Дева с чужбины

Фридрих Шиллер

Из года в год в начале мая,
Когда не молкнет птичий гам,
Являлась дева молодая
В долину к бедным пастухам.

Она жила в стране нездешней,
В краю, куда дороги нет.
Уйдёт она  и в дымке вешней
Растает девы лёгкий след.

Она с собою приносила
Цветы и сочные плоды.
Их солнце юга золотило,
Растили пышные сады.

И отрок и старик с клюкою,
Навстречу ей спешили все,
Хоть что-то чудилось чужое
В её чарующей красе.

Она дарила прихотливо
Цветы одним, плоды другим,
И каждый уходил счастливый
Домой с подарком дорогим.

И все довольны. Но, бывало,
Чета влюблённых к ней придёт, 
С улыбкой дева выбирала
Им лучший цвет и лучший плод.

 

Самые красивые стихи

На покосе

Нас в этот день разбудили рано.  Нас – это меня  и старшего  брата Вовку.  Мы  спали на сеновале, на уже не пахнущей прошлогоднем сене,  отдельные травинки которого лезли в нос и в лицо, когда во сне я скатывался ближе к краю  цветастой простыни,  которую дала бабушка.  Мы гостили у неё в деревне, приехав на летние каникулы. Вставать не хотелось. Накануне вечером ходили на танцы в деревенский клуб, а потом  провожали девчонок,  которые нам приглянулись.

Гуляли под Луной, рассказывали девчонками всякие байки и анекдоты, хохотали все вместе. В общем, пришли на свой сеновал уже за полночь.  Но голова отца, которая торчала в проеме  небольших дверей на сеновал, настойчиво  требовала подниматься.  Что делать, надо вставать. Мы спустились по приставной лестнице с сеновала  и пошли умываться и завтракать.  Во дворе дедушка складывал весь инструментарий  — косы, грабли и вилы, которые нам понадобятся на  покосе.

Сегодня мы вчетвером – дедушка, наш отец и мы с Вовкой едем косить сено на отдаленный участок, который  в этом году выделили  для сенокоса дедушке. Потом и нас привлекли к сборам. Бабушка показала Вовке,  куда она положила продукты и все специи, налила 3-х литровую банку молока и наказала, чтобы сразу её  поставили в холодный ручей, который протекал рядом с лугом, где мы должны были косить траву.  Я сам достал из погреба такую же 3-х литровую банку с квасом и поставил в объемную сумку, куда были сложены все съестные припасы.

Еще одна сумка была забита кухонной посудой – кружками, мисками и ведрами, котелками, ложками и ножами. Была еще палатка, правда, всего двухместная, в которой мы должны были уместиться вчетвером.  Уезжали ведь на три дня, и нам предстояло провести две ночи на покосе. Наконец мы увидели, как к дому подъехала машина ГАЗ-51 и водитель, высунувшись в окно, прокричал: «Седайте!». Он был хохол и часто вставлял в русскую речь отдельные украинские слова.

Был соседом и дедушка договорился с ним, что он увезет нас на покос,  за что дед  поставит ему бутылку водки. Все сразу засобирались и,  взяв в обе руки по  месту, как сказали бы грузчики, понесли к машине.  Я забрался в кузов и стал принимать вещи, которые  мне подавали остальные. Сложив все в кузове поближе к кабине, чтобы не растрясло,  я уселся на деревянную доску, которая шла от одного борта кузова до другого. Компанию мне составил Вовка. А отец с дедом уместились в кабине.

Конечно, тесновато им там было втроем с водителем, но, как говорится, «в тесноте да не в обиде». Бабушка дала последние указания Вовке, который у нас должен быть кашеваром, и мы тронулись. Ехать нам пришлось больше двух часов. Разбитые деревенские дорого не позволяли ехать быстрее, да еще приходилось переезжать через многочисленные речушки и ручейки, где-то по деревянным мостам,  где-то вброд.  Наконец впереди показалось огромное поле травы, которое было выделено дедушке под покос.

