Лучшее видео студии Link Top vidio Link 

Творчество юных                    Creativity of the young

Лучшие творческие работы молодежи.

  адрес электронной почты: pushkinec-club@mail.ru

ТОЛЬКО ДЛЯ МОЛОДЕЖИ 60-х и 70-х ГОДОВ. КУДА УХОДИТ ДЕТСТВО — СКАЖИ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ…

Текст песни Скажи Председатель

Колхозное поле, колхозный амбар,
И в клубе колхозном играет баян
Скажи председатель кому мы нужны?
Живем мы как будто во время войны.

Колхозное поле быльем заросло
В колхозном амбаре зерно проросло,
А в клубе скучает один баянист
Кому председатель нужна эта жизнь?

Россия березовый край и родники
Останутся скоро в селе лишь старики.

Зачем разорили деревни страны
Такого не знали во время войны.
Давай председатель народ соберем
И с песней задорной работать пойдем.

Посеем пшеницу, наполним амбар
Придем к баянисту, чтоб он не скучал
Давай председатель по-божески жить,
Как мать или сына Россию любить.

Россия березовый край и родники
Останутся скоро в селе лишь старики.
Россия березовый край и родники
Останутся скоро в селе лишь старики.

Видеоклипы студии «LINK» собравшие миллионы просмотров

Русская деревня

Посвящается всем, кто часть своей жизни оставил в русской деревне. Всем, кто вырос в деревне, кто уехал и кто остался. Как известно, из песни слова не выкинешь. Порыться в корнях любого из нас – отыщутся деревенские бабушки и деды. Либо, по меньшей мере, старики были выходцами из села, и сохранилась родовая изба за многие километры от города, среди лесов, полей, озёр и просёлочных дорог. Вот и мы вплоть до окончания школы проводили в деревнях летние месяцы напролёт. Это было на рубеже веков.

С начала девяностых, когда мы вступили в тот возраст, где наиболее яркие события из жизни уже запоминаются навсегда, и до середины двухтысячных. Потом феномен русской деревни начал поступательно утрачивать былой колорит. То ли мы стали взрослее и скучнее, то ли времена круто изменились, но ныне деревня превратилась в фазенду для летнего отдыха в шезлонгах и беседках. Современный отдых в деревне, где возле каждого дома припаркована иномарка, а с огорода доносится чад мангала, напоминает картинки из богатой загородной жизни наподобие тех, что красуются на рекламных плакатах гипермаркетов в летний сезон.

А тогда у нас всё было по-другому. С наступлением лета родители увозили нас в деревню, оставляя на бабушек, и обратно городскими жителями мы становились уже под осень, когда накануне первого сентября возвращались и с изумлением озирались по сторонам в ставшей непривычной обстановке шумного большого города. Летом мы виделись с родителями только по выходным, да и то не всегда, потому что не ко всем и не каждую неделю они приезжали. Но нас это не удручало. Скучать летом в деревне – это нонсенс. В те годы вокруг детей не создавали культа, как сейчас.

Родители не мучали нас гиперопекой, а власти не строили для нас роскошные детские площадки, какие мы видим в парках, скверах и дворах в наши дни. Сегодня взрослые склонны думать за детей, жаловаться за них на то, что детям негде играть. На самом деле детям важно не где играть, а с кем. Детям нужна компания. Детей должно быть больше. Если детей-одногодок хотя бы двое, они найдут занятие, придумают игру и не будут скучать даже на крохотном пятачке напротив окон своего дома, где нет ни качели, ни песочницы. А если детей набирается уже пятеро, то просто идеально.

Это во взрослом возрасте мы часто желаем отдохнуть от людей, побыв в одиночестве. В детстве же фразы наподобие: «хочу побыть один», для нас были сродни бреду сумасшедшего. Один оставался лишь тот, кто в силу вредности и несносного характера перессорился со всеми, от которого отвернулись, с кем перестали общаться и играть. И такой одиночка не мог долго продержаться, всячески пытаясь реабилитироваться в глазах приятелей, чтобы его вновь приняли в игру. Бойкот был высшей мерой наказания. Мальчишка предпочитал, чтобы ему набили морду, нежели выкинули из компании.

Потому что синяки заживут быстро (на нас всё заживало, как на собаках), тогда как удручающее чувство одиночества не заживёт никогда. Поэтому, когда меня на майские праздники или в начале летних каникул привозили в деревню, я первым делом заглядывал в дома лучших и наиболее проверенных друзей, живших по соседству, дабы узнать, кто из них тоже приехал. Если на месте хотя бы один товарищ, радости не было предела. Мы восторженно оглядывали друг друга после долгой зимней разлуки и наперебой, не давая сказать другому, делились новостями. А потом, вдоволь наговорившись, решали, куда первым делом пойдём и чем займёмся. Если приехали все или почти все, это было идеальным началом каникул либо майских выходных.

Если же пока не приехал никто, это было плохой новостью, однако надежды я не терял, отправляясь по деревне дальше, чтобы разыскать других ребят. Компания так или иначе находилась, поскольку в деревне было полно тех, кто не уезжал из неё никогда. Я говорю о ребятах, которым, по нашему тогдашнему убеждению, не повезло родиться в городе, которые в этом селе родились, выросли и иного пока не знают. По русской традиции селом называется населённый пункт, где имеется церковь.

Если церкви нет, то такая сельская местность официально именуется деревней. В детстве мы с удивлением спрашивали стариков, почему же наша деревня зовётся селом, если никакой церкви там нет и в помине. Оказалось, что до тридцатых годов церковь имелась, но советская власть с одобрения большинства жителей реконструировала её, снеся колокольню, и устроила в этом здании клуб. Иного предназначения этого главного здания нашего села, нежели клуб, мы, родившиеся в перестроечные годы, не знали. В клубе размещалась библиотека, куда летом мы часто заходили, и добродушный дядька библиотекарь давал нам подшивки журналов «Весёлые картинки» и «Мурзилка».

