Поселок лесорубов раскинулся по обе стороны полустанка — Супротивный, что четырьмя ращъездными линиями дополнял железнодорожную магистраль: Москва — Владивосток на 765-м километре. Хлеб на полустанок привозили только для железнодорожников и продавали в магазине, который стоял рядом с вокзалом. А для лесорубов Нейского лесоучастка хлеб пекли в поселковой пекарне. С вечера затворят тесто, ночью замесят его и на заре выпекают. Но продавали его только после обеда, когда он остынет и вылежится на стеллажах, устроенных на всей половине стены пекарни.

Выдерживали хлеб на полках потому, что его продавали тогда не штучно, а на вес. И потому нужно было ему выдохнуть из буханок пар. Пар – не хлеб, а вода и сытости он никакой в себе не несёт. Это в паровозе пар имеет главное значение, а в хлебе только лишний вес нагоняет. Хлеб в магазин возили на лошади. Дядя Алексей запрягал в хлебную телегу большую тяжеловозную кобылу и огибая половину поселка по раскатанной тракторами дороге, вез хлеб в магазин.

А там уже очередь. Домохозяйки и ребятишки плотной толпой стояли в тесном и полутемном помещении магазина. Вся очередь в магазин не помещалась и выворачивала из распахнутых дверей на крытое тесом большое крыльцо. После отмены карточек лишнего хлеба в ту пору не пекли, а населению поселка продавали продукт номер один по числу едоков в семье.

Расчет был прост: взрослому буханка, подростку половина булки. Наа сутки. Мальчишки, кто ходил в школу, едва сбросив дома сумку с учебниками, бежали в магазин занимать очередь. Кто в школу не ходил – бежали следом, помогать дежурить в очереди и нести домой хлеб и помогать управиться с довесками, какие добавлялись до полного веса буханок. Довесок – это самое вкусное в буханке место.

Когда, наконец, очередь подвигалась к весам, измятые в толкотне и давке очереди и изрядно проголодавшиеся пацаны, внимательно следили, как тетя Галя будет отпускать хлеб. Каждый кормилец старался угадать – какой будет сегодня довесок. Ребята оглядывали крайние на полке буханки, в тайной надежде, что они будут немного поменьше двух килограммов и тогда довесок будет большим и сытным. Его хватит на всю дорогу до дома. А у дома можно будет с меньшими терзаниями выкроить кусочек дворовому псу, Тарзану, на непременное угощение.

Чем ближе юный покупатель подвигался к весам тем чаще с беспокойством посматривал на хлебные полки. И взрослым и ребятишкам казалось, что хлеб с полок убывает все быстрее, а очередь подвигается все медленнее. А это значило, что первого привоза может не хватить. И если дядя-Алексей задержится где-нибудь в дороге, придется всем его ожидать. Ребятишкам это – хуже некуда. Тетя-Галя спросит у остановившейся очереди – кому чего надо кроме хлеба.

И тут начнется самое неприятное. Люди из конца очереди будут протискиваться к самым весам и снова образуется толкотня. А кто-то и попытается застрять на дареном месте до второго привоза и ухватить хлебушко, заговаривая соседок самыми свежими поселковыми новостями. Женщины будут долго и обстоятельно разбираться – кто за кем стоял а ребята все это время переживать задержку. Но, сегодня хлеба кажется достанется с первого привоза…

И вот уже тетя Галя ловко бросает две буханки на чашу весов, сверху припечатывает ещё одну и гремит гирями на другой чаше. Наконец, замерев на секунду, взглядывает на качающиеся утиные носики противовесов. Мальчишки затаив дыхание, следуют ее примеру. Наконец, носик рычага на стороне которого лежит хлеб, нырнув в пугающую ребят глубину и уверенно выпячивается выше другого. Тетя Галя касается буханки хлеба, скалка под ее чутким движением снова неохотно опускается вниз.

Этого мимолетного движения опытному продавцу достаточно, чтобы определить – какой отрезать довесок. Она, не оборачиваясь, ловко подхватывает с полки следующую буханку хлеба, а в другой руке уже держит большой хлебный нож. Взмах руки и довесок летит на хлебную поклажу, а скалка весов снова катастрофически падает вниз. А, вынырнув, замирает на одном уровне с другой. Тетя Галя не дает весам больше дразнить ребят и схватывает хлеб с весов.

