку и сама, как взрослая, вела ее до школы. А Валентина бежала на автобус, чтобы вахтерша на работе не цокала языком, укоризненно глядя на большие, заводские часы, висящие в проходной… …-И не поедешь ты никуда! – кричала Валя вечером. – Я устала, понимаешь?! Могу я устать? Ты останешься и поможешь мне помыть окна! Опять пил?! Ну, сколько можно, Федя, сколько раз просила тебя…

— Да помолчи ты, голова трещит! – Федор, злой, раскрасневшийся от выпитой горькой с мужиками после работы, стоял, сжимая кулаки. – Сама помоешь. Что я, баба? По окнам вашим грязюльку тряпкой мазюкать. Еду, и точка! Федор хлопнул дверью, уйдя на улицу покурить на лавке перед подъездом. Петрович обещал показать новое место, где клюет лучше всего. Федя ждал этого целую неделю, а тут Валька со своими окнами!… …

Он собрался еще до рассвета. Валя спрятала макароны, не желая, чтобы они шли на прикорм рыбам. Тогда Федор отрезал большой ломоть хлеба, оставив только горбушку, схватил рюкзак, удочку и ушел. Нужно успеть на вокзал, электричка ждать не будет. Валя, лежала в кровати, слышала мужнины метания, ругань, что закончились сигареты, грохот, когда тот споткнулся обо что-то в коридоре, потом хлопнула дверь, и заплакала Ира…

-Мама! Пойдем в зоопарк! Машка с мамой пойдут, давай, мы тоже! – Таня, тыкая вилкой с бело-желтый, ноздревато-подгорелый омлет, подняла на маму глаза. -Нет, во дворе погуляйте, я окна помою. -Так завтра же папа тебе обещал помочь, — удивилась Таня. – Раз обещал, поможет! -Ой, слыхали мы, как он обещает! – сквозь зубы прошептала Валя. – Ешьте быстрее, мне посуду, что, до вечера мыть?!

Скоро Валентина отправила умытых и причесанных, как близняшки, на две косички, девочек играть во двор, а сама, поправив фартук, налила в ведро воды, разрезала старую тряпку на несколько кусков, и, вынув из шкафчика флакон с нашатырным спиртом, отсчитала несколько капель в воду. Сильный, приторный запах ударил в ноздри, женщина поморщилась и пододвинула стул к окну. Но окна были слишком большими, с дурацкими фрамугами сверху, которые, как назло, грязнились больше всего. Валя, немного подумав, решила встать на стол.

И вот уже их круглый, обеденный стол, без скатерти, стоит у самого подоконника, а Валентина топчется по лакированной столешнице, размазывая воду с нашатырем по стеклу. Внизу, во дворе, носятся, играя в догонялки, девочки, соседка, тетя Поля, сидит на скамейке, перебирая в руках спицы, путая нити. Она уже давно плохо видела и ничего путного связать не могла, но руки нужно было чем-то занять, вот и выносила свои клубки на улицу.

Валентина, поглядывая на улицу, терла тряпкой по стеклу. С комода, что стоял у самого окна, на нее смотрели слоники. Семь веселых, протянувших вверх хоботы слонов, в ряд, по росту, шли куда-то, наверное, в счастливое будущее, улыбаясь своими маленькими ртами работающей женщине… Из соседнего окна, выпятив золотисто-медный колокольчик граммофона, вылетал голос Ободзинского. «Что-то случилось…» — пел он тревожно.

Женщина, откинув со лба прядку волос, улыбнулась своему отражению в чистом, блестящем стекле и стала подпевать. «Ла-лалала-лалаааа, что-то случилось этой весною…» …Валя потянулась, никак было не достать до уголка окна, не смыть оттуда паутину, что навесил черный, длинноногий паук. Шаг назад, еще один. Ира улыбалась внизу и махала маме рукой, Люба дергала сестру за руку и что-то говорила, где-то сигналила машина. Шаг назад, еще один маленький шажок, хлопнула входная дверь, Валя от неожиданности вздрогнула, пятка соскочила со стола, и женщина, потеряв равновесие, упала на пол, задев ведро…

