О любви немало песен сложено 

Все пройдет и печаль и радость

Любовь спасет мир

Мир, в котором я живу, не делится на части
Пока в нём есть любовь.
Знать не в снах, а наяву, каким бывает счастье,
Делить его с тобой.

Жила-была девочка, золотистые косы,
Мирила огонь и лед, небо, солнце и грозы.

Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Я верю только в это, любовь спасет мир.
Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Рекою разноцветной, любовь спасет мир.

В час, когда прервется звук, когда утихнут страсти,
И станет слышен Бог.
Мир, в котором я живу, не делится на части
Пока в нём есть любовь.

Жила-была девочка, золотистые косы,
Мирила огонь и лед, небо, солнце и грозы.

Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Я верю только в это, любовь спасет мир.
Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Рекою разноцветной, любовь спасет мир.

Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Я верю только в это, любовь спасет мир.
Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Рекою разноцветной, любовь спасет мир.

Я знаю пароль, я вижу ориентир
Я знаю пароль, я вижу ориентир

Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Я верю только в это, любовь спасет мир.
Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Рекою разноцветной, любовь спасет мир.

Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Я верю только в это, любовь спасет мир.
Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Рекою разноцветной, любовь спасет мир.

Еще раз про любовь

В няньках

Приближалась осень. Мне уже исполнилось девять лет, пора было идти в школу, а у меня не было ни верхней одежды, ни обуви. и это беспокоило нас с сестрой Клавой.

    Когда я вошла в комнату, сестра сидела у окна за починкой белья, лицо её было озабочено не столь сильно, чем всегда. Обернувшись ко мне, она сказала:

  — Люба, я сегодня отвозила овощи на базу и там познакомилась с Леной. Ёе муж недавно умер. Она работает, а её одиннадцатимесячный сын дома без призора. Бедняжка прибежит к нему в обеденный перерыв, перепеленает, накормит и, сломя голову, возвращается на работу. Я  Рассказала ей о том, что у нас нет родителей и как нам трудно живётся.

Лена просит тебя понянчиться с её сыном до сентября, обещает ботиночки купить. Оно грех, конечно, на чужом горе наживаться, но ведь и мы в трудном положении…

  — Я согласна! Давай сегодня же поедем! Через час я уже сидела в кузове машины, с любопытством рассматривая городскую окраину, поразив-шую меня убогостью строений. Вскоре машина остановилась около овощной базы, и к нам подбежала ху-денькая ,черноглазая, бедно одетая женщина. Клава потрепала мои волосы. — Лена, вот моя сестрёнка Люба. Она согласилась нянчиться с твоим сыном.

  — Спасибочки вам за выручку. Илюша, ожидаючи меня, поди, надорвался от крика.      Попрощавшись с Клавой, женщина взяла меня за руку, и мы побежали. Когда остановились возле двери Лениной комнаты, то услышали охрипший от плача голос малыша.     Лена  кинулась к нему.

  — Ах, ты, моё ненаглядное дитятко! Обревелся весь, проголодался! Не плачь, я с тобой! У тебя теперь будет няня.      Малыш приподнялся на ножки, а ручонкой нетерпеливо стал трепать блузку матери. Женщина взяла сына на руки, он сразу же жадно прильнул к материнской груди и на протяжении всего кормления громко сопел, сладко чмокал губами, всхлипывал. Женщина смахнула слезинку со щеки и, ласково поглаживая сына по головке, объясняла мне, как сварить ребёнку манную кашку, а затем уложила спящего сынишку в кроватку.     — Вот хлеб и стакан молока. проголодается. накорми.А я побежала.

    Захлопнулась за Леной дверь. Я внимательно осмотрела своё новое жилище. Бедность выглядывала из каждого угла. Пока Илюша спал, я вымыла пол и вышла на улицу, чтобы выплеснуть воду из ведра. Навстречу шла красивая синеглазая девочка с большим ртом и пушистой темно-русой косой. Девочка остановилась.     — Ты к кому приехала?     — К тёте Лене. Зовут меня Любой. Я буду нянчиться с  Илюшей.