Теперь нужно не мешкая сложить буханки в черную, из керзовой кожи сумку с такими же черными лямками и подобрав сдачу, задом выпрастываться из очереди. А следом уже напирают разморенные теснотой и давкой пацаны и тетки. Хорошо с хлебом идти домой из магазина! Сумка закинута за спину и лямки ее не туго давят на плечо. В свободной руке косо отрезанный кусок свежего хлеба. А корочка на нем такая хрустящая и вкусная-вкусная. Ее можно откусывать небольшими кусочками и неспешно разжевывая шагать по доскам тротуаров. Можно посмотреть на стене клуба афишу и спросить у старших мальчишек, если еще не научился читать, какое сегодня будут показывать кино.

уже знают и охотно скажут, цветное ли. Знают – сколько частей в фильме и сразу ли сегодня заведут старый «движок»… Возле дома встретит соседский пес-Тарзан. Он еще издали будет махать хвостом и дружелюбно и внимательно заглядывать в глаза и осматривать руки. Ему нужно отдать остаток довеска. А если довесок маленький, тогда и Тарзану достанется меньше. Хуже всего, когда довеска совсем не бывает. А отламывать корку от непочатой буханки, было не принято.

А это значило, что никто никогда этого не делал. Тогда обоим пост. Но прихоть собственную одолеть легче, чем принимать молчаливый упрек друга. Он же слышит как из сумки наносит, даже несет, свежим печеным хлебом. Он подбегает к ногам и трется шеей и боком. Тычется мордой. Нетерпеливо и коротко повизгивает. Словно говорит: «Ну хватит уже мучить меня… Доставай гостинец… пора и честь знать… » Честь жжет щеки. Уводит в сторону взгляд. Торопит шаг. Хорошо, что испытание это бывает не каждый день. А когда привезут конфеты. – тогда, если опоздаешь, к магазину трудно подступиться.

Глухо гудящая, словно пчелиный рой толпа заполняет все крылечко, а в самом магазине – баня. Очередь толкается и напирает. Задним кажется, что кто-то впереди опять полез без очереди и они постепенно усиливают напор. Впереди стоящие добавляют стремления и в средине очереди трудно дышать. Не часто, но случается, мужики лезут без очереди за бутылкой водки. Водка стоит в стороне от самых нужных товаров. Бутылки закупорены картонными пробками и залиты сургучом. Сверху еще не остывший сургуч придавлен бронзовой печатью и по верху закупорки заметны оттиски каких-то знаков.

Стоит бутылка водки двадцать один рубль. Подумать только! – За такие деньги можно купить больше половины килограмма шоколадных конфет: « Пилот»! Не этих подушечек, за которыми сейчас бьется очередь, а шо-ко-лад-ных… Женщины принимаются стыдить выпивох. Те отговариваются, конфузливо сводя перебранку к какой-нибудь пустячной шутке. Вспоминая сейчас те сорок последние годы и сравнивая царившие тогда нравы с нынешними, так и хочется вступиться за тех лесорубов. Н

у, купят они бутылку. Разопьют ее на троих или на двоих. Покуражатся для видимости, поприкидываются подгулявшими молодцами, погорлопанят озорные частушки и если не схлопочут беспризорную зуботычину, мирно разбредутся по домам. Какие там запои, похмелья и кодирования?!… Завтра гудок электростанции разбудит в пять часов утра. А в шесть часов рабочий поезд отправится в лесосеку. Успевай! А если не успеешь – ждет тебя полгода принудиловки… У

спевали все. А народ в очереди гудит. Волнуется. Не приведи Господи какому-нибудь пацану, а хуже девчонке, выбиться из очереди! Обратно на свое место – не попадешь. Ладно, если какая то сердобольная женщина вступится, пристыдит соседей и очередь на миг ослабит натиск. Тогда не зевай, ныряй в разъятое место и, может быть, снова втиснешься в поредевшую гущу.

Малькам труднее всего. Старший брат Венька в гуще очереди сам встаёт в поток, а Сенька толчется где-нибудь по краю. Совсем уходить не надо. Мало ли чем помочь понадобится. Сегодня, говорят, привезли конфеты-подушечки. Они и правда похожи на настоящие разноцветные подушки. Белые, зеленые, розовые, синие. Некоторые из них украшены цветными полосками. Одна беда — уж очень они малы… Конфеты пересыпаны сахарным песком.

