Лучшие стихи Царскосельских лицеистов

19 октября 1825

 Дельвиг  Антон

В третий раз, мои друзья,
Вам пою куплеты я
На пиру лицейском.
О, моя, поверьте, тень
Огласит сей братский день
В царстве Елисейском.

Хоть немного было нас,
Но застал нас первый час
Дружных и веселых.
От вина мы не пьяны,
Лишь бы не были хмельны
От стихов тяжелых.

И в четвертый раз, друзья,
Воспою охотно я
Вам лицейский праздник.
Лейся, жженка, через край,
Ты ж под голос наш играй,
Яковлев-проказник.

Лучшие стихи царскосельских лицеистов

Лизавета

Солнце медленно поднималось из-за угора. Тяжёлые капли ночной росы, сверкая, скатывались с листьев. Шмели уже кое-где зажужжали над влажными цветами. Зачинался день. Пряно пахло клевером, который рос повсюду – на обочине дороги, в траве, по краям огородов, в общем, где ему вздумается, там и рос. А ещё пахло пирогами, которые пекли деревенские бабы. У них, у баб было нечто вроде негласного соревнования: у которой раньше затопится печь – та хозяйка что надо, не проспит лишний часок, а у которой дым из трубы пошёл после шести часов утра, та уж больно неварова, не расторопна

. И будут жёнки незлобно подтрунивать над ней, когда коровушек пригонят на выпас, в ожиданьи пастуха: – Марья, пошто это печь-то поздно затопила? Проспала? Видно репу с мужиком всю ночь обрезывала? – Да ну вас к лешому! – огрызнётся та. – Какая репа? Ишь, радёхоньки поехидничать. Репу вспомнили. Это бабки так раньше приговаривали, и вы туда же. Петух, паразит эдакой проспал. Поздно скукарекал. – Знаем, знаем, какой петух скукарекал! – смеются жёнки. И Марья уходит от греха подальше к своей коровушке, якобы погладить её, за ухом почесать.

Останься продолжать разговор, ещё не так назубоскалят. Лизавета Русанова с чемоданом медленно шла по деревне. Вот он родительский дом. Старая раскидистая черёмуха прижималась к стене такого же старого дома и заглядывала в окна. Отчего в комнатушке у Нины Петровны Векшиной, родимой мамушки Лизаветы, всегда царил полумрак. И даже в знойные летние дни там было прохладно. Брат Василий, недавно пришедший из армии, хотел спилить черёмуху, но Нина Петровна воспротивилась, сказав, что не позволит нарушить дерево. И, словно в благодарность, черёмуха щедро одаряла хозяйку каждое лето чёрной блестящей ягодой, которую Нина Петровна и сушила, и компоты варила, и вино наставляла.

А вино-то получалось какое вкусное, да ароматное! Всю зиму после баньки угощалась она рюмочкой-другой, а после отдыхала на кровати, исходя потом, который блаженно отдуваясь, вытирала вафельным полотёнышком. Нина Петровна закончила уже обряжаться по дому: печь истоплена, шаньги напечёны, полная печь всевозможных чугунов наставлена: что себе на еду, что для коровушки-кормилицы, что для поросёнка. Самовар на столе пыхтит, чайник заварочный на конфорке: преет-заваривается свежий чаёк с горсточкой трав, самолично ею собранных в поле.

Сын Василий на работу ушёл – тракторист он в совхозе. Только достала Нина Петровна чайную пару из серванта: а как же иначе? Она всегда пьёт чай из чашки с блюдцем – культурно. Не то, что эта егабова по соседству, лентюха та ещё. Вскипятит кофейник кипятильником, а нет бы, самоварчик наставить, как в прежние времена. Она самая первая на деревне кипятильник-то купила. Унюхала где-то, что должны привезти, дак с утра очередь в магазине заняла, почитай в шесть часов прибежала.