-Мама! Мама упала! – закричала вдруг Ирочка, показывая пальцем вверх. Тетя Поля, уронив вязание, вскочила и подслеповатыми глазами стала вглядываться в распахнутое окно… «Что изменилось, мы или мир?» — вопрошал из граммофона певец, вытягивая ноты… …

Федор, выйдя из электрички, неспешно направился к автобусной остановке. Улова сегодня не было, так, посидели с мужиками, поболтали. -Приду, а Валька котлет нажарила или еще что состряпала, — улыбнулся Федя, поправляя на плече лямку рюкзака. – Сядем все за столом, расскажу девчонкам, как выдра мимо проплывала, как чайка обругала нас с Петровичем, что удочки в воду забрасываем. Чайник поставим, варенье бабкино вынем из-под кровати…

И так хорошо стало Федору, так уютно от мыслей о семье, что остановился он у бочки, сдул кружевную пену с кружки и медленно, рассудительно, отпил чуть горьковатого, медово-охристого пива, пронзенного последними лучами солнца, что отражалось от витрины соседнего магазина. Там, за большим стеклом, смотря на прохожих безликими тенями, стояли манекены, демонстрируя новинки женской одежды. Федор кивнул своим мыслям.

-Надо бы Вальке такое пальтишко купить! – подумалось ему… Идя по двору, Федя поднял глаза на окна. Темно, нигде, даже на кухне, не горел свет. -Гуляют, что ли?! – раздосадовано подумал мужчина. Дверь квартиры не была заперта, сквозняк сипло гудел в щель. -Валька! Что все настежь?! – Федор бросил рюкзак на пол. – Девочки, где вы там все?

Тишина липкой тревогой поползла по ногам, поднялась до груди и свернулась там, затаившись. Не было привычных ароматов ужина, томящегося под старой, немного корявой крышкой большой сковороды, не было хихиканья девчонок, не было ничего. Федор прошел на кухню. Холодная плита, чайник притих в уголке, задрав свой носик, как слоны, что так и стояли на комоде. Федя зашел в их с Валькой комнату, щелкнул выключателем. Стол так и остался придвинут к окну, только деревянные створки кто-то захлопнул, сломанный стул, о который Валя ударилась спиной, зубастыми щепками лежал чуть в стороне. А сквозь ослепительно-чистые, блестящие от воска газет стекла, смотрела в комнату луна. -Федь, ты? – раздался в прихожей голос. Сосед, племянник тети Поли, квадратный, плечистый Степан, осторожно заглянул в комнату.

-Я. А где мои-то? Что так тихо? – Федор все пытался поймать взгляд гостя. -Ты, Федь….Ну, к нам пойдем, и девчонки твои у нас. Поговорить надо. -Что случилось? Где Валя? Где ВАЛЯ? – заорал Федор. Но Степан только молча вышел, мотнув головой, мол, иди за мной… …Федор уложил дочек уже ближе к двенадцати. Ира все время плакала и просилась к матери, Таня и Люба молчали, сцепившись руками, и только испуганно смотрели на отца.

-Ничего, ничего, ребятки, — Федор крепко сжимал зубы. – Ничего, наладится все! А потом, когда девочки, наконец, уснули, Федор сидел в темноте, в их с женой комнате, и смотрел, как луна играет бликами на стенах, как трепещет штора на невесть откуда взявшемся ветерке. И все казалось, что вот сейчас отворится дверь, и войдет Валя, потреплет мужа по волосам и, поцеловав, велит ложиться спать… …Утром девочки пришли на кухню и, толпясь рядом с сидящим отцом, спросили, что будет на завтрак. Федор, спохватившись, засуетился, то открывая холодильник, то вынимая хлеб, которого осталось совсем чуть-чуть. Ведь это он сам вчера взял большой ломоть для рыбалки, а Валя так и не купила…

-Когда мама придет?- спрашивала Ира. -Мы к ней в больницу пойдем? – Таня тихо села на стул. – Пойдем? -Так, сначала я сам схожу, все разузнаю. А, если разрешат, и вас потом приведу. Сегодня у тети Поли посидите, я вас потом заберу. -Но, папа! – Люба хотела уговорить отца взять их с собой, но Таня дернула ее за руку. Сестра осеклась… …-Состояние тяжелое. Сами понимаете, перелом позвоночника, — уже через час Федор стоял перед врачом, что вышел поговорить с родственником поступившей вчера пациентки.