Сахар густо облепил бока конфеток и от этого они кажутся еще слаще. Сегодня опять « дают » по пятьсот граммов на едока. По списку. Это на месяц. Конфеты упакованы в деревянные ящики, сколоченные из тонких досочек. Лежат конфеты слоями. Каждый слой отделен хрустящей бесцветной бумагой. Ящики лежат грудой у самых весов за прилавком. Если встать на цыпочки и вытянуться из-за прилавка, то можно увидеть горку конфет, в распечатанном верхнем ящике. Т

етя Галя с размаху тычет в ящик большим совком и загребает в него целый ворох конфет. Затем сует совок в огромный кулек и выкладывает на чашу весов. Новый кулек тетя Галя вертит ловко. Глазами пробегает по строчкам тетради, где записаны все едоки семьи лесоруба, а руки уже скрутили новый кулек доля следующего покупателя. Бумаги у тети Гали много. Здоровенный каток ее стоит у дверей магазина. Иногда привозят вместо подушечек круглые конфеты. Они гладкие, сахаром не пересыпаны и по боку у них зеленые и красные полоски. Эти конфеты иногда слипаются и лежат в ящике комом.

Тетя Галя едва разламывает эти сладкие пласты и заворачивает в бумагу, уже не скручивая кулек. Еще больше толкотни и давки, когда в магазине продают и хлеб и конфеты. В один из таких дней Сенька с Венькой натерпелись испытаний, каких хватило бы и на взрослого дядьку. В этот день в поселке был женский банный день. Дело в том, что баня поселка не могла поместить разом всех мужчин и женщин и потому, назначены были для помывки женские и мужские дни. Поскольку в поселке малых детей и женщин было больше, чем мужиков, им были назначены пятница и суббота, а мужики довольствовались воскресеньем.

В субботу после обеда мама поручила братишкам сходить в магазин за хлебом и, если будут давать, конфеты, выкупить и их. А придя домой затопить печку и вскипятить чайник. А когда она вернется из бани, они все вместе будут с конфетами пить чай. Вечер обещал быть уютным, поскольку по радио обещали сегодня передавать театр у микрофона. Мама очень любила слушать эти передачи.

И в такие вечера усаживалась с вязанием в большой комнате под большой тарелкой пергаментного репродуктора и довязывая носок, слушала передачу. В этот вечер она уже не копалась в домашних уроках. Братишки забирались на печку и вольно играли во всякие выдумки. Под крышей дома царил мир, покой и уют. Когда братцы прибежали в магазин, людей там было уже озеро. Они заняли очередь и Сенька остался стоять в хвосте череды, а Венька, пока еще давка не неволила младшего брата, побежал по своим мальчишечьим делам. Вернулся он во время. Народ уже сплачивался в русло потока.

Канитель толкучки они пережили относительно благополучно. Приближаясь к весам, Венька выпростал голову из за чьей-то спины и едва ли не прокричал Сеньке: – Вместо конфет продают какую-то халву… Но она сладкая, как конфеты… Все берут… – – И ты бери, раз сладкая… – подбодрил его младший. Когда подошла очередь, Венька выкупил хлеб и сладкое и выбрался из очереди. С немалым облегчением они выбрались на улицу и на ступеньках крылечка и присели передохнуть. Венька пошарил по карманам и рассеянно взглянув на брата еще не испуганно пролепетал:

– А где сдача? – – Куда положил? – Вопросом же ответил младший. Венька стал вынимать из сумки буханки хлеба и укладывать на колени Сеньке. Последним он достал двухкилограммовый куль сладостей. Столько сахара полагалось на их семью. Все это проделывалось в глубоком, тягостном молчании. Обронить деньги в этой толпе, значило заживо их похоронить. Подобрать их никто бы не смог, поскольку в этом скопе человеческих тел невозможно было наклониться и подобрать ассигнацию.