А куда с ними, с этими кипятильниками-то? Вон, лежат в лавке, никто и не зарится на них больше. Купили кому надо было. Нина Петровна спохватилась: об чём это она думала то? Ах, да! Она тоже кипятильник купила, но утрешний чаёк – завсегда из самовара. Так вот пьёт Манька чай кипятильничный из облупленной видавшей виды эмалированной кружки. А уж она-то, Нина Петровна привыкла культурно пить чаёк, и разговаривать с людьми тоже культурно, не повышая голос. Только она всё это продумала, как кто-то зашабаркался на крыльце. «Кто бы это мог быть стогораннего*», – подумала женщина, ставя чашку с блюдцем на стол.

Дверь в избу отворилась, и на пороге появилась старшая дочь Ли-завета. – Здравствуй, мама. – Здравствуй, Лиза. Ты чего это с утра пораньше к матке в гости, да ещё с чемоданом в руках? – спросила она дочь, холодея нутром от предчувствия. – Мама, я к тебе жить пришла. Ушла совсем от Степана. – Ли-и-изка! – У Нины Петровны вся культурность общения на раз пропала.

– Ты чего это творишь? – спросила она шёпотом, но голос сорвался на крик: – Лизка! Из-за Егора, небось? Воротился паразит обратно и сбил тебя с панталыку! Образумись, девка! Страмина ты эдакая! Навеку в у нас в роду жёнки от своих мужиков обратно к маткам жить не бегали! – Мама, не кричи, успокойся. Никто меня не сбивал. Так пустишь ты меня, или я пойду до бабки Марфы угол снимать? – Да как же я не пущу родную дочи!? Только неладно это, девка. – Нина Петровна перевела дух. – Два годика замужем побывала и на те – обратно к матке, да с одным чемоданишком. Неужто ничего боле не нажила?

– С одним ушла – с одним и вернулась, – ответила дочь. – Вот уж не зря народ говорит: « Со своей улицы не бери и курицы, всё одно обратно убежит». Не иначе всё дело в Егоре. Приехал паразит на наши бедные головушки-и-и. Тут Нины Петровна утёрла фартуком слезинку, машинально сморкнулась в тот же фартук, и сказала дочери: – Проходи, Лизавета в свою комнату, она пока пустая стоит. Васька её после армии облюбовал, а на лето он на поветь спать перебрался.

Сделал в углу шалаш, лампочку протянул на долгом проводе, живёт, там себе поживает, и в ус не дует. Книжки почитывает, да по девкам бегает. Кабыть с Танькой Поповой дролится. А будет холодно дак он в перёд переберётся, Ой, Лизка, – но увидев растерянное лицо дочери, которая не знала, что делать – то ли в комнату идти, то ли продолжать мать выслушивать, Нины Петровна спохватилась: – Да что я с розговорами-то к тебе? Проходи, проходи в свою го-ренку. Сейчас чаю попьём, да мне надо Зорьку на волю выпускать. Лиза прошла в свою комнату. Здесь всё по-прежнему.

Как будто и не было этих двух лет. Егор. Её первая любовь. Месяц назад он вернулся в деревню после двухлетнего отсутствия и старательно избегал встречи с ней. Степан, узнав о возвращении бывшего соперника, заволновался. Он предупредил жену, чтобы она никакого фортеля не выкинула, и не дай Бог, он увидит её около Егора. Тогда несдобровать обоим. Лиза с Егором Антоновым дружили ещё со школы. Потом она проводила его в армию и пообещала ждать.

И ведь дождалась! Дело у них шло к свадьбе, уже и день свадьбы назначили, да тут, как на грех, вернулся в деревню Степан Русанов, уезжавший то ли на целину, то ли на БАМ. Одетый «с иголочки», весёлый, разбитной рубаха-парень он вошёл в жизнь Лизы, и потеряла девка голову накануне свадьбы. Её Егор был тихий, спокойный, а Степан – полная противоположность ему. И понесло Лизавету. Она забрала заявление из сельсовета и пришла к Егору с повинной: – Прости меня, Егор. Я ошиблась. Думала, что люблю тебя. – Ну что ж, насильно мил не будешь.

