Неповторимая и несказанная всегда любимая, всегда желанная.

Я забываю как меня зовут

Ты жизнь моя и вдохновение, в твоём плену быть наслаждение.

Текст песни Неповторимая

Я забываю как меня зовут,
Когда тебя я вижу ангел мой.
Пусть в моей жизни даже птицы не поют,
Лишь только б слышать этот голос неземной.

Неповторимая и несказанная,
Всегда любимая, всегда желанная.
Среди затмения моё прозрение,
Ты жизнь моя и вдохновение,
В твоём плену быть наслаждение.

Я платье белое тебе дарю,
И безнадежно под венец зову.
Но всё равно всевышнего благодарю,
За то что на одной земле с тобой живу.

Неповторимая и несказанная,
Всегда любимая, всегда желанная.
Среди затмения моё прозрение,
Ты жизнь моя и вдохновение,
В твоём плену быть наслаждение.

Неповторимая и несказанная,
Всегда любимая, всегда желанная.
Среди затмения моё прозрение,
Ты жизнь моя и вдохновение,
В твоём плену быть наслаждение.

Видеоклипы студии «LINK» собравшие миллионы просмотров

Морошка

Однажды на закате лета, в самом конце августа, Леньку отправили к бабушке, в соседнюю деревню, погостить пару дней перед школой (он тогда собирался в третий класс). Как-то рано утром бабушка Таля, управившись с делами по хозяйству, засобиралась в лес, за морошкой. Она ни свет ни заря разбудила Леньку, спавшего медовым сном, и отправила его во двор – умыться водой из колодца. До чего хороша была эта рассветная, свежая, жгучая вода!

Как лихо расправлялась она с паутинками сна, все еще висевшими на ресницах! Леньке никак не верилось, что такая вода берется из-под земли. Глянешь в колодец – черно и сыро, а как достанут ведро – нет на свете ничего прозрачней и чище этой водицы! После умывания бабушка позвала Леньку на кухню.

На столе стояла большая тарелка пшеничной каши (только-только из печки), с ней по соседству – кружка свежего козьего молока и кусок батона с маслом. – Наедайся, Леонид! – говорила бабушка. – Я иду в лес, дом запру. Погода хорошая – гуляй себе всласть! Только к реке бегать я тебе строго-настрого запрещаю.

Приду – пообедаем и будем ягоду перебирать, варенье делать. Ленька, уплетая кашу, молча кивал головой в знак согласия. Разговаривать за столом у бабушки было не принято. Утро стояло безоблачное, ласковое, душистое. Ветерок дремал, дыша свежо и не часто. Теплый воздух, почти неподвижный, густо пах сеном, белым наливом и коровами, которых недавно погнали на пастбище.

Глянешь в окно, вздохнешь – и вдруг захочется без удержу и оглядки убежать за деревню, в поле, весело гнаться за улетающим летом… Ленька надел шортики, рубашонку, шустро застегнул сандалии и побежал по деревне – смотреть, не проснулись ли ребятишки, его товарищи.

А бабушка, повязав платок, надев высокие резиновые сапоги и взяв корзину, пошла через огороды к лесу. Первыми, сонно позевывая и потирая ладошками припухшие глазки, вышли из соседнего дома Юрка с Танюшкой, брат и сестра, погодки. – Леньк! Мы сейчас позавтракаем и на речку пойдем! Ты с нами? Ленька пока не соглашался, но уже засомневался в твердости слова, данного бабушке. На речку, конечно, хотелось. А тут и компания нашлась – не один все-таки…

– Бабушка Таля не велела. Сказала, что после Ильина дня купаться нельзя – какой-то олень, мол, в воду писнул, и она холодная стала… – Ой, ладно! Оленя испугался! Вода-то – во! Что ты, маленький? Без бабушкиного дозволу шагу не ступишь, да? – А вот и ступлю! Идите завтракать, я вас тут подожду, – ответил Ленька и, сев на травку, стал думать, правильно ли он поступает, нарушая бабушкин наказ.

Бабушка Таля строгая. Батя рассказывал, что порола его до синевы, на горох ставила. И саму ее так воспитывали – все детство битая ходила. А потом война… Дед Вася в сорок первом году погиб, и бабушка одна с четырьмя детьми осталась (всего их пятеро было, да младшенький, Ванюшка, ровесник Леньки, утонул еще до войны).

Была бы бабушка Наталья мягкая да безвольная – не выжили бы. Тяжелый у нее нрав, и рука тяжелая… Страшно! Но как хорошо на речке! А скоро осень, уже не искупнешься до будущего года. Нет, была не была, надо идти.

А бабушка не узнает. «Да я только у бережка поплаваю, и все – что плохого?» – уговаривал себя Ленька. И отправилась веселая сытая троица к реке. – Вода-то теплая, я же говорил! – кричал Юрка, плескаясь. – Олень-то твой, наверно, плохо писнул, промазал!