Подъехали к развесистому дереву недалеко от протекающего  с вершины горы  ручью  стали выгружаться.  Вовка спрыгнул на землю, я остался в кузове и стал подавать вещи в протягивающие  ко мне руки отца и Вовки. Дедушка  в это время  отдавал бутылку водки шоферу и договаривался с ним, когда он приедет за нами. Газик уехал,  и мы стали обустраиваться.  Вовка, помня указание бабушки, дал мне банку с молоком и велел отнести её к ручью, найти место поглубже и закопать, чтобы молоко было в холодной воде.

Я так и сделал. Потом  по своей инициативе  отнес к ручью и банку с квасом.  Когда мои походы закончились, палатка уже стола под деревом, недалеко был сложен из камней очаг и вставлены две рогатины по краям него. Все наши вещи были уже в палатке, рядом с ней дедушка поставил и инструменты для косьбы.  Потом он стал распределять работы. Вначале мы должны были все начать косить. Примерно за час-полтора до обеда Вовка должен был пойти варить обед, а мне поручалось переворачивать те валки с сеном, которые просохли на солнце.  А после обеда он посмотрит, что  у нас получилось  за полдня и дальше решит, что делать. Солнце уже припекало.

Но гнус особо не одолевал. Отец одел на голову старую  соломенную шляпу, к полям которой  он еще дома пришил марлю.  А  все остальные повязали на голову платки, которые бабушка нам дала, и получилось вроде банданы. Это слово я  вычитал  в какой-то иностранной  книге, где был рисунок этой повязки на голове главного героя.  Отец поправил всем лезвия кос длинным оселком и потом положил его в карман широких парусиновых брюк, которым его снабдила бабушка.

На плечах  была легкая старенькая рубашка. Примерно так же был одет и дедушка, а мы с Вовкой были в тренировочных штанах и в майках. Косить стали один за другим, став уступом. Первым был дедушка, как самый опытный и умелый в этих делах. За  ним косил отец, потом Вовка и замыкающим был я.  Мы с Вовкой не так умело косили траву, как старшие, но зато сил у нас было больше. И когда дедушка  и отец отдыхали, мы их нагоняли. Выкосив полосу травы вдоль леса, дедушка повернул назад.

  От непривычки стали болеть руки и посяница, но я не показывал вида, что мне тяжело. Платок на голове скоро весь промок, так как  я снимал его и вытирал пот с лица. Плечи и шея на солнце покраснели,   отец посоветовал надеть рубашку, чтобы не обгореть.  Часа через полтора такой работы мы все устали.  Мужики пошли посидеть  в тени деревьев, а нам дали указание начать варить обед.

Мне было дано указание на первых порах помочь  Вовке, а потом возвращаться с граблями и начать переворачивать валки сена, скошенные в самом начале работы.  Пока мы с Вовкой шли  к нашему лагерю, обсудили меню на обед и на ужин.  Учитывая, что прошло много  времени после завтрака,  и живот уже подвело от голода, на обед Вовка решил сварить картошки и поесть её с маринованными грибами, баночку которых бабушка дала из своих запасов.

  А на ужин приготовить макароны по-флотски,  с тушенкой.  Так и порешили. Вовка стал чистить картошку, я наносил воды для обеда из ручья, и, взяв грабли, начал переворачивать валки вкусно пахнущей травы сразу от нашего лагеря.  Перевернув один валок на 5-7 метров, я возвращался и переворачивал другой, потом третий, четвертый. И так скоро я дошел до дедушки и отца, которые косили сено навстречу мне.  Дед уточнил у меня, как обстоят дела с обедом,  и дал указание минут через 10 идти в лагерь обедать. Десять минут пролетели незаметно.