  — А я — Варя. Комнаты наша и тёти Лены — рядом.     — Я сейчас поставлю ведро на место. И, если ты, Варя, хочешь, то давай поиграем, пока Илюша спит.     — Идём к нам. У нас дома никого нет. Если Илюша заплачет, то мы сразу же услышим.

  Варя открыла свою дверь, и мы, болтая, вошли. Я остолбенела. На полу лежал человек без ног, до самого паха, на правой руке его отсутствовали большой и указательный пальцы. Густая, давно не стриженная шапка вьющихся волос была влажна от пота. Варя тоже растерялась, но выражение её лица говорило скорее о досаде, чем о страхе.

  — Это мой папка.     — Варька, где ты шлендала? — мужчина приподнял голову. Его мутные, налившиеся кровью глаза уставились на нас, но голова, не удержавшись в приподнятом положении, громко стукнулась о пол. Мужчина сразу же забыл о нашем присутствии, развёл руки, как бы растягивая меха гармоники, и запел душераздирающе:   А вы по камушкам, по кирпичикам

          Доберётесь домой как-нибудь!..      В комнату вбежала худая, красивая бледная женщина и запричитала:      — Господи ты, Боже мой! Снова пьяный! Костенька! Ты же обещал нам с Варей не пить! Что же ты с собой и с нами делаешь? Покутил — пора бы и угомониться! Её, проклятую, всю не перепьёшь!

   — Смени пластинку! А ещё лучше — заткни хайло! Надоело! Пил и буду пить! Свои деньги пропиваю! Никто мне не указ! — мужчина скрипнул зубами. — Думаешь, я не вижу, как ты от меня морду воротишь!? — глядя на жену с недоброй ухмылкой, громко кричал он.

  — Костенька, ты что — белены объелся? — злое изумление появилось на лице женщины.     — Где ты была? Здорового мужика подцепила? Женщина отшатнулась, как от плети, и, потеряв дар речи, словно рыба, то открывала, то закрывала рот, а потом разразилась бранью.

  — Ах, ты, охальник! Как будто не знаешь, что я кручусь, как заводная машина, девять часов на работе! Ни на минутку не присяду! А после работы ещё выстоять очередь надо! Может, ты с луны свалился? И не знаешь: чтобы купить что-то, надо с вечера очередь занять!

  — Знаю я твои очереди! — хмыкнул Константин. — О-че-ре-ди! И сколько в них…?     — Растудыт твою мать! Каким же ты непутёвым стал! Совсем стыдобушку потерял! Терёзвый-то ты не бываешь! Вот тебе и кажется Бог знает что!.. Мало того, что позоришь нас с Варькой — побираешься, упива-ешься до чертиков, да ещё напраслину на меня возводишь! — она с силой ударила ногой по табурету, та закувыркалась и замерла рядом с Константином.

— Господи, как же мне опостылела такая жизнь! Хоть руки на себя накладывай! В доме куска хлеба нет, а ты! — в её голосе слышалось столько выстраданной боли, что у меня навернулись слёзы на глаза.     — Сколько ни пей горькую, всю не вылакаешь!

А ты подумал, каково Варьке? Ей на улицу выйти нельзя! Задразнили девчонку побирушкой!..  О-о-о! — простонала женщина в отчаянии. — Что ты с нами, Ирод, делаешь! Без ножа режешь!     — Значит, я во всем виноват!? Как могу — добываю свой хлеб! Что мне остается делать?

  — До-быт-чик! — с презрением протянула по слогам  мать Вари.     — Заткнись! Если бы мои руки были как у всех, мы бы не голодали! А на мою пенсию хлеба и то досыта не поешь! Как мне его зарабатывать? Может, ты подскажешь?

  — Много мы от тебя хлеба видели! Мы с Варькой чуть не каждый вечер с пустым брюхом спать укладываемся! А он, видите ли, осчастливил нас! — подбоченясь, со злым смехом, отчеканивая каждое слово, выкрикивала женщина. — Он, оказывается, хлеб для нас до-бы-ва-ет! Пропиваешь больше, чем приносишь!     Костя закрыл глаза, потряс головой и сказал проникновенно:

  — Василик, слушай, не кипятись! Что мне остается делать? Я, может, только тогда чувствую себя человеком, когда в стельку пьян! Ты думала, каково мне? Хотя бы минутку мысленно побудь в моей шкуре!     — А ты — побудь в моей! По-твоему, у меня не жизнь, а сахар!? Да? — с сарказмом спросила женщина.