– Гарантий нет. Только пастельный режим, будем наблюдать. Ей нельзя сейчас ничего. Шевелиться для вашей жены сейчас – это путь к смерти. Понимаете? Федор понимал. Давно, еще в юности, он подрабатывал санитаром в отделении травматологии. Там частенько привозили таких больных. А потом, кого через год, кого через месяц выносили вперед ногами… Перед глазами все поплыло. Показалось, что Валя идет к нему по коридору, а на ней то самое пальто, что Федя заприметил в витрине магазина, что протягивает ей Федя ведро, полное рыбы. Валентина улыбается, кивает… -Мужчина! – в нос ударил крепкий запах нашатыря.

– Придите в себя, возьмите себя в руки и идите навестить жену. -Да, я сейчас… Сейчас… …Валя проследила глазами за вошедшим мужем. Говорить не хотелось. Федор, сминая в руках рукав выданного медсестрой халата, сел на стул. -Здравствуй, Валюш. Ну, как ты?… Что сказать? Что сказать человеку, который теперь как будто и не человек вовсе, а тень, что пригвоздили к кровати, распластали на простыне и велели застыть…Что сказать?! -Привет, — прошептала Валя. – Как девочки? -Скучают, — буркнул Федор. – Ну, как же ты так, Валя, а? Я ж говорил, вернусь, помоем… Он прятал глаза, потому что и не думал он мыть это злосчастное окно. Они оба, и Валя, и Федя, это прекрасно знали.

-Ты лежи, отдыхай. Я все буду делать, девочек разрешили приводить к тебе. Все будет хорошо, — шептал Федор, а сам все ниже наклонялся над женой, и вот он уже обхватил руками ее голову, целовал бледные, дрожащие губы, гладил брови, щеки. И только тут понял, что нет больше жениной косы, нет больше водопада волос, что так блестели по утрам, плескаясь в восходящем солнце. Валя, как будто почувствовав его вопрос, зашептала:

-Ничего, отрастет, отрастет, и не заметишь… Федор быстро закивал, закусив губу. Вернувшись домой, он не стал заходить за дочерьми, а вынул из буфета початую бутылку и плесканул в рюмку горькой жидкости. Душа горела, горела глотка, дрожали руки, а сквозь чистое стекло смотрело в комнату солнце. -К черту! – рыча, Федор вскочил и смахнул с комода слонов, что бесстыдно улыбались, подняв свои хоботы.

– Пошли все вон! Фарфор с громким звоном упал на пол, Федор стал топтать его ногами, а потом сел в уголке и тихо заскулил… …Семью пускали к Валентине раз в три дня. Уж очень нервничала женщина, когда гуськом, держась за руки, девочки заходили в палату и вставали перед матерью. Они рассказывали о том, как живут, как дела в школе, приносили свои дневники, Ира показывала поделки из садика. А потом уходили вслед за медсестрой. Тогда Валя закрывала глаза и позволяла слезам скатиться по щекам. Слезы щекотали лицо, соленым привкусом оставаясь на губах, и вытереть их было невозможно…

С того самого дня, как Валя уехала из дома в карете Скорой помощи, жизнь всех изменилась. Тетя Поля, отложив вязание, стала чаще бывать в квартире соседей, девочки сами стали делать многое из того, что раньше лежало на плечах матери. Таня убиралась, Люба, подставив к раковине табуретку, мыла посуду, Ира, отдуваясь и кряхтя, поливала герань и фикус. -Молодцы, девочки, молодцы! – хвалили ребятишек соседи.

– Мама вернется и обрадуется! Теперь Федор не нежился в кровати по утрам. В первое время было совсем тяжело. Он не умел варить кашу, от его стряпни девочки отворачивались. Только бутерброды выходили съедобными.

-Девчонки, вы простите меня. Вот лето наступит, поедете в лагерь. Там лучше будет, — уговаривал он девочек и себя. -Нет, — Таня, вскинув на отца смелые глаза, строго посмотрела на него. – Я маму буду навещать. Никуда я не поеду. -И я, — вторила сестре Люба. Ира только хваталась за руки старших и тоже кивала. Тогда Федор, взяв у Татьяны большую тетрадь, шел к Вале в больницу, садился на стул и записывал рецепты тех незатейливых блюд, что как-то сами собой выходили из-под рук Валентины. Через какое-то время Федор даже осмеливался спорить с женой, как варить крупы. Соседки по палате с интересом наблюдали за этими кулинарными поединками.