А может, прошло и больше, но я услышал издалека голос Вовки, который звал меня. С граблями на плече, я довольно бойко пошел в сторону лагеря.  Все уже было на столе. Вернее, на  скатерти, повидавшей виды и как раз годившейся для таких целей.  Все стали есть картошку с грибами, а мне захотелось съесть огурцов, маленьких, с пупырышками, которые бабушка выращивала в парнике.  Откусывая куски хлеба и,  посолив огурцы, разрезанные напополам, я с хрустом откусывал их, кидая в рот и картошку.

Отец с дедом обсуждали, как надо работать, чтобы успеть скосить сено к назначенному приезду автомобиля.   Было решено вставать пораньше и косить весь световой день, чтобы успеть скосить луг, сделать побольше небольших копен, а если будет время, сметать большой стог, чтобы сено простояло до вывоза его в деревню. Я вспомнил, что у нас есть молоко и предложил его выпить вместо чая, чтобы оно не прокисло.

Меня спросили, не пронесет ли меня после свежих огурцов, но я уверил, что уже пробовал – не пронесло.  Все  решили выпить холодного молова, а мне пришлось идти к ручью и нести банку с молоком.  Выпили мы по большой кружке молока с хлебом. Приятно было пить в такую жару холодное молоко, да еще такое вкусно, как у бабушкиной коровы.  Оставшееся молоко, примерно половину 3-х  литровой банки, я снова отнес  и закопал в  песке  у холодной  воды.  После небольшого отдыха снова принялись косить.

Вначале все вчетвером, а потом нас с Вовкой отрядили переворачивать рядки скошенного  сена, а к концу дня и сгребать.  Работать было жарко, хотя солнце уже стало опускаться. Но зато стало больше гнуса и я в один из перерывов в работе  сбегал в лагерь и покрыл свою голову марлей, а сверху повязал  платок.  Конечно, дышать стало тяжелее, но зато гнус не лез в рот и не кусал в открытые места на голове. Рубашки мы уже давно с Вовкой надели, иначе бы наши хоть и загорелые, но не до такой степени,   тела  покрылись бы ожогами от палящего солнца. Так прошел день.

После ужина мужики прилегли отдохнуть, а мы с Вовкой пошли  сгребать валки сена и сметали две небольших копешки. Сена в валках было еще много, но сил работать больше уже не было.  Их осталось только на то, чтобы набрать из ручья  холодной воды и окатить разгоряченное тело, раздевшись догола.  Напившись холодного кваса, мы присели около костра, который нещадно дымил от набросанных в него  зеленых веток.  Таким образом мы отпугивали мошку и комаров, которых к вечеру стало очень много.

Неспешно вели разговор не о чем.  Дедушка интересовался нашими делами в школе, спрашивал, куда мы хотим поступать после школы.  У меня впереди было еще 2 года учебы, а Вовка этой осенью шел учиться в выпускной, 11-й  класс.  Мы посетовали, что из-за этой новой программы с производственным  обучение на целый год дольше будем учиться.  А вот пригодится ли нам в дальнейшем знание токарного дела, чему нас учили, неизвестно.  Дедушка сказал, что правительству виднее, какую программу принимать.

В разговор вмешался отец, который сказал, что, по-видимому, эта программа ничего хорошего не дала, потому что он неё отказываются,  и скоро все будут учиться 10 классов.  Разговор потихоньку  сошел на нет, когда дедушка  стал зевать и пошел спать. Нагрузка на этого 60-летнего мужчины  сегодня была очень большая, да и встал он сегодня раньше нас с Вовкой.  За дедом пошел укладываться отец. Скоро из палатки раздался храп дедушки. Мы с Вовкой еще посидели у костра, пользуясь дымокуром, отпугивающим гнус, но потом и нас с стало морить ко сну.

Уже совсем в темноте мы пошли в палатку и,  откинув полог из марли, на четвереньках пролезли внутрь.  На ощупь нашли место, где можно было лечь между двумя похрапывающими мужиками.  И едва моя голова прикоснулась к подушке, набитой сеном вместо пуха или пера, я провалился куда-то. Проснулся от жужжания комара над ухом. Было уже светло,  и в палатке я был один. Раздавались голоса за стенками палатки,  и слышно было, как оселок скребет по лезвию косы.