  — Может, поменяемся?! Ха-ха-ха!.. — недобро рассмеявшись, взвился мужчина.     — Что ржёшь-то, как жеребец? Да будь я на твоем месте, ты от нас давно бы удочки смотал!

  — От тебя? Нет! Я тебя, Васенечка, люблю! — потеплел голос у него. — Это ты меня разлюбила! — с горечью, плаксивым пьяным голосом добавил Константин. — Вот ты говоришь, что у тебя на душе не сахар. А мне весело? Очень весело! Развесёлая у меня житуха! Лучше не придумаешь!

    Васеня отвернулась от мужа, вытерла мокрые щеки, а затем со злостью набросилась на дочь:     — А ты, Варька, где шлялась? Я тебе велела щепок насбирать для растопки! Где они?     — Я насобирала. Вон, за печкой лежат, — Варя несмело показала в угол и потянула меня за рукав в коридор.

   Мы вышли и прислонились к стенке, Варя беззвучно заплакала. Было слышно, как её отец рыдающим голосом хрипел:     — Вот ты, Васеня, укоряешь меня за то, что пью. У меня орден и три медали, а получаю копейки! Разве за это я воевал, остался без ног и пальцев на руке!? Братишку моего энкэвэдэшники увезли четыре года тому назад. Где он? Ни одной весточки с тех пор от него нет!  В чем он-то виноват!? У немцев был!

Так разве брат по своей воле там оказался? Он же в седьмом классе учился, когда фрицы его в Германию угнали! Приехал Федька домой,  рад-радёшенек был, что на Родину вернулся! Ляпнул где-то сдуру, что в Германии хозяева его сносно кормили. Федьку на другой же день и арестовали! Какая-то падла сразу же побежала доносить на пацана! Хоть бы этой суке ни дна, ни покрышки не было! О-о-ох! — Константин застонал каким-то долгим, страшным, протяжным стоном.

— Проклятая жизнь! Дали бы мне автомат в руки, я бы, мать вашу, всех гадов-доносчиков перестрелял! Всех «радетелей» уничтожил бы, что «пекутся» о благе народа!..

  Я увидела в приоткрытую дверь, как Константин вскочил на культи и весь напрягся, держа руки так, словно в них был автомат, направил согнутые руки на воображаемых недругов и зачастил: «Та-та-та-та! Вот вам! Вот вам!» — с остервенением выплескивал накопившуюся злость.

  — Молчал бы уж! — небрежно махнув рукой, растягивая слова сказала Васеня. — Как бы тебя за твой длинный язык не изничтожили! Говоришь «Взял бы автомат!» — передразнила она мужа. — Кто тебе его даст? Сам же рассказывал, что и на фронте он не всегда у тебя был.

  — Суки! — Константин заскрежетал зубами, замотал сокрушённо головой, бессмысленными глазами обвел комнату, обессиленно свалился на пол и закрыл лицо переплетёнными крест-накрест руками.     Я была подавлена. Варя захлопнула дверь.

  — Люба, идём на улицу… Я не знала, что папка вернулся домой раньше, чем всегда. До войны папка был красивый и добрый… А из госпиталя вернулся на маленькой тележке. Я, когда увидела его в первый раз, напугалась… и не подошла к нему, а он обиделся. Может, папка и стал пить из-за этого, — в её глазах застыла вина. — Мамка то плачет, то жалеет его.

Мне тоже его жалко, особенно когда он трезвый. Ведь папка не виноват, что у него нет ног, правда? Он же нас от фашистов защищал! — звенящим и срывающимся от слёз голосом выкрикнула Варя.     — Конечно, не виноват! — с жаром подтвердила я.

  Длинные Варины ресницы трепетали, сбрасывая слезинки одну за другой.     Мне было жаль её, однако нестерпимо захотелось поскорее убежать от этого беспросвета. Услышав плач Илюши, я бросилась к нему, не пригласив Варю к себе.