Теперь по утрам Ира, разбросав по плечикам длинные волосы, шла к Федору с расческой. Тот, скривившись и закусив губу, пытался заплести их в косу. -Нет, хочу «колосок»! У Надьки «колосок», я тоже так хочу! -Я не умею «колосок». Давай, косу! Как у мамы! -Ну, ладно, давай как у мамы, — вздыхала девочка… Федор совсем позабыл друзей, на выходных сидел дома, стряпал или прибирался в квартире. А вечером, помыв посуду и расставив ее на полках, как делала это жена, он брал толстую, потрепанную книжку и садился на краешек Ириной кровати. Он читал, чуть прищурившись и перелистывая страницы слюнявым пальцем, а девочки слушали, затаив дыхание. Раньше им читала мама, она скоро вернется, и все будет, как раньше… …

-Мама! – Таня пришла как-то в больницу одна. – Мама, когда ты вернешься? Когда ее выпишут, доктор? – обратилась она к стоящему рядом мужчине. -Нескоро, девочка, нескоро. Нужно потерпеть… — отвечал тот. -Мама, я соскучилась, мама, — Таня, наклонившись, тихо гладила мать по лбу, по щекам. Валя улыбалась и кивала, одними глазами кивала, но Таня все понимала.

-Больно тебе, мама? Валя попыталась, было, соврать, но Таня все поняла… Тогда Татьяна начала крепко ненавидеть отца. Ведь кто-то должен был быть виновен в том, что случилось с мамой, с их семьей. Федор!… …В тот вечер Федор забрал Ирочку из сада, она плакала, потому что воспитатель сказала, что у девочки вши.

-Нужно лечить! – строго посмотрела она на Федора. – А то вы мне так всю группу заразите! -Да, просто, понимаете, мы сейчас без мамы… -Керосин есть? Расческа есть? Вперед! Длинные, густые Ирины волосы путались и никак не желали расчесываться. Дочка плакала, уверяя, что ей жжет глаза. Вся квартира пропахла керосиновым духом. Таня, придя из школы, стояла под дверью ванной и слушала, как всхлипывает Ирка, как ворчит Федор, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.

-Ты понимаешь, что, если мы тебя не вылечим, ты не пойдешь в сад! Кто будет с тобой тут сидеть? Кто!? Мне нужно работать! Мужчина дергал расческу, а потом, разозлившись, пулей выскочил из ванной, схватил ножницы и кинулся к Ире. -Нет! – она испуганно дрожала. – Папа, пожалуйста, я не буду больше плакать! Не режь! Я хочу, как у мамы, волосики!

Не режь! Девочка визжала, а Федор кромсал длинную косу, роняя волосы на пол. -Папа! Остановись! – Таня повисла на руке отца, вцепилась в нее зубами. – Немедленно перестань! -А если нет, тогда что? Ну, что? – Федор тяжело дышал. – Я устал от ваших капризов. То не едят, это не хотят. Платья эти ваши дурацкие гладить надо. Я устал, понимаешь, от всей этой трескотни по вечерам! Мне плевать, что там у тебя в школе, что в саду. Я…

-Устал? — Татьяна вырвала ножницы из его рук и бросила их на пол. – А ведь это ты виноват в маминой болезни! Ты все повесил на нее, думаешь, никто не понимает?! Ты убил ее! Кто она теперь, кем выйдет из больницы, если вообще выйдет?! Кем? Инвалидом, вот кем! Спасибо, папочка! Низкий тебе поклон! Ведь она просила тебя остаться тогда, помочь ей… А ты… Ты…Ненавижу тебя! Ненавижу! Ты во всем виноват!!!