Потянувшись, я выполз из палатки, откинув полог. Отец  поправлял косы, дедушка сидел на пеньке около уже развернутой скатерти, а Вовка копошился у костра, снимая чайник с огня.  Он спросил меня:  «Что будешь пить – чай или молоко?». Я ответил, что молоко с хлебом.  Потом все сели на траву  вокруг  скатерки, на которой стоял чайник, пачка чая,  большая банка с сахаром-рафинадом, 4 оцинкованных кружки, банка молока и нарезанный хлеб.   Было раннее утро, не было той жары, которая досаждала вчера. Наскоро позавтракав, и повязав головы высохшими на ветках  платками, мы пошли косить.

Все повторилось,  как вчера. Вначале какое-то мы все косили,  потом мы с Вовкой стали переворачивать валки срезанной  косой травы, а потом стали сгребать то сено, что было скошено накануне.  Время летело  незаметно. Изредка мы перебрасывались парой слов с Вовкой, отгоняли гнус, который досаждал все больше, чем выше поднималось солнце.  Количество сложенного в копна сена увеличивалось с каждым часом работы.  Все выполнялось практически автоматически.

Грабли в моих руках менялись на вилы,  я насаживал на них кучу  сена, и,  упершись ручкой  вил в землю,  поднимал вилы вертикально вместе с сеном. Иногда удавалось захватить все сено в этой кучке, иногда меньше, и тогда я повторял процедуру, стараясь унести за один раз все сено. Так же действовал и Вовка.  Периодически меня мучила жажда, но идти пить квас или просто холодную воду, не  хотелось,  и я терпел. После короткого перерыва, во время которого  мы пообедали  и немного полежали, работы продолжились.

Мы все ориентировались на нашего дедушку, но он казался двужильным,   работал и работал, не выпуская косу из рук.  Возможно, сказывалось его крестьянское происхождение, где одним из заветов было «день год кормит», и поэтому он старался накосить побольше сена за  погожие летние дни, когда трава была максимально сочной. И тогда всю зиму их корова и телка будут с кормом.  И все мы, в общем-то,  уже городские жители, старались не отстать от него.

Не отставал от дедушки и наш отец, молчаливый труженик, в роду которого тоже были родители-крестьяне,  и он с детства был приучен к крестьянскому труду, временами очень тяжелому.  Уже много лет подряд на лето нас  с Вовкой привозили в гости к бабушке с дедушкой, родителям нашей мамы, и здесь, в деревне, мы помогали взрослым  по хозяйству. Пока были маленькие, пропалывали огород, убирали урожай  огурцов и помидоров, пасли корову.

Став старше, носили воду из колодца и начали выезжать на покос со старшими.  Сначала нам поручили переворачивать и сгребать сено, готовить пищу мужчинам, которые косили траву. Не всегда с нами выезжал в деревню отец, если у него отпуск был на другое время года. А вот у мамы-учительницы он всегда был летом,  и она старалась нас с Вовкой привезти к родителям, чтобы мы попили парного молочка, поели свежих овощей и ягод, да и по мере сил помогли пожилым бабушке и дедушке.

Так что этот наш выезд на покос был далеко не первый. К вечеру накопилась усталость.  Мы уже не так резво переносили сено с луга к копнам, медленнее возвращались к новой кучке сена. Но, тем не менее, процесс продолжался,  и количество сена в копнах увеличивалось, что не могло не радовать в первую очередь дедушку.  Поэтому, когда раздался голос Вовки: «Ужин готов!», я с большим желанием  пошел к нашему стану. Чувствовалось, что и дедушка, и отец изрядно устали махать косами и поэтому тоже охотно воспользовались перерывом.  Холодное молоко и квас уже давно были выпиты, но Вовка принес в ведерке  холодной воды из ручья, очень прозрачной и чистой,  которая показалась очень вкусной, что мы выпили чуть ли не все ведерко воды.