Уходи, Лиза, из моего дома и будь счастлива. Назавтра Егор уехал из деревни. Ходили слухи, что он завербовался на два года на Север. А через месяц гремела на всю деревню свадьба Степана и Лизаветы. Столы ломились от угощений, водка и вино лились рекой. Счастливая Лизавета целовалась со Степаном под многочисленные крики гостей: «Горько!» Молодые стали жить в доме Степановой бабки, который достался ему от неё в наследство. Дом крепкий, двухэтажный, построенный для детей и внуков, и возможно, что и правнукам послужит.

Лиза работала фельдшером, или по-деревенски – медичкой в ме-стном медпункте, а Степан не торопился устраиваться на работу. – Успеется, Лизок, – отвечал он на вопрос жены о его трудоуст-ройстве. – Работа – она дураков любит. А я не дурак. Вот найду себе подходящую работу и обязательно устроюсь. Наконец, после долгих уговоров жены и матери, которая регулярно заходила в гости к молодым, благо жила через дорогу, и пилила непутёвого безработного сына, Степан отправился в совхозную контору.

Его взяли работать трактористом. Работа Степану пришлась по душе. Работая трактористом, он ухитрялся привести домой всё, что по его мнению, плохо лежит. Не гнушался Степан ни чем. В доме появились отруби для поросят, которые (поросята) тоже как-то вдруг захрюкали в хлеву. На вопрос Лизы: «Откуда они?», Степан ответил, что заплатили натурой. Сарай стал заполняться досками, вёдрами, бочкам из-под горючего, канистрами с соляркой и многим другим.

– Степан, это же воровство. Не бери совхозное добро, посадят, – увещевала мужа Лиза. – А я ничего он украл, – отвечал тот. – Я просто подбираю то, что плохо лежит. Не возьму я – возьмёт другой. Где-то примерно через полгода совместной жизни Лиза поняла, что забеременела. Вечером, ложась спать, она сказала мужу о такой счастливой новости. Тот даже на кровати подскочил. Его лицо исказила неприятная гримаса: – Лиза, ты что? К чему нам сейчас ребёнок?

Да он по рукам и ногам свяжет! Только жить начали, а тут нате: пелёнки, плач по ночам. Иди и сделай аборт. Увидев расстроенное лицо жены, он сказал примирительно: – Не переживай. Родим года через два-три, а сейчас надо пожить для себя. Лиза расплакалась. Утром пошла к свекрови за советом: как быть? – Делай, что муж велит, – отрезала та. Целую неделю Лиза пыталась вразумить Степана. Но тот был не-преклонен – только аборт и никаких гвоздей! То бишь детей! – Стёпа, что с тобой произошло? – С горечью спросила Лиза. – Ты до свадьбы был совсем другой. – Так то до свадьбы.

Просто ты мамке моей понравилась. Она мне и сказала: «Женись на Лизке Векшиной. Работящая девка, хорошая жёнка выйдет». Вот я и женился. – Ты меня с Егором поэтому и разлучил, по маминому совету? Я ведь его любила. – Кабы любила, не побежала бы за меня замуж. – Ну и бессовестный ты, Степан, – заплакала Лиза. – Да уж какой есть. Поезжай в район и запишись на аборт. Но видимо судьба так и распорядилась, что не бывать нежеланному ребёнку.

Когда Лиза поднимала, упавшую в обморок, прямо на медпункте грузную Анну Васильевну Токареву, у неё к вечеру случился выкидыш. В душе у молодой женщины что-то надломилось. Она с горечью понимала, что в своих бедах виновата она сама, и нынешняя замужняя жизнь – наказание ей за Егора, который сразу же уехал из деревни и, как в воду канул. И вот, через два года Егор вернулся домой. Сообщил ей об этом Степан, придя вечером с работы: – Лизка, ни за что не угадаешь, кого я сейчас встретил.