Федор, вскочив, выбежал из квартиры, провожаемый Таниными проклятиями. Ира, подбирая с пола обстриженные волосы, причитала: -Хочу, как у мамы, пусть опять будет, как у мамы! Таня, я хочу к маме! – и вот уже все трое, Татьяна, Ира и Любаша, сидели в ванной и ревели… …Федор долго тогда не возвращался домой. Таня сказала то, что боялись думать и Валентина и сам Федя. Все жили как-то по-глупому… Федор верил, что жена в доме должна делать все, а он может отдохнуть. Так было и в его семье, так воспитали…

Валентина «тянула свою лямку», исправно и тихо. Вздыхала иногда, плакала от усталости, но тянула. Так было нужно, так было всегда… И все молчком – глотали обиды, прятали недовольство, закрывали глаза, когда кто-то рядом был печален… Глупо жили… …Утром Федор сидел у кровати жены. Валя похудела, бледное лицо смотрело грустно, строго. -Валь, Таня вчера сказала, что ненавидит меня, что я виноват во всем. Федор сглотнул.

-Ты прости меня, Валечка! Ты прости меня! Буду тебя на руках носить, слышишь? Обещаю! -Полно, Федюш! Пустое это! Таня остынет и опять будет тебя любить. Я сама во всем виновата, пустое… Не будем об этом! Почему от тебя керосином пахнет? Валентина нахмурилась. Федор отпрянул. -У Иры вши. Я ее постриг, она орала, все хотела, как у тебя, косу…Как у тебя… -Ничего, отрастет. Все будет хорошо. Вот вырастут у нее волосики, и я вернусь. Иди к девочкам, я устала… …Татьяна больше не сказала отцу ни слова. Девочка делала вид, что его просто нет рядом, не существует того человека, который напоминает о боли… …

-Таня, — как-то Федор поймал дочь за руку. – Ты не ешь ничего, ты совсем бледная стала. Поговори со мной! Прости ты меня! Танюша! Девочка остановилась, пытаясь вырвать руку из цепких пальцев отца. -Пусти! -Таня, нам надо поговорить! Мама просила…Тань, я просил у нее прощения, она простила меня, прости и ты… И вдруг Татьяна зарыдала, скривив лицо, поперхиваясь и дрожа. -Ну, что ты? Что, ты малыш!?

– Федор сгреб девочку в охапку. – Все будет хорошо! -Папа, папа… Это же я…Все я! -Что ты? -Я маму напугала, я зашла в квартиру в тот день, дверь от сквозняка хлопнула, и мама испугалась, оступилась. Она упала из-за меня, папа! Ой, мамочка!… Федор долго держал дочь в объятиях, шепча что-то глупое, нежное, а девочка жеребенком билась в его руках. Потом затихла, только всхлипывала. -Никто не виноват, девочка, никто. Случайность… …

Прошло почти три года. Федор шел с работы, успев забежать в магазин и таща авоську с продуктами. Тут его нагнал давний знакомый, что когда-то рыбачил с Федором на Пахре. -Федя, ты? Не узнал сразу! Что это ты, не появляешься? Мы тут таких щук поймали! На выходных еще поедем! Давай, с нами. -Нет, не могу. -Что так? Жинка не пускает? -Нет, что ты, — спокойно ответил Федор. – Дел много. По хозяйству. -Да ты что?! Домовитый ты стал, ох, домовитый! -А то! Вон, какое у меня женское царство! – Федор указал на три фигурки, что стояли у входа во двор.

– Танюша, Ирочка и Любаша. Всем нужно помогать. -Бабам помогать? Кто это там тебя встречает? -Дочки. Красавицы мои! – Федор улыбнулся. -А жена-то где? Валькой, вроде, звали… -Валюша тоже скоро будет с нами. Ладно, мне пора. Извини! – Федор заспешил вперед.

– Девочки, берите поклажу, а то сейчас уроню. Они шли, что-то обсуждая, а знакомый все стоял на тротуаре и смотрел им вслед. Его никто никогда не встречал. Разве что, бабушка, с которой жил в детстве. Да и та давно уж похоронена где-то в деревне, у старенькой, белокаменной церкви… …Валя вернулась домой через три года, тоже весной, когда у Ириши снова красовалась роскошная, еще гуще прежней, коса. Все те же слова из песни

Ободзинского лились из открытого окна нижнего этажа, все также тетя Поля сидела на лавочке, перебирая спицы. И в то же время, все теперь было по-другому. Другой Федор, другая сама Валентина, да и девочки другие – повзрослевшие, строгие. Их семья была уже другой, потому что каждый стал частицей чего-то общего, что боялся потерять больше самой жизни…

Автор: Зюзинские истории