Ее скорее всего бы растоптали, растерли подошвами. Пошарив под стелькой сумки, Венька вытащил из нее десятирублевку. Облегченно вздохнув, братишки принялись укладывать сумку. А когда сложили хлеб, поверх его поместили халву. Венька отогнул угол кулька и достал из него рассыпчатый серый кусочек ароматной сладости. Разломив его пополам, другую половину протянул младшему. Запах халвы обоим мальчишкам показался очень знакомым. Они еще не нашли ему названия а пальцы уже аккуратно поместили сладкое в рот.

Пошевелив языком и едва ли до половины прожевав угощение, оба растерянно и оторопело взглянули друг на друга и одной нотой выдохнули: – Вы-б-б-б-ой… – В голодные послевоенные годы с собой в деревню, где они недавно жили, привозили на скотный двор с пакгауза железнодорожной станции. Он лежал в конных санях надежно упакованный брезентовой накидкой. Толстые блины его, похожие на сковороды, темно коричневой грудой покоились в конных санях. В

зрослые выгружали его в кладовую и иногда колотые кусочки этого скотского деликатеса попадали на зуб ребятам. Вкус его был резкий и едва ли не горький, но в глубине этого вкуса чувствовалось что-то маслянистое, питательное, сытное. И хотя масло из подсолнуха было беспощадно выдавлено и выжато державной силой, все равно это была еда, которой в послевоенные годы не хватало ни взрослым, ни детям. То-то забава была грызть и разгрызать эти коричневые осколки!

А сейчас, на крылечке магазина, изведав выкупленную месячную усладу семьи, мальчишки натолкнулись на тот же терпкий аромат выбоя, который присутствует в халве впеерееди сладости. Но так как ребята не знали, что такое халва и никогда ее во рту не держали, а вкус выбоя они заучили наизусть, то не удивительно, что халва им показалась выбоем. А охватившее их волнение и огорчение напрочь затмило сладкие качества лакомства. Венька глянул на хвост очереди, который еще не помещался в магазин и отвернулся от дверей. Пробиваться к весам и возвращать назад эту покупку, было настолько же безнадежно, как поверить в то, что мама одобрит его поступок…

– Пойдем. – Наконец обреченно проговорил он и подхватив сумку, шагнул на тротуар. Домой они сегодня брели молча. Разговор явно не клеился. Какие-то обрывки фраз. И долгое тягостное молчание. Вот и все, чем успели обменяться братья за весь обратный путь. Дома кормильцы на редкость проворно управили все хлопоты. Выбой положили в настенный шкафчик, что висел над кухонным столом и плотно закрыли остекленную дверцу. Особо старательно выхлопали половики и вымели пол. Затопили печку. Сварили чай. И в четыре глаза выглядывали на тропку, что вела к их дому.

А когда заметили родительницу, мышками шмыгнули на печку. Затаились. Слушали как мама поставила в коридоре тазик с бельем. Открыла двери в комнату и удивилась редкой тишине и покою так обстоятельно поселившемуся в их оживленной горнице. Позвала. Откликнулись. Сняла верхнюю одежду и заговорила снова. Чего-то пробурчали. – Да вы не заболели ли, мальчишки? – Согласились. Вроде бы в ушах шумит и голова кажется кружится… – Не угорели? Но угаром не пахнет – снова удивилась мать. Заметив необычный порядок в доме – похвалила. Восторг в ответе не прорывался.

Странно. И тут наступило то, чего мальчишки ждали и боялись. – Хлеба купили? – – Купили! – – А конфет? – –Ага…В шкафчике… – – Так слезайте поскорее, чай пить будем. – – Ага… Да… мы потом… – Мать открыла шкафчик и, мальчишки слышали, развернула злополучный пакет… Долгое, дольше не бывало, молчание воцарилось на кухне и повисло над полатями… – Ой… – ойкнула мама на кухне.

– Ой… Ой… – отдалось эхом в запечье. – Халва! – Восхищенно проговорила мать и решительнее захрустела бумагой свертка. – Я халвы наверное уже лет пятнадцать не пробовала. А эта свежая да рассыпчатая! Вот отец удивится…Ой молодцы ребята… – Приговаривала она, доставая чашки и другую чайную посуду. – А что, разве это не выбой? – – Какой же это выбой! Он для скота, а это первая сладость к чаю. – Быстрее, чем в этот раз, братишки с печки больше никогда в своей жизни не слезали…