– И кого же? – Да Егорку твоего. Смотри у меня! Лизу охватила волна какой-то непредвиденной радости. Она даже слегка покраснела. – Запомни, если хоть раз увижу тебя рядом с ним, убью на раз обоих! – пригрозил жене Степан. Егора поставили работать бригадиром, в ту самую бригаду, где работал Степан. И он сразу же стал пресекать Степаново воровство, что приводило Степана в неописуемую ярость. У бригадира был учёт во всём. И Степан, привыкший жить на широкую ногу, чувствовал себя, как не в своей тарелке.

Ни какой тебе свободы действий. Вот, например, вчера: изловчился Степан и кинул в тракторную тележку пяток мешков отрубей для своих поросят. Только он трактор завёл, чтобы отъехать, а Егор тут, как тут: – Ты куда мешки повёз? Иди и отнеси их на свинарник. И главное, спокойно так сказал. – За Лизку мстишь? – спросил Степан, вылезая из трактора.

– Нет. А воровать совхозное добро не позволю. Егор жил один. Мать умерла, когда он был в армии. А отца Егор не помнил. Мать говорила ему, что отец умер, когда Егору было два годика. И мальчишке с детства приходилось помогать матери. Лет с одиннадцати он работал летами на сенокосе, наравне со взрослыми, с восьми часов утра и до восьми вечера. Заканчивалась страда, шёл Егорка подпаском к пастуху Петру Васильевичу, доброму старику, который научил мальчишку многим премудростям жизни. После школы Егор ходил на ферму и помогал матери обряжаться с телятами.

И наконец, пришло время идти парню в армию. Егора не хотели брать, так как мать уже вышла на пенсию (Егор у неё поздний ребёнок, которого она родила почти в сорок лет), но мать дала согласие, видя, как парень хочет на службу. Перед армией он отучился на шоферских курсах и получил водительское удостоверение. Вернулся Егор из армии в пустой дом. Обиходил его, как смог, и собрался привести туда молодую жену. Не получилось. С Лизой они встречались у старой мельницы. Сидели на нагретых летним солнцем валунах, мечтали о своём будущем. Сегодня Егор после работы пришёл на знакомое место. Сел на камень.

Два года он здесь не был. Мельницу давно разобрали и вывезли на дрова, а место так и называлось по старой привычке «У мельницы». На месте бывшей мельницы остался только дощатый пол через реку, с которого с шумом падала вода в яму ниже по течению. По этому полу-настилу можно было спокойно перейти за реку и добраться до лесу, где растут отменные грузди. Егор задумался. Рабочий день закончился, домой идти нет желания, а тут… Тут одолевают приятные воспоминания, и горечь разочарования. Он уже собрался подняться и уйти, как услышал:

– Здравствуй, Егор. – Лиза!? Зачем ты здесь? – Не забыл наше место? Егор промолчал. Лиза заглянула в его усталые глаза: – Какой ты стал худой и бледный. – Ты жалеть меня сюда пришла? Она вздохнула и печально покачала головой. – Виновата я перед тобой, Егор. – Старого не воротишь. – Домой вот вернулся. – Не из-за тебя же. Они замолчали. Егор поднялся. – Поздно уже, пойду я. – Тихий ты, Егор. Домашний был. Ручной какой-то, что ли, – тихо заговорила Лизавета. – Таким, говорят, труднее живётся. Я вот сейчас стояла и думала, что ты мне слов обидных наговоришь.

А не сказал. И тогда тихий был. А Степан приехал и свёл меня с ума. С радостью я за него замуж выходила. А вот теперь… – Что же теперь? – Чужие мы теперь, хоть и живём в одном доме. – Я ушёл с твоей дороги, Лиза. Что тебе надо от меня? Он резко повернулся и пошёл в деревню. Лиза обессилено опусти-лась на камень и долго смотрела за реку, пока совсем не стало смер-каться. А Егор, придя домой, также долго сидел на крыльце, думая о не-устроенности своей жизни.