Мы усаживались за стол в читальном зале и взахлёб листали их. Изредка в клубе показывали кино. На закате СССР клубный кинотеатр, как водится, превратился в видеосалон, где мы знакомились с крутыми боевиками со стрельбой и драками. Кассовые фильмы наподобие «Рэмбо» там не показывали, но никому не известный ныне боевик из начала восьмидесятых под названием «Мститель» хорошо запомнился. Современный зритель не вытерпел бы и десяти минут просмотра этого шедевра. А в тот вечер сельский люд затаив дыхание смотрел малобюджетную американскую картину со смешными трюками, неправдоподобной игрой актёров и гнусавым переводчиком.

Ну и, конечно же, главным предназначением сельского клуба было собирать молодёжь. Во времена советской власти клуб имелся в сельской местности везде, дабы скрашивать нелёгкий быт колхозников интересным досугом в редкое для них свободное время. Исключение составляли совсем уже глухие деревни, хотя и тамошняя молодёжь непременно уходила по выходным вечерам в соседнее село, где клуб имелся. Танцы в сельском клубе мы можем наблюдать во многих кинокартинах из советского прошлого.

В девяностые всё значительно видоизменилось в этом отношении. Клуб-то остался, но на смену вечерним танцам пришли ночные дискотеки, изменилась публика, исказились нравы. Клуб превратился не только в место встреч, но и в место пьянок, фривольных знакомств с девушками, подчас граничащих с натуральным изнасилованием («Раз на дискотеку пришла, нечего из себя невинную строить!»), разборок и драк. Клуб стал центром сосредоточения главных в селе, всеми обсуждаемых событий. Однажды в разгар веселья в клуб ввалился паренёк в солдатской форме.

Ну, дембель и дембель, что здесь особенного? Призыв в армию для нас в те годы был чем-то само собой разумеющимся, а о высшем образовании и откосе от службы по старой памяти ещё никто не помышлял. Для деревенского парня армия подчас служила единственным способом съездить далеко за пределы региона, проведя пару лет в Забайкалье, на Дальнем Востоке или на Кавказе. Ярче этого события в жизни многих по сей день нет. Только дембель тот был не совсем обычным, поскольку, кроме формы со значками и аксельбантами да дембельского альбома, привёз с собой со службы кое-что ещё. Подойдя к первой попавшейся девахе, он приставил к ней автомат Калашникова и потребовал отдаться ему.

Хотя ещё и Первая чеченская не закончилась, до сих пор не могу понять, откуда в нашей деревушке, за много тысяч вёрст от мятежного Кавказа в руках дембеля мог взяться автомат? Да и был ли он настоящим, тот ещё вопрос. У нас, к примеру, много лет в диване валялся муляж «лимонки», которую было не отличить от подлинной «эфки». Уверен, попади она в руки иного сельского гопника, он бы не преминул заявиться в клуб и с ней. Кроме дембелей, на дискотеку захаживали и откинувшиеся сидельцы. Они доставали диджея безапелляционными просьбами: «Слышь, а поставь вот эту…

С той девочкой на-на… С той девочкой ля-ля…» Приходилось диджею, скрепя сердце, ставить совершенно не танцевальную блатную песню, чтобы не злить уголовника, который по пьяной лавочке мог взяться и за нож. Ходкой больше, ходкой меньше… Один урка с перекошенной мордой однажды стянул с моей головы бейсболку с надписью «Nirvana», нацепил её на свою бритую макушку и ушёл в пляс. Он понятия не имел о том, кто такой Курт Кобейн, а кепка отчего-то приглянулась.

Пропала тогда кепочка, которую, кстати, мне тоже подарил приятель, поскольку «Нирвану» я никогда не любил… Разборки между деревнями вспыхивали за лето по несколько раз. Мы могли гулять себе ночью и не ведать о том, что в деревне негласно объявлено военное положение и нам грозит опасность. Возле магазина или клуба нас могли подстеречь заезжие чужаки и численным превосходством набить морду по тому лишь факту, что мы из этого села, невзирая на наш возраст.

Моему другу Женьке, которому на тот момент было всего-то восемь, взрослый мужик пустил в лицо струю из газового баллончика. Это сейчас «перцовку» в кармане носят многие, а тогда газовый баллончик смотрелся экзотично, мы и не поняли, что держит в руке незнакомый дядя из враждебной деревни, пришедший с местными на разборку. Вот он и удовлетворил неуёмное любопытство Женьки. Задыхающегося и истекающего слезами друга мы умыли на колонке и отвели домой. Была суббота, дома был его отец. Узнав о случившемся, отец схватил топор, пошёл с нами в клуб и отдубасил залётного мужика, на которого мы указали, обухом топора. Наше вставание на ноги совпало с концом света в отдельно взятой стране.

Когда мы пошли в первый класс, мало кто из нас застал синюю школьную форму, не говоря уже об октябрятских значках и пионерских галстуках. Буквари поспешно переиздавались, редакторы исключали оттуда рассказы о Ленине и детях, да и вообще всё советское. На наших глазах менялась и деревня. Я прекрасно помню, на торце клуба висел огромный портрет вождя мирового пролетариата. В селе был колхоз, несколько ферм, куда мы с удовольствием ходили, чтобы помогать деревенским бабушкам кормить телят и с безопасного расстояния наблюдать за опасными быками.