– Танюшка и Ленька дружно засмеялись и поплыли наперегонки. Искупавшись, грелись на солнцепеке, дрожа и отряхиваясь, как воробушки. – Ну что, теперь в штаб? – предложил Ленька, обсохнув. – Ага. Только Таньке с нами нельзя – ей домой надо, они с мамой сегодня будут делать яблочное повидло на зиму.

– Девочка вздохнула. – Вдвоем пойдем. Надо клад проведать. «Штаб» – разрушенный дом на краю деревни, в подлеске. Здесь ребята часами сиживали за всякими детскими заботами, рассказывали друг другу разные истории, соревнуясь, у кого интереснее и страшнее получится. У Леньки всегда выходило лучше всех: он выдумывал так, что сам себе удивлялся: откуда это у него в голове берется?

Поверженный Юрка, бывало, говорил: – Врешь, что сам придумал. В кино видел или читал – признавайся! – Не видел и не читал – сам придумал! А не будешь верить, так и рассказывать больше не буду, понял? Этого Юрка не хотел. – Да ладно, не обижайся ты… Может, и сам, но уж больно складно выходит…

Клад – разноцветные стеклышки, фантики от конфет, горстка ирисок и – самое дорогое – несколько гильз, найденных в лесных окопах, – был на месте. Хорошо спрятали все-таки! А ведь хаживают сюда и ребята из вражеского стана – Тимоха, пятиклассник из города, приезжавший к деду на лето, и его банда. – Все равно надо перепрятать, – беспокоился предусмотрительный Юрка. – Зачем? – не понимал Ленька.

– Ни в жизнь не найдут! – Да мало ли! Тимоха пронырливый-то! Перепрятали так, что сами потом чуть нашли. В штабе сидели долго, не заметили, возясь с кладом, как тучи налились свинцом и пленили теплое солнце. Приближалась гроза, дыша резким, с запахом дождя, ветром. Мальчишки сорвались с ветхой доски, на которой сидели, и побежали по домам.

– Выходи вечером! – крикнул Юрка и скрылся за своей калиткой. На улице почти никого не было, даже собаки попрятались в будки, и не видно было кошек – они грозу чуют задолго. Ленька сидел один на крылечке запертой избы и думал, где бы ему переждать бурю. И придумал: баня-то не заперта! А дождь уже начался, да такой холодный и густой, что и до укрытия Ленька добежал до нитки мокрым.

Да еще и гром обругал его люто, облаял! Закрыв дверь на засов, Леня вытерся забытым в предбаннике полотенцем, сел на лавочку, обхватил колени руками и подумал: как хорошо и тепло! Пахло березовыми листьями, банным дымом, сырым деревом и мылом, оставленным бабушкой на подоконнике… И тут вдруг осенило: время уже давно не обеденное, а бабушки все еще нет!

И не столько захотелось еды и домашнего уюта, сколько жалко стало бабушку Талю: верно, стоит под деревом, мокнет вместе со своей морошкой. «А вдруг молния в нее попала? А я тут сижу, баню нюхаю!.. Нет, надо спасать бабушку!» – решил Ленька, вскочил со скамейки, прихватив полотенце, чтобы прикрыть голову от дождя, и побежал через размокшие грядки в сторону леса.

Марковский лес он знал плохо, а потому много времени, чтобы заблудиться, ему не понадобилось: ветер и дождь непрерывно строили козни, сбивая Леньку с пути и легко перекрикивая его бессильное «Ау!». И только к вечеру, когда солнце, выглянувшее после грозы, уже укладывалось в поле, он вернулся в деревню вместе с охотниками, которых встретил в лесу.

Ленька очень устал, проголодался и все время вытирал грязной рукой потекший нос. Бабушку он так и не нашел. Ему хотелось плакать, но даже на эту слабость у него не осталось сил. А в деревне пропавшего мальчика давно хватились. Бабушка Таля, вернувшись и не застав внука дома, побежала к соседям – допрашивать Юрку и Танюшку.

Те с перепугу выдали все – и про речку, и про клад в штабе, но куда исчез Ленька, не знали. Бабушка Таля, разохавшись, понеслась искать дальше. А когда уже совсем отчаялась и выбилась из сил, встретила на другом конце деревни внука, понурого и уставшего. Да тут же, ни о чем не спрашивая, зарядила ему подзатыльник и надрала уши. Больно схватив Леньку за руку, она потащила его домой. Получил он в этот вечер и армейского дедушкиного ремня, и гороха в углу.

Сквозь слезы пытался Ленька объяснить бабушке, что ходил в лес ее спасать. А она ничего не хотела слушать – порола и ругалась. И обедать не дала за провинность. Не терпела Наталья Егоровна ослушания – наказ есть наказ. К ночи бабушка разрешила Леньке встать с гороха и выйти из угла. Перебрав морошку, она успокоилась и подобрела.