Хотелось домашнего тепла, семьи, детей. Наконец поднялся и вошёл в дом. Запустение. Выцветшие обои на стенах, наклеенные ещё покойной матерью, тусклая лампочка под потолком, сплошь засиженная мухами, кровать, застланная клетчатым одеялом, давно немытый пол. «Как же я докатился до этого, – невольно подумалось ему. Как только будет посвободнее с делами на работе, обязательно наведу полный порядок в доме». Не раздеваясь, Егор лёг на кровать поверх одеяла и не заметил, как заснул. Проснулся он глубокой ночью от сильного шума ветра за окном.

По окну хлестал веткой тополь, отчего оконное стекло тоненько звенело, готовое вот-вот лопнуть. В грозовой темноте ослепительно блеснула молния, и прямо над крышей раскатисто прокатился гром. Гроза! Никто её не ожидал сегодня. День был яркий солнечный. Успели ли сено убрать в излучине? Там добрые травостои. Егор даже расстроился, что забыл проконтролировать. «Ушёл, уселся на камушек, забыл про дело», – ругал он себя мысленно. Гроза медленно пошла на убыль и часам к шести утра стало совсем светло. Конец июля, скоро конец и белоночью. На подходе Ильи день.

Не зря говорят в народе «Пётр и Павел (Петров день) дня убавил, а Илья-пророк полдня уволок». Егор на скорую руку выпил чаю и пошёл в бригаду. По пути он встретил звеньевого Ивана Васильевича Рогозина. – Иван Васильевич, здравствуй. Успели убрать вчера сено? – по-интересовался бригадир. – Успели, Егор Иванович, не переживай. – Ну и славно. В это время из-за поворота, им навстречу, выехал трактор Степана Русанова, с телегой, гружёной до самых бортов горбылём с пилорамы.

– Ах, мать твою так! – изумился Иван Васильевич. – Откуда это он? – Известно откуда. С пилорамы, – отозвался Егор. Да только как он умудрился горбыля нагрузить? Ведь сторож там есть. – Видать подпоил он сторожа. – Стой, Степан! – махнул рукой бригадир, приказывая трактористу остановиться. Трактор остановился. Степан выглянул из кабины. – Ты куда? – спросил Егор.

– Домой, куда ещё, – ответил раздосадованный Степан. – Всё равно горбыль никому не нужен. Это так, отходы производства. – Как не нужен? Распилим на дрова, пойдёт на телятник печку то-пить, жёнки воду греют, корма запаривают. – Не цепляй, бригадир. За Лизку ведь мстишь. Не хрен и горбыля у меня. Егор подошёл к телеге сзади, где свисали концы горбыля и пома-нил рукой звеньевого: – Иван Васильевич, обрати внимание: у него под горбылём доска-дюймовка спрятана.

– Точно, Егор Иванович! Досок с десяток будет. Егор подошёл к Степану: – Значит так, Степан. – Андреевич, – подсказал тот. – Значит так Степан Андреевич, или ты везёшь всё это к телятнику, или я вызываю участкового. – Ну, погоди, Егор, – погрозил Степан. – Я тебе ещё припомню. Егор в ответ только поморщился. Вечером Степан закатил скандал жене, вернувшись с работы. Лиза была в отпуске и занималась по хозяйству, но её по привычке всё равно приглашали односельчане на вызова, так как приём вела медсестра, приезжавшая из района, которая не знала ни людей, ни расположения домов в деревне.

А Лизавета свой человек. И так повелось: днём, заболевшие идут на медпункт, вечером, если что приключилось – вызывают Лизавету. – Лизка, ты дома? Никуда ещё не убежала? Все живы-здоровы? – Стёпа, ты чего это сегодня? – спросила ошеломлённая жена. – Этот гад! Твой Егор! Ишь раскомандовался! Суёт везде свой нос, куда его не просят! А ты! Бабки видели, что бегала к нему до Мельницы! Ах ты, сучка! Да я тебя! Да я тебя! – он подскочил к Лизе и замахнулся, чтобы ударить.

– Попробуй только тронь, – спокойно сказала жена. Утром, дождавшись, когда муж уйдёт на работу, она сложила свои вещи в чемодан и пришла к матери. Через неделю отпуск закончился, и Лиза вышла на работу. Степан за эти дни так и не появился. На слова матери, что Лизка к своей матке убежала, он сказал: «Баба с возу, кобыле легче». Но обиду затаил – и на жену, и на Егора.