Колхозники даже дали им имена: Миша, Рома и Малыш. Самым опасным был Миша. Настоящее чудовище, минотавр: чёрной масти, с кольцом в ноздрях, свирепым взором и раскатистым голосищем. Когда он разевал пасть и оглушительно мычал, создавалось впечатление, что к ферме причалил теплоход. При этом он хищно смотрел на нас, и казалось, что вот-вот выдернет из земли штырь, к которому привязан стальной цепью, разнесёт в щепки хилый дровяной загон, настигнет нас и разорвёт в клочья своими рогами. От одного его взгляда мы бросались наутёк.

По деревне бродили слухи, будто Миша убил фермерского сторожа. Хотя это больше походило на легенду, мы, глядя на такого зверюгу, которому место в клетке зоопарка с усиленным надзором, охотно верили. А ещё в селе были школа и детсад, конюшня, элеватор, ангары с комбайнами и тракторами, молоковоз на базе «шишиги» (ГАЗ-66), на которой работал добряк дядя Саша, часто катавший и нас, заправка для колхозной техники с дешёвым в то время дизельным топливом.

Было два общежития (они же дома колхозника), столовая, парикмахерская, контора и сельсовет. Сегодня практически от всего перечисленного не осталось даже руин. Всего этого не стало, едва ушёл в прошлое колхоз. Лет пять после развала Союза, всё по инерции продолжало работать, а затем – всё. Подобно тому как мы не замечали, что растём, незаметно бросалось, растаскивалось, разрушалось, ветшало и всё былое великолепие некогда живой и работящей русской деревни.

Мы ещё успели покататься на тракторе «Белорус» и на монстре «Кировец», на мотоцикле «Урал», к которому вместо коляски был прицеплен какой-то деревянный ящик, на разного рода грузовиках, от «ГАЗ-53» и «ЗИЛ» до «КамАЗа» и «Татры». Ещё успели полазать по комбайнам, пособирать в брошенном ангаре подшипники, уходившие на снаряды для рогаток, успели набрать солидолу, уйма которого также хранилась в этих брошенных навеки пустых гаражах: им мы запасались для смазки велосипедных цепей, втулок и педалей.

Успели наесться кукурузы, которой в последний раз засеяли бывшее колхозное поле, ныне поросшее бурьяном и березняком. До конца девяностых в селе было огромное стадо. В домах, где держали скотину, день начинался с восходом солнца. Пастух следовал из начала деревни в конец, дорогой обрастая всё новым пополнением из коров, телят, коз и овец. Хозяйки уже бодрствовали, отправляя своих кормилиц со стадом на пастбище навстречу новому дню. В обед стадо пригонялось, и пастух отправлялся в очередную избу принимать пищу. Пастуха кормили по очереди, и каждый день он обедал в разных избах.

Потчевать пастуха считалось занятием почётным, для него готовили всё лучшее, а порции первого и второго блюд были огромными. В народе даже была присказка: «Ну, мать, ты мне и налила щей, будто пастуху!» То есть очень много. Ведь пастух без выходных и отпусков на протяжении лета выполнял важную работу: отводил сельское стадо на пастбище и с утра до вечера следил за ним. А ближе к девяти вечера старики сходились к магазину, усаживались на остановке или просто стояли в ожидании своих питомцев.

Когда на горизонте показывалось стадо, окрестная малышня принималась голосить: «Стадо гонят!!!», вызывая из домов припозднившихся хозяек, которые, хватая хлебные кирпичи для приманивания скотины, тоже спешили к магазину. Стадо мычало и блеяло на все лады, хозяйки голосили: «Дочка, дочка!», подзывая коров, или: «Сынок, сынок!», зовя телят. Бараны и овцы находили дорогу домой сами, безошибочно забегая в нужный двор. Корову надо было встречать, поскольку она может пройти мимо дома и заблудиться. Некоторые коровы были настолько одномастные, что я вообще не мог понять, как хозяева их различают. Не припомню случая, чтобы кто-то загнал по ошибке к себе во двор чужую корову.

Мы с друзьями ходили в дальний конец деревни, откуда стадо начинало свое шествие, возвращаясь с пастбища. Мы любили встречать стадо по вечерам, играя в пастухов, и делали это практически ежедневно. Ведь в стаде тоже имелся бык. Хотя и не такой монстр, как вышеупомянутый Миша с фермы, но и не безобидный телёнок. Собственно, с приходом стада день заканчивался, солнце закатывалось, наступала темнота, пора было возвращаться домой, мыть ноги в тазу и ложиться спать. У каждого из нас был кнут. Рукоятка у него сделана была из обычной деревянной палки, как у нунчаку.

К рукоятке мелкими гвоздочками приколачивалась длинная плеть, она же кнутовище. Гвозди для крепости удержания загибались. Кнутовище делалось из чёрной сыромятной кожи длиною метра в два с половиной. Я уже не помню, где мы доставали этот материал. К концу кнутовища обязательно привязывался хлыст (кусок лямки), без которого кнут нипочём не будет издавать свой знаменитый хлопок. Я так и не научился владеть кнутом, как заправский пастух, чтоб с хлопком, как у петарды, да с эхом на всю деревню. Хотя Макс меня этому пытался научить – его покойный дед при жизни работал пастухом.

Только выросшие в деревне Макс и Андрюха умели обращаться с кнутом. Теми жалкими глухими шлепками, что издавали мой или Димкин кнут, только кур было пугать. Корова или тем более бык на такие шлепки даже бровью не поведут. При таком стаде купить парное молоко в деревне вечером не было проблемой. Не у соседей, так через двор нальют целый бидон. Правда, я в те годы молоко, в особенности парное, терпеть не мог. Бабушка вечером наливала его мне в рюмку, словно водку, и заставляла съесть хотя бы эту детскую дозу. Я затыкал нос, зажмуривался и залпом опрокидывал сто граммов молока в себя.