После ужина и отдыха мы с дедушкой пошли сгребать сено, а отец с Вовкой прошли к ручью в надежде что-то поймать из рыбок, потому что тушенка стала уже надоедать.  Но их усилия были напрасны. Видимо, ручей был не такой глубокий, чтобы в нем водилась рыба больше  тех мальков, которых можно было видеть в более глубоких местах. Там, где мы набирали воду из ручья.  Пройдя чуть ли не километр вниз по течению ручья и,  забрасывая удочки, они так ничего и не поймали.

А мы с дедушкой тоже не очень усердствовали.  Усталость за два дня все же сказывалась, и мы потихоньку сгребали сено к небольшим кучкам, чтобы назавтра унести к очередным копнам.  Оглядывая луг, я видел, что осталось совсем немного нескошенной травы и к завтрашнему обеду  её точно уже не будет. Так что мы укладывались в график, который в своих мозгах нарисовал дедушка. Видимо, и он думал об этом, потому что в его голосе все чаще проскальзывали довольные нотки. Вечером я дольше всех сидел у дымокура от костра. И не потому, что не хотел спать.

Просто в палатку все  же попадали комары, и их писк над ухом обычно не давал мне заснуть, А вот когда глаза сами начнут слипаться, никакие комары мне были не страшны.  Так и случилось. С трудом протиснувшись в палатке между спящими отцом и Вовкой, я сквозь полудрему услышал противный писк комара над ухом,  но сон сморил меня.  Под утро мне приснилась та девчонка, которую я провожал три дня назад после танцев. Но почему-то она убегала от меня, а я никак не мог догнать её.

 И не ведь так и не догнал, поэтому я проснулся с каким-то чувством  обиды на эту совершенно незнакомую мне, только впервые увиденную девчонку. Утром мы встали даже еще раньше, чем накануне. Была небольшая роса на траве, которая приятно холодила ноги в насквозь мокрых от пота спортивных тапочках, которые за ночь не просыхали.  Выполняя указания дедушки, мы вначале ударно  косили траву, и когда осталось совсем немного работы для двух косарей,  нас с Вовкой опять отправили переворачивать валки и сгребать высохшее сено. Но копен ставить девушка не велел, все равно после обеда мы должны были сметать стог.

В активной работе незаметно пролетело время,   урчание в животе стало говорить о том, что пора готовить обед.  Вовка попросил меня пойти помочь ему, чтобы быстрее приготовить.  Тем более что мы почти выполнили всю работу.  Я пошел и, как оказалось, на свою голову.  Когда я стал резать луковицу, стараясь помельче её нарезать,  и,  пытаясь удержать совсем маленький остаток луковицы, я почувствовал, как остро наточенный кончик ножа  отхватил мне кусочек подушечки указательного пальца левой руки.

Вначале я увидел кровь и лишь потом почувствовал боль.  Велев Вовке налить в кружку холодную, только что принесенную воду из ручья, я сунул  палец в воду, которая окрасилась кровью.  Вовка начал ругаться, что я сачок, не хочу работать, занимаюсь членовредительством, я со злостью ему возражал. Мне было обидно, что так получилось.  Минут через пять, когда вода в кружке стала не только красной, но и более теплой, я вынул палец  и увидел, что кровотечение остановилось, лишь на отрезанной ножом подушечке пальца были маленькие  точечки крови.

Неумело Вовка наложил повязку, оторвав полоску марли, продолжая ворчать, что ничего мне доверить нельзя. К приходу взрослых на стан об инциденте с моим пальцем свидетельствовала лишь  повязка на моем  указательном пальце.  На трудоспособности моей это не сказалось.  На вопрос дедушки, что с пальцем, я пошутил, что с голодухи откусил  кусочек.  Больше мы к этой теме не возвращались.  И мне это нравилось. Терпеть не мог, когда расспрашивали о моей неудаче, да еще жалеть начинали.  А тут все по-мужски получилось. Поранился, оказали помощь и забыли.

