Холодный дом

По разным причинам покидают люди дома, и какие дома: крепкие и не очень, большие и малые. Идешь где-нибудь в глуши и видишь, пятистенный великан под деревянной крышей. Окна маленькие, как бойницы, но дом просторный на десяток детей рассчитанный. Но пустой. Ушли хозяева из дома. Может из-за тех же детей – учить надо. Или уехали дети и не вернулись, а старики ушли в мир иной. На Печере та же картина. На реке Лузе, где-нибудь в Ношуле…

Пожалуй, ни в одной стране мира не увидишь такого разора, запустения. Дома покинутые быстро стареют, ветшают, клонятся на бок. Пугают прохожих выбитыми рамами, гниют, а затем, умирают. Но и мертвые они еще долго напоминают о своем былом величии: гнилыми бревнами, лентой добротного фундамента, крапивой и кипреем, а то и просто холмиком, по которому можно определить, где был фундамент, где стояла русская печь, где был погреб.

Грустно и тягостно от такой картины и всегда хочется заглянуть в прошлое, разгадать причину, почему сюда приходили люди, как они жили? Приводили в дом молодых женщин, любили и ссорились, работали в поте лица, рожали детей — давали будущим поколениям жизнь.

Только и всего – жизнь… Все мы вышли из таких ныне заброшенных домов, заброшенных деревень. И если кто-то кичится своим городским происхождением, а тем более столичным, у меня такой человек вызывает чувство жалости, сострадания, насколько же он убог и односторонен в своем развитии. Любой деревенский парень уже богаче городского тем, что может жить на земле в своем доме, в лесу, а прелести городской жизни познаются очень быстро, было бы желание. Я бреду пешком в морозный зимний день к своему деревенскому дому, построенному собственными руками. Дом еще не покинут, но оставлен. Это моя гавань от всех житейских бурь, здесь можно работать и отдыхать, думать о пережитом и будущем, мечтать, здесь можно громко петь, стучать, включить до утра музыку… Стоит мой дом на высоком берегу двух речек. Стоит заколоченный, и видно издалека, как скучно ему без хозяина. Не дымится труба, и холод заполнил нетопленное нутро.

Подхожу к дому, осматриваю следы на снегу. На этот раз, слава Богу, ни одна пакостная нога не подходила к моему строению. Здороваюсь. Стучу рукой по косяку, говорю ласковые слова. Все любит ласку и уважение. Когда я его строил, то под матицу положил юбилейный рубль. По щелям, (по старой русской примете), чтобы жилось богато, растолкана мелочь. Как-то пришла ко мне в гости старушка. Поздоровалась. И прежде, чем пройти к столу, пошла, искать по дому щели. Для чего спрашиваю, Марфа Петровна, это делаешь? А как же, — ответила старушка после того, как нашла щель в еще не законченном отделкой доме. Опустила в отверстие полтинник и заключила:

— Дом уважать надо, любить, разговаривать, тогда он к тебе добром отзовется, а что касается денег, так богаче жить будешь. Вот откуда такое отношение у меня к дому. Открываю заколоченную дверь, вхожу в дом, запах картофеля из погреба и еще чего-то нежилого. Унылые стены, запылившийся пол. Вещи лежат, где попало. Где оставил в прошлый раз, там и лежат. Холодная русская печь стоит, понурившись, потрескалась кой-где глиняная замазка, высыпалась из швов. Глажу рукой по печным холодным бокам. Успокаиваю:

— Ничего, сейчас натопим и заживем уютно. Обхожу все пустые комнаты, везде следы прошлой жизни и нынешнего запустения. Надо работать, надо вживаться, здесь нет центрального отопления, канализации и водопровода. Ношу воду из речки Жемчужки. Дрова в поленнице звенят на морозе, когда сбиваешь с них снег. Звук от поленьев отлетает к высокому берегу реки Койвы, ударяется о скалы и затихает. Нет, зимой эха.

Растопляю голландку, поленья трещат в утробе печи. Наполняется холодный дом новыми запахами. Но тепла нет, и долго не будет, пока не прогреется сама печь. И только потом начнет отдавать тепло дому и хозяину. Хорошо быть щедрым, когда у тебя есть что-то лишнее. Так и печь. Она щедра, но прежде обогати ее теплом и только тогда жди отдачу. Первый день так и уходит на обогревание печи. Протопилась голландка, прогрелась, до красна плита, духовка, бока печки. В доме уже радостней, но все равно ходишь в унтах и фуфайке. Верх печки холодный, и чтобы протопить всю полностью, растопляю русскую печь. Сейчас уже многие не ставят в домах русскую печь обходятся паровым или электрическим отоплением.

Русская печь — украшение деревенского дома. Это как бы камин и не камин. Камин прогорел и погас и все тепло практически уходит вместе с потухшими поленьями, Русская печь примет тебя озябшего, согреет, вылечит, если нужда пришла, приготовит самую изысканную пищу, и даст отраду душе.

Растопляю русскую печь. Выбираю поленья поровней, посуше. Нижнее полено кладу поперек печки, а затем, другие на него. Вспыхнувшая лучина охватывает пламенем нижнее полено, и огонь, почувствовав подходящую пищу, пляшет веселым зайчиком, охватывает верхние поленья одно за другим. Потрескивают дрова на огне, искры летят, как фейерверк.

Но если в фейерверке огоньки взлетают вверх и, падая, гаснут, то здесь, наоборот, при каждом взрыве искры взмывают вверх и, достигнув дымохода, глохнут в дыму и улетают ввысь сажей. Огонь играет разными красками: то синим, на торцах поленьев, то алым на выходе к дымоходу, то белым внутри печки.

Интересно наблюдать за огнем, он всегда разный, всегда неповторимый. Это не костер, где порывы ветра треплют огонь и дым, и этот дым каверзно лезет в глаза, заставляет менять место у костра. Здесь огонь властвует спокойно. Первым прогорает нижнее полено, трескается, распадается на большие крепкие угли, костер оседает, огонь проникает вглубь печи.

Поленья, прогорая, сохраняют свою форму. Крайнее полено полностью превратилось в уголь. Огонь покинул его, и бывшее полено лежит в виде «судака» на противне, отдыхает, тускнет, покрывается золой. Иногда с этой затухающей массы слетит искра. Покружится мгновение и гаснет.

Прогорела русская печь, прекратился треск поленьев, но шелестят, как осиновые листья, затухающие угли. Загребаешь клюкой каленые угли к одной стенке. Казалось бы, они замолкли от человеческого вмешательства, но нет, через мгновение опять тихий шелест и так до той поры пока печку не закроешь наглухо, а угли не остынут окончательно.

В доме стало теплей, но не настолько, чтобы снимать верхнюю одежду. Дом прогреется завтра, после очередной топки, вот только тогда печь отблагодарит за все старания. Завтра начнется нормальная деревенская жизнь.

Надолго ли? Через пару недель опять нужно ехать в город. Дом опять остывает. И вновь я разговариваю с печкой, с домом – извиняюсь за беспокойство. Прощаюсь. До будущей встречи.

Владимир Голдин