Спустя какое-то время хозяйки одна за другой своих коров променяли на коз, и сельское стадо на три четверти стало состоять из мелкого рогатого скота. Это животное намного практичнее: сена жрёт раза в два меньше, а молока даёт на семью предостаточно, ещё соседям остаётся. Сравните размеры вымени коровы и козы, чтобы убедиться в этом. И если прежде на сенокос единым фронтом отправлялось всё село, а у каждого дома с хлевом для скотины к июлю вырастал стог высотой до самого чердака, то после массового обмена коров на коз сенокос перестал быть эпопеей.

Одно лето в соседней деревне то ли дорогу строили, то ли рыли карьер. На строительство колоннами, один за другим, туда-сюда шли чешские грузовики-самосвалы «Татра». Сегодня я уже не помню, когда в последний раз видел такую машину, а в те годы они были столь же распространены в народном хозяйстве, что и «КамАЗы». Совершив очередной рейс до соседней деревни, в пяти километрах от нас, они через наше село возвращались обратно. А наш друг Макс был самым коммуникабельным из всей компании, умел знакомиться с шофёрами, которые, благодаря общительности Макса, нас всегда катали.

Не стали исключением и шофёры на «Татрах», которые сажали нас в кабину грузовика у магазина, везли через лес в соседнюю деревню, там выгружались, затем ехали обратно и вновь высаживали нас у того же магазина. Однажды один шофёр попросил нас, чтоб мы принесли ему что-то из того, что пекут наши бабушки. На другой день пацаны угостили его кто лепёшкой, кто пирогом, кто ватрушкой. А поскольку моя бабушка в тот день ничего не пекла, я не нашёл иного, как отрезать несколько кусков ржаного хлеба и принести шофёру. Больше я попросту в доме ничего не нашёл, чем можно угостить. Друзья посмеялись над тем, что я вынес из дома, однако шофёр угощение от всех нас принял с равной благодарностью.

Самым ценным имуществом у пацана в деревне считался велосипед. Подобно тому как конокрадство на Руси считалось особо тяжким преступлением, сравнимым с убийством человека, и каралось смертной казнью, в деревне самым страшным, что могло произойти, был угон велосипеда – кошмарный сон любого мальчишки. К своим великам мы относились с той же долей святости, что и когда-то крестьяне – к коням. Путь сельского велосипедиста начинался с обучения кататься на двух колёсах.

Первые шишки и синяки набивали на маленьких дошкольных велосипедах, к которым поначалу прикреплялись по бокам два маленьких пластмассовых колёсика для равновесия. Наставал момент – дед или отец эти колёсики скручивали, и малец мчался, падал, ушибался, злился, но не сдавался, обучаясь уверенной езде на верном друге, который, лишившись боковых колёс, вдруг становился неудобным и непослушным. В семь лет дед купил мне красивый, сверкающий синим перламутром новенький велосипед марки «Школьник». Это из тех, которые, немного повозив нас, лишались багажника, а иногда и заднего крыла. Через езду на «Школьнике» прошли абсолютно все друзья моего детства, что в городе, что в деревне.

Советская промышленность выпускала эти велосипеды в тех же гигантских масштабах, что и трактора с комбайнами. Название велосипеда говорило за себя: пошёл учиться в школу – получил от родителей первого железного коня. Если быть точнее, это был ещё не конь, а жеребёнок. Настоящий мустанг у меня появился к десяти годам, когда дед по весне пригнал мне из магазина взрослый велосипед, он же «взрослик». Это было невероятно, особенно если учесть, что тем же летом все мои деревенские друзья пересели на «взрослики». У меня и Димана был «Урал», у Андрюхи и Макса – «Аист», а Женькины родители оказались практичнее, купив ему складную «Каму».

До складного велика не нужно дорастать, достаточно лишь регулировать сиденье. Реже попадались велосипеды марки «Десна» и особый предел тогдашних мечтаний – складной «Альтаир», с колёсами больше, чем у «Камы», и оттого резвее. Современным детям данные названия вряд ли о чём-то говорят. Нам они говорили о многом. С покупки «взрослика» и начиналась взрослая езда, несмотря на то что нам эти велосипеды купили на вырост. Первое лето я проездил на раме, не доставая до сиденья своего «Урала». Ноги ещё были коротки, что нередко аукалось на ухабах, когда, извиняюсь, яйцами бился о стальную раму.

Это была самая ужасная боль в мире. Предпочтительнее было не справиться с управлением и шибануться об асфальт, нежели треснуться яйцами об раму. Но мы взрослели и росли, незаметно усаживаясь на удобное мягкое поролоновое седло, обитое чёрным дерматином. Сперва только с горы, накатом, держа ноги на педалях, будучи по росточку не в силах их крутить, а потом доросли и до кручения. Велосипеды наши претерпевали то, что ныне называют «тюнингом».

Первое, что обязан был сделать уважающий себя пацан, – скрутить и выбросить ко всем чертям звонок, закинув его в заросли крапивы или засунув подальше в поленницу. Это, может, в городе звонок нужен, чтобы прохожий под колёса не попал на тротуаре. А в деревне, где вокруг просторы и на многие километры ни души, звонок только раздражал, постоянно расшатываясь на руле, надоедая своим звоном на ухабах, и годился разве что кур пугать на деревенской улице. Руль мы обычно обматывали красной или синей изолентой – для красоты.