После обеда мы стали сносить на вилах скошенную траву в одно место недалеко от дороги, которое дедушка выбрал, чтобы там сметать стог.  Оценив примерное количество скошенной травы, он стал командовать, когда мы подносили сено, чтобы занимали определенную площадь под стог.  Через некоторое время стог стал вырисовываться, становясь все выше и выше.  Как учил наш еще в прошлые годы дедушка, сено надо укладывать не абы как, я стараясь укладывать пластами один на другой, верхним слоем придавливая нижний.  Работа спорилась,  хотя вскоре меня отправили сгребать  скошенную утром траву.

Но и втроем все успешно справлялись. Периодически погладывая на них, я замечал, что им приходилось все выше и выше поднимать вилы, чтобы уложить траву на стог. Завершив свою работу, я вернулся в стан, чтобы попить водички и взять вилы вместо граблей.  Стог был уже выше человеческого роста, а сено все подносили и подносили на вилах.  К этой работе  вскоре подключился и я, стараясь за одну ходку наколоть на вилы как можно больше травы.  Какое-то время мне было нетрудно уложить траву на все подрастающий стог, но потом я понял, что надо брать поменьше травы, чтобы было легче поднимать её  выше и выше.

На верху стога уже давно был отец, который забрался на него  по веревке, один конец которой свисал с одной стороны стога, а второй мы втроем держали, когда отец поднимался на верхушку стога.  Оттуда он нам подсказывал, куда лучше уложить очередной пласт сена.  Прикинув оставшееся количество сена, дедушка попросил отца начать вершить. Т.е. каждый следующий пласт сена укладывался  ближе к середине стога.  Расчет дедушки оказался верен. Когда скошенной травы не осталось, верхушка стога была остроконечной.  Потом мы с Вовкой нарубили веток  и подали отцу на верхушку стога.

Он уложил их на верхушку, чтобы стог меньше промокал во время  дождя.  Вовка забросил ему веревку, и отец  спустился со стога, держась за неё, а мы  с Вовкой  удерживали другой конец. Дедушка со стороны наблюдал за нами, любуясь удачно сметанным стогом, которому предстояло простоять на этом месте несколько дней, пока дедушка не договорится с машиной, чтобы перевести сено в деревню к дому. Завершив все запланированные на эти три работы, утомленные, но довольные, мы сели к скатерти и перекусили.

Продуктов у нас практически не осталось, поэтому мы доедали хлеб, намазывая его остатками масла, и пили чай с сахаром. Я пил чай с сахаром  в прикуску, и кусочки сахара, предварительно обмакнутые в воду, приятно хрустели в зубах.  Перекусив, все вытянули ноги и сидели, а дедушка  лежал, положив голову на  руку. Мы с Вовкой оперативно собрали все наши вещи и кухонную посуду в большие сумки и поставили все ближе к палатке, которую пока не  разобрали.

По всему телу растекалась истома от хорошо выполненной работы. И даже перестала болеть ранка на пальце. Подумаешь, не велик урон – немного отрезанной кожицы. Зато какую работу провернули, бабушка будет довольна. Наконец мы услышали гул мотора автомобиля, и через пару минут  на лесной дороге показался знакомый силуэт Газика – автомобиля ГАЗ-51.

Знакомый шофер подъехал к  нам и развернулся.  Раздался знакомый голос и фраза «Седайте!»  Мы  с  Вовкой предложили дедушке с отцом садиться в кабину, а сами быстро разобрали палатку и вместе с ней все вещи  загрузили в кузов автомобиля. Забрались сами и постучали по кабине: «Поехали!»  Но сидевший в кабине автомобиля дедушка не поленился, вылез и осмотрел весь наш лагерь – не забыли ли чего.  Потом сел в кабину и машина тронулась. А мы с Вовкой загорланили во все горло, перекрывая гул мотора:  «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги!»

Александр Щербаков