Велел матери рассказывать ему про всё, что услышит на деревне про неверную жену. Но ничего не происходило. Лиза рабо-тала, ходила по вызовам, навещала заболевших детей. Егор бригадирил, и казалось, что ему до Лизы нет никакого дела. Но нет-нет, да обожжёт его сердце не забытой болью нанесённой обиды. И где-то в душе вдруг затеплится слабенький огонёк любви, своей первой и беспомощной, задушенной так жестоко любимой девушкой, не захотевшей стать его женой.

А Степан вынашивал месть в своём сердце. Жгуче давила обида, что жена так и не вернулась, да ещё и на развод подала. А виноват во всём этот гад ползучий – Егор. И принесла же его нелёгкая. И стал Степан выискивать удобный случай, чтобы хоть как-то отомстить обидчику. И случай, конечно, же представился. Стояла половина октября. Дни были пасмурные, промозглые. Уже и первым снежком побаловало землю-матушку. Егор верхом на лошади подъехал к реке. Лошадь захотела пить и сама направилась к воде. Егор опустил поводья. В это время, ни раньше, ни после пришёл к реке Степан, чтобы вытащить на берег и перевернуть лодку, в которой уже не было никакой надобности.

Пусть лежит на берегу. Увидев Егора на лошади, он довольно улыбнулся: «На ловца и зверь бежит», – злорадно подумал он. Степан достал «беломорину», не спеша прикурил, затянулся пару раз, и, проходя мимо лошади, незаметно ткнул зажжённой папиросой лошади под хвост. Та дико вскинулась от боли, понеслась прямо в воду, потом резко развернулась к берегу, и Егор, выпустивший поводья свалился в ледяную воду. Степан, стоя на берегу громко расхохотался:

– Что, не удержался, Егор? Надо крепче в седле сидеть! Вымокший и продрогший Егор не скоро добрался до дому. Молодая лошадка не дождалась седока и умчалась на конюшню. Уже к вечеру Егор занемог, а ещё через день он свалился с воспалением лёгких. Хватился его звеньевой. Придя домой к бригадиру, он застал его лежащим на кровати под одеялом. У Егора был сильный озноб, и высокая температура. Находился он почти в бессознательном состоянии. Вызвал Лизу.

Та не отходила от Егора трое суток, пока тот боролся с болезнью и был очень слаб. Отпаивала его клюквенным морсом. Лиза хотела отправить Егора в районную больницу, но он наотрез отказался. И она сама откалывала его антибиотиками, советуясь по телефону с врачом из района. Ухаживая за Егором, Лиза привела в порядок его немудрёное жи-лище. Когда кризис миновал, молодая женщина собрала свой чемодан-чик, подошла к больному: – Пойду я, Егор.

Тебе уже намного легче. Печку Иван Васильевич вытопит, еда в холодильнике, он на печке и разогреет, поможет тебе поесть. А я ещё три дня буду приходить – уколы делать. – Иди, Лиза. Спасибо тебе. Когда Лиза ушла, Иван Васильевич сказал Егору: – Больно ты уж сухо с ней говоришь, Егор. Не обижай её. Она хо-рошая. Плакала, когда ты в жару метался. Ты всё звал её, а она каждую минуточку подбегала к тебе, спрашивала: «Что, Егорушка»?

Ведь любишь Лизу, да признаться себе в этом не хочешь. Виновата она перед тобой, дак не всю же жизнь тебе её теперь виноватить. Да и она в своём замужестве столько горюшка намыкалась. – Мне трудно забыть ту боль, Иван Васильевич. – А ты забудь. Забудь, Егор. Жизнь штука сложная. Всяк ошибиться сможет. Главное ошибку исправить во время. Так то, брат. Егор устало улыбнулся. – Ладно, Иван Васильевич, жизнь она и по местам всё сама рас-ставит…

Лилия Синцова