К спицам на колёсах приматывали цветную проволоку, чередуя цвета таким образом, что при быстрой езде на колесе переливалась целая палитра. Благо этого добра в деревне навалом – хоть у деда в сарае, хоть у приятеля, но моток проволоки всегда найдётся для украшения железного коня. А самым ценным элементом были светоотражатели, они же катафотки. Чем больше катафоток на велосипеде, тем круче. В идеале должно было быть так: белый светоотражатель спереди на руле или над вилкой, красный либо оранжевый на заднем крыле (по аналогии с автомобилем), а на каждом колесе по два любого цвета. Катафотами гордились, их выменивали, воровали, за них дрались.

Помнится, я одному старшему парню пообещал за какую-то услугу катафотку и не отдал. Так он даже домой ко мне пришёл и чуть не пришиб, но дед вышел и прогнал его. Велосипеды раздвигали горизонты, открывали просторы и дарили билет в мир дальних, по детским меркам, странствий. И неважно, что у наших велосипедов не переключались скорости. В гору мы катили их подле себя, придерживая за руль, шагая неспешно и переговариваясь, а с вершин гнали на всех парах. Хотя конный пешему не товарищ, порой в дальние странствия брали тех, кто собственным велосипедом не обладал.

Такого везли на раме или на багажнике. Однажды Ольга, младшая сестра моего друга Андрюхи, везла меня на багажнике моего же велика от самого райцентра, а это километров пятнадцать просёлочными дорогами вкупе с асфальтным шоссе. Можно себе представить мой тогдашний вес, если меня столько вёрст везла девчонка. А ещё мы как-то открыли для себя железнодорожную станцию в шести километрах от нашего села, доехав до неё через густые леса. Тот день стал настоящим путешествием, нас не было дома с утра до позднего вечера, и от бабушек по приезду нам крепко досталось. Зато мы увидели поезда!

Мы наблюдали, как проходят бесконечные грузовые составы, слушали устрашающие гудки локомотивов, громыхание буферов и стальных колёс. И были счастливы, что открыли такое чудесное место, ибо в деревню нас возили на автобусе или машине, но никак не на поезде и электричке. Мы знали, что железная дорога где-то есть, но никогда её не видели. Раз в неделю мы все становились до белизны чистенькими, облачаясь в свежевыстиранное бельё и одежду из ветхого сундука или комода. Это было в субботу, когда по всей деревни топились бани. Сегодня русская баня видится символом приобщения к некоей элите, служит показателем благополучия и богатого досуга.

Париться в русской бане означает с шиком проводить отдых. А в те времена баня в деревне была само собой разумеющимся явлением. Где, спрашивается, мыться, как не в бане? Ведь водопровода в сельской местности нет, ванной комнаты в деревенской избе не бывает, а воду можно сделать горячей, лишь натаскав из колодца и нагрев её. Поэтому баня была у всех жителей села, за исключением, быть может, каких-нибудь дачников-новосёлов, которые не имеют родовой избы и недавно построились.

Дом моей бабушки стоит уже не меньше века. У меня даже имеется фотография нашего дома из далёкого 1946-го года. Баня – это первое, что строил крестьянин на своём участке после возведения избы. Без бани жить нельзя, поскольку отсутствие гигиены – это болезни, что, в свою очередь, влекло скорую смерть всех членов семьи от мала до велика. В начале лета, в пору молодой зелени, мы с дедом на его «жигулёнке» ездили в лес запасать берёзовые веники.

Иногда я ездил за ними на велосипеде и обратно вёз на багажнике целую россыпь длинных кудрявых берёзовых веток, после чего дед полдня возился с ними, укорачивая секатором и связывая лямками так, что получались пышные банные веники. Сейчас веники для бани покупают и придуман целый бизнес по их изготовлению и продаже. В те времена такого не знали: зачем покупать, когда лес кругом? В бане заваривали в кипятке крапиву для мытья головы, поскольку считается, что она укрепляет и омолаживает волосы. А также чистотел, чьей заваркой мыли лицо. Традиционным банным днём всегда считалась суббота.

Так повелось со стародавних времён на Руси, поскольку воскресным утром все собирались в церкви, куда, по обыкновению, наряжались, сверкая белыми накрахмаленными воротниками. В русской деревне постсоветского образца не было ни церкви, ни воскресных богослужений, но традиция сохранилась. Однако если в субботу случался какой-то религиозный праздник, баню топили накануне, в пятницу, поскольку топить баню во дни божественных праздников считалось грехом. Я до сих пор не могу понять, почему в праздник возбраняется топить баню и мыться. Это напоминает иудейский шаббат, нежели православный канон.

Однако старики в деревне по сей день свято чтят божественные дни, и на тех, из чьей банной трубы в день святого праздника идёт дым, смотрят с неодобрением. С хорошим водоёмом нашей деревне не повезло. Единственным местом спасения от жары служил пруд на задворках. Сегодня, приходя на совершенно пустой берег этого пруда, я смотрю на него и не могу понять: как мы все тут помещались? От берега до берега я свободно проплыву под водой в один приём, не переводя дыхания. А тогда мы учились здесь плавать, притаскивали сюда резиновые камеры от колёс тракторов и грузовиков, заплывая на середину пруда целым скопом и ныряя с баллона в воду.

На крошечном травянистом берегу умещалась чуть не вся детвора немаленькой, к слову, деревни. В выходные здесь яблоку негде было упасть. А по вечерам с противоположного берега в пруд ещё умудрялись закидывать свои удочки рыбаки, покрикивая на нас беззлобным матерком, когда мы, плавая, приближались к их поплавкам и распугивали рыбу. Если мы с друзьями приходили купаться на пруд и на берегу никого не было, то купались голышом. Обычно это случалось рано утром. Мы не были нудистами, просто не хотелось лишний раз окунаться в трусах. Тогда приходилось после купания идти в кусты, чтобы выжать их, а потом ещё какое-то время ходить в сырых трусах да с мокрой задницей на штанах или шортах.

