Был он маленьким, губастым, с яркими зелёными глазами под будто вычерченными рейсфедером бровями. Широкий у основания нос становился ещё шире, когда он улыбался и показывал миру крупные, чуть кривоватые зубы со сколом посередине. Плечи, правда, широкие и крепкие, переходившие в длинные руки с большими ладонями и раздавленными будто работой пальцами. «Будто» — потому, что он толком никогда и нигде не работал: то сторожем где-нибудь на складе, то учётчиком на птицеферме – один мужчина на двадцать женщин-птичниц.

Вот это и было главным делом его жизни: женщины. Он ведь даже, кажется, и не проявлял к ним особого интереса – они к нему интерес проявляли. Да ещё какой! Стоило ему только повести своими писаными бровями и чуть искоса глянуть на любую,- всё: что-то внутри у очередной жертвы обрывалось как будто, и наживка оказывалась проглоченной. Делать с этого момента он мог с ней что только пожелает, она была согласна на всё. И наличие мужа и детей не было для неё помехой.

Так из семьи он увёл Нюру Ворошилову, а меньше чем через год снова заявился в деревню. Нюрка же так и не вернулась к мужу и двум своим дочерям – от стыда, видно. Осталась в городе работать на заводе. А с него всё было как с гуся вода. Был всё так же спокойно весел, улыбчив и в меру разговорчив. И всё так же пошевеливал бровями при виде любой мало-мальски приметной женщины. На Заречной улице в родной деревне через дом друг от друга жили три покинутые Васькой семьи.

И в каждой остались дети, по двое. И все дети между собою были похожи: всех потомков награждал Василий своими бровями чудесными. Хоть за это спасибо. А через несколько лет, когда к одной из своих покинутых жён, Зинаиде, Васька захотел вернуться, её второй муж устроил ему «последний день Помпеи». Драка была такой долгой и шумной, что спать в эту ночь не могли и на соседних с Заречной улицах. Закончилось всё очень даже плохо. Васька так саданул Андрея, хоть был он выше соперника почти на голову, что тот упал, ударился головой об угол сарая и умер на месте. И Ваську посадили.

За непредумышленное. Но с отягчающими. На пять лет. На показательном суде, который устроили в деревенском доме культуры, Васька, сидя на скамье подсудимых, кажется, пытался «шевелить бровями» и в сторону судьи – женщины немолодой, но ещё миловидной и городской. Многие в зале заметили, что она, вроде бы, даже смутилась несколько раз и приговор читала как-то… с сожалением. И трёх лет не сидел он, вышел по условно-досрочному освобождению.

Вернулся в районный центр. А через некоторое время стало известно, что женился на той самой миловидной судье, что его к пяти годам и приговорила. Самое удивительное было то, что все бывшие Васькины жёны дружили между собой, а дети их даже роднились и помогали друг другу. И ни разу, никто не слышал от них худого слова про неверного мужа и никудышного отца. Жили все они достойно и степенно. Время, как известно, нигде не стоит на месте. Шло оно своею неспешной кошачьей походкой и в родной для Васьки деревне, где ходики, висевшие почти в каждом доме, отсчитывали его, поводя из стороны в сторону глазами кошачьими на милых мордочках, под которые циферблаты этих ходиков были расписаны.

Как-то весной… Да, именно весной, когда земля уже проснулась и подёрнулась нежно-зелёным пеплом всходящей травы, а из полей начинает так призывно и сладко тянуть запахом молодости и просыпающейся жизни, когда даже старики, начавшие после зимних холодов выползать на лавочки возле своих ворот, жмурясь на солнце, говорят: «Хорошо!..» — по деревне пошёл слух. Говорили, что Васька от жены-судьи своей, миловидной и городской, тоже ушёл.

Но остался жить в городе, пристроившись сторожем на каком-то там складе, при котором и жил в небольшом вагончике-теплушке.

Ночью однажды он что-то там не так сотворил с печкой, которая стояла в том вагончике, и угорел. Да так, что не мог проснуться даже тогда, когда вагончик запылал, как ворох соломы. Насилу его спасли из огня, всего обгоревшего. Спасли. А когда выписали из больницы, то поселили в местный дом призрения, где живёт он теперь среди безродных полоумных старух и стариков, ходящих под себя. И тогда Зинаида (та самая, второго мужа которой Васька и зашиб при драке, а сам был её мужем первым) собрала в своём доме большой совет, куда явились все бывшие жёны Василия и те дети, которые не успели ещё поразъехаться и оставались в деревне. Долго сидели.

И чего уж они там решали – не известно. Только назавтра Серёга, старший сын Зинаиды и Васьки, надвинув кепку на самые свои по-отцовски красивые брови, сел в «Жигули» и укатил куда-то. К вечеру «Жигули» вернулись и остановились у самых Зинаидиных ворот. Серёга вышел из машины первым, обошёл её сзади, открыл дверь рядом с пассажирским сидением и оттуда принял на руки… половину человека. Держал он на руках Ваську, только постаревшего и словно бы вылинявшего.

И без обеих ног – прямо, что называется, «под комель» их не было. Тот обхватил сына за шею левой рукой и опустил голову. Но брови его всё так же пошевеливались, когда он исподлобья глянул глазами своими зелёными на высунувшуюся почти по пояс в окно Зинаиду…