  Приготовив кашку, накормила мальчика и с удовольствием стала играть с ним.     Время пролетело быстро. Я не заметила вошедшей в комнату Лены, пока не услышала её довольный голос:     — Чистота-то какая в комнате! Ну и хозяюшка появилась у меня! Молодец,  Люба! Иди на улицу и познакомься с кем-нибудь, а я как сварю картошку, кликну тебя.

  — Я, пока спал Илюша, познакомилась с Варей.     — С Варей?.. Я сейчас проходила мимо их двери, там вавилонское столпотворение!.. Как может горе изменить человека! До войны Костя был самым завидным парнем в округе. Красивый, высокий и гармонист отменный. Все девки по нему сохли. А он Васеню выбрал. И неудивительно: она под стать ему была.

А потом война… Сколько судеб она исковеркала! Костя надломился, пьет беспробудно, буянит. Ездит на тележке по базару и распевает жалостные песни. Чем так жить, лучше — в петлю, — Лена тяжело вздохнула. — Война давно кончилась, а счастья у людей как не было, так и нет.

    Прошло еще несколько дней.     Однажды я проснулась рано утром оттого, что Лена сильно загремела посудой. Лицо её было заплаканным.

— Что случилось, тёть Лен?     — Накаркала я беду, — вздохнула она. — Константин повесился. Отмучился бедолага! Неудивительно, что пил, ведь он из красавца превратился в страшный обрубок.  Его так и называли: «Обрубок», пьяница, побирушка».  Как можно вынести всё это? Сам мучился, и семья страдала. Пенсия-то у него грошовая. На такие деньги здоровым жить трудно, а что говорить об увечных? Единственная привилегия у него была — водку без очереди покупать…

  День похорон пришёлся на выходной день. Люди шли и шли проститься с Константином. Они тихо разговаривали, вспоминая так много хорошего о нём, что тётя Васеня, молча стоявшая рядом с гробом, не выдержала и с обидой посетовала:

  — Если бы Костя при жизни слышал столько хороших слов, то, может, не покатился бы под горушку и не лежал бы сейчас в гробу.  Варя прижалась к матери и горько заплакала. И, словно дождавшись этих слез, зарыдали, запричитали женщины вокруг.

  — Не плачь, Варенька, папка у тебя был хороший. Не его вина, что он стал таким, каким ты его знала. Жизнь жестоко обошлась с ним. Вот он и сломался.     Варино лицо просветлело, она подошла к гробу и погладила умершего отца по волосам.

  — Мало мы жалели нашего папку, Варя! Не захотел он с нами оставаться, — Васеня прижала к себе дочь и прошептала. — Осиротели мы с тобой, доченька!      Женщины снова заплакали…

  Через призму прожитых лет, вспоминая тех женщин, рыдавших у гроба Константина, я понимаю: они оплакивали не только отца Вари, но и своих погибших мужей, сынов, отцов, братьев. Они лили слёзы и по тем, пришедшим с полей сражений искалеченными и вынужденными, зажав в кулак гордость и достоинство, ездить на своих низеньких тележках по рынкам и вокзалам, прося милостыню, чтобы не умереть с голоду.

    О героях, оставшихся без средств к существованию, с высоких трибун наши большие и маленькие вожди, радио и газеты любили говорить: «Никто не забыт, ничто не забыто». А они, эти герои, искалеченные в боях так, что было невозможно смотреть на них без содрогания в сердце, пели в людных местах свои душераздирающие песни, положив рядом с собой, грязные пилотки, в надежде, что кто-нибудь бросит в них пятак… Горько и стыдно…

    Примерно через месяц я подъезжала к деревне, радуясь возвращению и печалясь, что кончилось летечко.     Когда я вошла в избу и поздоровалась, Клава, улыбаясь, потребовала:     — Ну, работница, показывай обновку!     И я с гордостью выставила ботинки перед сестрой.

  — Хороши! Молодец, Люба!.. Слава Богу, есть теперь в чём идти в школу. Ну, уже поздно. Пора ужинать и спать…

  Екатерина Лошкова