А голым выкупался, обсох сам, надел всё сухое и пошёл. Однажды поутру мы пришли на пустой берег пруда, скинули с себя всю одежду и бухнулись в воду. Накупались мы быстро: вода с ночи ещё была студёной. И только Макс, самый упитанный из нас, всегда купался дольше всех: он не мёрз в холодной воде. Мы успели уже высохнуть и одеться, когда Макс по-прежнему барахтался голый. Тут со стороны деревни на тропинке показалась компания девчонок. «Бабы идут!» – крикнул Максу с берега Вовка, его старший брат.

Макс бросился на берег, но было поздно: девчонки уже подошли к пруду, и Макс попятился обратно. Он рассчитывал дождаться, когда они уйдут, но девчонки расстелили на травке полотенца и уселись загорать, явно не собираясь покидать пляж. Да и нам уже пора было закругляться. Пришлось Максу бросать в пруд трусы, чтобы он под водой их надел и свободно вышел на берег.

Период взросления и полового созревания у меня прочно ассоциируется с деревней. Первые шаги в общении с девушками, первые игры в любовь, первый настоящий поцелуй в пятнадцать лет – всё это прошло на летних школьных каникулах в деревне. Сейчас я нахожу во «ВКонтакте» женщину по имени Нина, с которой первый раз в жизни поцеловался: модные пухлые губы, огромные голубые глазища с длинными кукольными ресницами, журнальное личико с умеренным загаром, светлые шёлковые волосы опускаются ниже плеч, падая на соблазнительную грудь, стройная фигура фитнес-леди, безупречные ровные белые зубки блестят, как и украшения на тонкой шее, пальцах и запястьях, и, конечно же, красивая одежда со вкусом.

Живёт, разумеется, в большом городе. Я помню эту девушку совершенно другой. Ей нечего было надеть на дискотеку в сельский клуб. На выбор были либо зелёный спортивный костюм с полосками, либо фиолетовый топик с чёрной кожаной юбкой. А из обуви неизменные белые кроссовки, так не сочетающиеся с той самой длинной чёрной юбкой. У неё не было даже туфель. Не было и купальника, в воду она залезала прямо в том единственном фиолетовом топике и штанах от спортивного костюма.

В те годы купальники имелись не у всех девушек. Деревенские по большей части купались в чём ходили. А Нина была деревенской. Только жила она не в избе, а в квартире со всеми удобствами на втором этаже одной из двух панельных трёхэтажек на улице Молодёжная. Такие панельки в начале девяностых строили в каждом более-менее крупном селе. В них селили русских, массово покинувших осиротевшие союзные республики, где жизнь для них стала после распада СССР невыносимой. К подъезду этой трёхэтажки я провожал её по ночам, нагулявшись. Там, у подъезда, под светом фонаря, и случился приснопамятный поцелуй.

Когда закончились каникулы и я уехал в город, весь учебный год мы переписывались. Ясное дело, не по электронной почте. Писали друг другу на тетрадных листочках всякие глупости, запечатывали в конверт, отправляли и ждали ответа. Сейчас у неё другая жизнь, муж, ребёнок и большой город за окном. А те трёхэтажки, где она жила, расселили. Теперь они стоят заброшенными обломками памяти, ветшая в ожидании бригады демонтажа, которая всё никак не возьмётся за их снос.

На свою лоджию на втором этаже Нина уже не выйдет никогда. В те годы на каникулах я много читал современной подростковой прозы. Всякий раз, натыкаясь на описание деревенских ребят, понимал, что автор на сто процентов городской, ничего о сельской молодёжи не знает и черпает сведения о ней из собственной примитивной фантазии. В этих книгах тинэйджеры из деревни описываются, словно какие-то туземцы.

На самом деле деревенская молодёжь в массе своей по продвинутости могла дать фору иному городскому баловню. Они одевались не в телогрейки и ушанки круглый год, а в те же рыночные шорты, футболки, джинсы, штаны, бейсболки, что и мы. Девчонки носили такие же расклешённые джинсы и туфли на платформе, пользовались косметикой и парфюмом.

Они знали все последние музыкальные хиты, киноновинки, марки автомобилей. О существовании брейк-данса я узнал опять же не в городе, а в деревне, и именно там научился некоторым брейк-элементам, позволявшим показать класс на дискотеке под композицию «Freestyler» финской команды «Bomfunk MC’s» или под «Fat Boy Slim». В деревне я впервые в жизни взял в руки гитару, освоил первые аккорды и первое соло.

Это было соло из цоевской «Пачки сигарет». С подачи деревенских друзей я впервые в жизни услышал голос Цоя, который поверг меня в шок. С тех пор я заболел всерьёз и надолго. Болезнь эта называлась «Кино», она открыла мне двери в мир русского рока. Что действительно резко отличало деревенскую молодёжь от городской, так это полное отсутствие субкультур.

В деревне не существовало неформалов даже в среде городских, приехавших на каникулы. Недаром покойный лидер «Сектора газа» Юрий Клинских в одной из старейших своих песен поёт: Почётная профессия – колхозный тракторист. Нам наплевать на рок, что нам панк и металлист? Мы фигачим каждый день все задачи продовольственной программы…

Это и вправду так. Волосы на голове длиннее сантиметра, серьга в ухе или мелированная голова воспринимались в деревне не иначе как пидорство. Под гитару у костра, на остановке или у клуба здесь пелись в основном армейские песни, державшиеся на двух-трёх блатных аккордах. Сельские гитаристы понятия не имели, что такое баррэ и квинты, как играть на двух гитарах, задавая ритм и вставляя соло, и зачем нужен медиатор. Когда я в компании дерзнул сыграть цоевские «Алюминиевые огурцы», у меня отняли гитару и передали городскому гопнику, который под общее одобрение исполнил народное:

Приходи ко мне ты в баню – Я тебя оттарабаню. Приводи подружку Олю – Я её отканифолю. В деревне следовало быть проще – в этом её суть. Песни того же «Сектора газа» сейчас, на четвёртом десятке, я слушать попросту не могу. В то же время я прекрасно понимаю, для кого Юра Клинских сочинял их. Для деревенских парней, жизнь которых в разы сложнее нашей, городской, его песни служили отдушиной, поскольку там поётся о них. Рано взрослели эти парни, рано принимались за взрослый труд, который не оставлял им времени получить образование или хотя бы читать книги.

К тринадцати годам их руки были подлинно мужицкими, а головы попросту не могли воспринимать столь же русскую, но менее тривиальную поэзию Бориса Гребенщикова или Дмитрия Ревякина. И я понимал, что такие песни, как «Пора домой» или «Демобилизация», играют значимую роль в их жизни, а озорная матерная сказка «Кощей бессмертный», которую вся деревня знала наизусть, служит прекрасным способом скрасить ночной досуг возле магнитофона на батарейках. С тех пор я не брал гитару в руки в деревенских компаниях, чтобы на меня не смотрели, как на чокнутого сноба не от мира сего да с причёской, «как у бабы».

В деревню я ехал не затем, чтобы искать единомышленников. Вспоминая батю из песни «Сектора газа» с названием «Ява», который сдал бутылки и купил на вырученные деньги мотоцикл, ещё раз убеждаюсь, что в каждой шутке есть доля правды. Деревенский минимализм в то время проявлялся во всём, а пустые бутылки из-под водки или пива служили полновесной валютой. Мы могли принести в сельский магазин бутылку и, не держа в руках ни рубля, сразу обменять её на жвачку. Собрав десятка два бутылок и сдав их, можно было устроить пир. Сегодня непременным атрибутом загородного отдыха служат шашлыки.

Весь шашлычный набор, включая разовый мангал, который некоторые безжалостно бросают на берегу озера или в лесу после пикника, можно купить в любом ближайшем супермаркете. В те годы шашлыки я пробовал от силы пару раз за лето, когда на выходные приезжали родители после получки. Деревенские компании обходились картошкой, которую выкапывали в любом огороде и, разведя в лесу костёр, запекали в золе. А также ржаным хлебом, зелёным луком, огурцами, яйцами и прочей аскетичной закуской. На весь набор продуктов, за исключением самогона, не тратилось ни рубля: всё имелось дома или в огороде.

Если какая-то компания раскошеливалась на колбасу или сосиски, то на них смотрели, как на буржуев в годы Октябрьской революции. О шашлыках же никто и не помышлял. Парадокс, но в русской деревне мясо покупать было негде и не на что. Скотину и кур держали в каждом втором дворе, а мяса на столе мы не видели подолгу. Главным и одновременно единственным веселящим напитком в деревне была самогонка. Покупать в магазине водку для безденежной молодёжи, которая даже копеечный проход в клуб умудрялась выбить в кредит, было запредельной роскошью.

Перефразируя героя киноклассики, водку в деревне пили только аристократы. Зато бабушек, гнавших самогон, знали наперечёт, и ночами в выходные пенсионерки-самогонщицы были лишены нормального сна. Им то и дело стучали в окно, протягивали в форточку собранную по сусекам мелочь, взамен получая чекушку с прозрачной и вонючей жидкостью, переборщив с которой до дома можно и не дойти своим ходом, а наутро не помнить, где был, с кем был и что делал. Подсудное при советской власти дело в девяностые превратилось в никем не контролируемый сельский бизнес. Спрос на самогонку в условиях сельской простоты и нищеты летом не падал. Спустя почти четверть века я вспоминаю это время и эти годы.

Жизнь в деревне была нелёгкой, общение в сельских компаниях нередко грозило мордобоем в одни ворота. Но несмотря на драки и разборки между деревнями, пьяные поиски приключений, потасовки из-за девок, изобилие отсидевших и отслуживших в горячих точках, я не знаю случая, чтобы кто-то из хотя бы поверхностно знакомых людей погиб или был искалечен в этой необъявленной войне. Одного моего друга бросали с обрыва у пруда в заросли свирепой крапивы, другому в восемь лет пустили в лицо струю из газового баллончика, третьего избили в лесу неизвестные по дороге с дискотеки в пионерлагере.

Мне ломали нос… Но даже всё это было абсолютной идиллией в сравнении с тем разгулом беспредела и своеволия, царившим тогда в городах с их уличными группировками и маньяками. По этой причине в деревне мы гуляли с ночи до утра, хотя в городе родители после десяти вечера не выпускали во двор. В какой-то момент казалось, что так будет всегда. Окончание школы каждое лето виделось за горами, а вместе со школой не собиралась уходить в прошлое та деревня, к которой мы привыкли.

Но время мчится, и в нашу жизнь поэтапно приходили перемены. Настало лето, когда я приехал в деревню выпускником, ещё через год – студентом, через некоторое время – взрослым мужчиной на собственном автомобиле. Пришла новая эпоха, изменилась страна. Канули в лету сельские гопники, казавшиеся неискоренимыми. Кто-то остепенился, кто-то уехал, кто-то превратился в пропитое и обрюзгшее существо, в тридцать лет выглядящее на сорок, кто-то вовсе покинул этот мир. За деревней застроили поле, превратив пустовавшие просторы в коттеджный посёлок с современными модными двухэтажными теремами. Возле магазина не протолкнуться от дорогих машин.

Большинство лиц абсолютно не знакомы. Кто эти люди? Новосёлы или выросшая смена? Ночами почти никто теперь не гуляет. Молодёжь проводит время иначе, съезжаясь на автомобилях к пятачку возле церкви и врубая музыку в магнитолах. Церковь восстановила историческую справедливость, став снова собой, хотя и вечно заперта на замок: в ней некому служить. Клуб ещё в нашей юности перенесли в деревянное здание бывшей колхозной столовой. Теперь я и его не вижу открытым.

Растёт танцующее поколение, но танцы в деревне для них перестали устраивать. Моё же поколение, парни и девчонки, которых я знал, мне не встречаются, и я сомневаюсь, что они ездят сюда. Некоторых нахожу во «ВКонтакте». У всех в графе «Место проживания» стоит город, областной центр, к которому отнесена деревня. В графе «Родной город» ни у кого не значится название нашего села, будто они стыдятся корней и хотят выглядеть исконными городскими жителями. Деревня жива и мертва одновременно. Она выполняет сугубо санаторно-курортные функции, служит местом отдыха, а не конского труда, как когда-то.

От былого её колорита не осталось и следа. Разве что изредка промчатся по дороге пацаны на раздолбанной «копейке», протарахтит мотоцикл «Иж» или покажется мальчишка на мопеде «Карпаты». Да послышится с чьего-то двора хит группы «Руки вверх» времён расцвета её популярности. Вот, пожалуй, и все отголоски. Иногда на прогулке захаживаю на сельское кладбище. Оно удобно расположено по дороге от руин сельской школы, которую, на удивление, ещё до конца не растащили по кирпичикам, мимо пруда, где мы когда-то купались. На погосте тихо и безлюдно. С 2014 года здесь лежит мой дед.

Его могила возле тропки, первым делом иду к нему. С мраморного чёрного памятника на меня смотрит его портрет, будто живой. Попутно остановлюсь и возле других людей, которых знал, с кем общался или хотя бы здоровался. Здесь лежат не только старики, но и мои сверстники, и те, кто моложе. К примеру, сосед мой Мишка, который младше меня на добрый пяток лет, скончавшийся от болезни в 2009-м. С начала 2021 года здесь покоится старший брат моего друга Макса, Саня.

Не знаю точно, отчего он умер, но догадываюсь. Саня при жизни много пил, а в последние годы даже бродяжничал. Ещё в девяностых он совершил две ходки в зону. Мы не любили находится с ним в обществе, но иногда Макс брал его на пикник. У костра в лесу Саня рассказывал жуткие истории о зоне, а мы пришибленно молчали, ведая о привычке матёрых сидельцев цепляться к словам. Летом 2006-го Саня, завидев, как я, только что приехавший из города, открываю ворота, подбежал и стрельнул сотку, пообещав вернуть через пару дней, когда приедет Макс. Сейчас 2021-й год. Саня лежит в могиле.

Сотку Саня так и не вернул. Несколько свежих могил датировано 2020-м годом, хотя коронавирус тут не при чём. Смерть косит людей в деревне и без него. Берёт тех, кто не нашёл себя в этой жизни. Кто-то погиб в автокатастрофе по пьяному делу, кого-то довёл тот образ жизни, который покойный вёл. Так или иначе, несколько этих холмиков укрыли под собой тела тех, кто предпочёл умереть молодым. Мне жаль их, потому что каждый отдельный человек – это целый мир.

Со своей историей и со своим концом. Каждому был подарен шанс и любезно предоставлен выбор. Они сделали свой выбор в назидание нам, пока ещё живым. Мудрецы утверждают, что мы молоды, пока мы живы. Пока нам это интересно. Вспоминая детство, сейчас уже я не могу собрать воедино разброшенные эпизоды. Но один из них почему-то запомнился на всю жизнь. Была примерно середина лета. Мне лет десять. Или одиннадцать. Это была суббота, поскольку дома находились наши родители, а сами мы были после бани. Вечер, солнце давно в западной части небосвода, жара ушла, небо стало оранжевым.

Нас трое: я, Диман и Андрюха. Они двоюродные братья, приезжали в один дом к одной бабушке. В тот вечер мы уехали на велосипедах за деревню, миновали мост через речушку со смешным финно-угорским названием и устремились в сторону трассы. За мостом был крутой подъём, преодолеть который на велосипеде было ужасно тяжело, да и на ось большая нагрузка, от которой запросто могла порваться цепь. Мы всегда в эту гору шли пешком. Зато обратно можно было развить бешеную скорость, сравнимую с автомобильной. Крутой спуск, ровный асфальт, кругом лес и ни души, прекрасная видимость.

Забравшись на гору, мы не спешили скатываться обратно, оттягивая момент наслаждения скоростью. Со стороны трассы на горизонте появился самосвал «КамАЗ». Мы решили посоревноваться с ним в скорости, решив, что на крутом спуске обязательно его обгоним и к мосту придём первыми. Дождавшись, когда «КамАЗ» поравняется с нами, ринулись друг за дружкой вниз с горы.

И мы, конечно же, обогнали его, поскольку тяжёлый грузовик на спуске притормаживает, а мы летим быстрее ветра. Я не знаю, что особенного в том обычном летнем вечерочке, но память запечатлела момент этой радости навсегда. Мне было хорошо, я был счастлив. В тот вечер я видел счастье, прикоснулся к неосязаемому. Благодаря одному лишь этому жизнь уже удалась. Потому что я это видел. Потому что всё это было.

Андрей Радченков