Насыпала в миску ягод, посахарила и позвала внука к столу. Ленька сел, заглянул в тарелку и, хотя был голоден, наотрез отказался пробовать злополучную морошку. Ругаться бабушка не стала – после тяжелого дня ей очень хотелось спать. И Ленька, намаявшийся за день и незаслуженно, как ему казалось, обиженный, стал укладываться.

Поначалу, закрыв глаза, он видел речку, Юрку с Танюшкой, проказника оленя, клад и задиристого Тимоху… Но вскоре все исчезло, словно сорвалось в бездонный черный колодец, – Ленька уснул. А назавтра его увезли домой. Ночные дожди смывали с лица земли краски лета, и оно послушно таяло, даря напоследок тихую ласку усталого солнца. Начались школьные занятия. Ленька уже почти и не вспоминал тот бесприютный день, когда бегал в лес за бабушкой…

А однажды на уроке чтения учительница рассказала третьеклассникам о Пушкине. Она долго говорила о детстве поэта, о его няне и веселых друзьях, показывала портреты и упоительно читала стихи. Ленька слушал как зачарованный и сам не понимал, отчего эта далекая жизнь так трогала его и волновала, отчего строки, которые он слышал впервые, показались вдруг родными и будто бы уже слышанными когда-то.

Рассказала учительница и о том, как умирал раненый Пушкин, как попросил незадолго до смерти моченой морошки… И тут Ленька не выдержал: по обеим щекам его потекли слезы и захлюпал нос. Учительница подошла к нему и тихо поинтересовалась, что случилось, не обидел ли его кто. Ленька поднял голову, посмотрел на учительницу, словно хотел что-то спросить, но слезы снова предательски покатились по его лицу, а в горле будто бы комок застрял. Прозвенел звонок.

Ленька молча собрал портфель, накинул курточку и убежал из класса, ни с кем не попрощавшись. Учительница, пожав плечами, вернулась за свой стол и стала складывать книжки – урок чтения был в тот день последним.

Побежал Ленька не домой, а в соседнюю деревню, что находилась в четырех километрах от его родной Липной Горки, к бабушке Тале. По дороге он встретил отцовского друга – дядю Гришу, тот ехал на своей телеге к родителям в ту же деревню, где жила бабушка. – В Марково идешь? К бабке Наталье? – Да. – А чего один? – Надо. – Надо! Ишь, взрослый какой стал! – улыбнулся дядя Гриша. – Ну, раз надо – садись, подвезу!

В Маркове дядя Гриша высадил Леньку прямо возле бабушкиного дома и поехал дальше, в конец деревни. Бабушка Таля сидела в палисаднике и чистила грибы, напевая что-то себе под нос. Увидев внука, она всплеснула руками и даже немножко подпрыгнула от неожиданности.

– Ты чего, Леонид, пришел-то? – Бабушка, помнишь, ты летом морошку собирала? Тогда еще гроза была… – Помню. А что? – Дай морошки, а? А то я тогда так и не попробовал. – Ты что, морошку есть пришел, что ли? – бабушка округлила глаза. – Ага… – Чудной ты, Леонид! Не от мира сего, ей-богу! Тут посиди!

Она вытерла руки о передник и пошла в погреб. Через несколько минут вернулась с целой миской засахаренной морошки и поставила на стол перед Ленькой. У него опять защипало в носу, и на глазах показались слезы. Бабушка, сидевшая на лавочке напротив, снова всплеснула руками.

– Да ты чего? Плачешь? Обидели тебя, что ли?.. Да ты что молчишь-то? Ленька ничего не ответил. Он пережевывал сладкие крупные ягоды, представлял умирающего Пушкина и пытался понять, отчего их простой вкус был так дорог поэту. Ягоды как ягоды… Что же за тайна? Бабушка, немного помолчав, тихо заговорила: – Леня… Я тебе давно уж сказать хочу…

Ты прости меня! Больно ты меня тогда напугал – думала, пропал малец, утонул, может… Да мало ли что бывает! У самой с тех пор душа не на месте… Прости и зла на меня не держи… – голос бабушки Тали дрогнул. Она села рядом и, обдав Леньку теплым запахом козьего молока, сена, грибов, прижала его к себе и поцеловала в макушку.

Хорошо, уютно стало Леньке, как тогда, когда он был совсем маленьким и мать с отцом, еще молодые и веселые, не скупились на ласку и теплые слова… И представилось ему вдруг, что станет он взрослым, а потом, может быть, старым и, наверно, с грустью будет вспоминать эти мгновения, когда они с бабушкой сидели на скамейке в палисаднике, под пожелтевшей березой, и дарили друг другу тепло вопреки октябрьской прохладе.

Он поднял голову и взглянул на бабушку Талю: морщинистые щеки ее были влажными, а глаза, немного покрасневшие, смотрели вдаль, в сторону леса, который начинался сразу за длинными картофельными грядками. Бабушка думала о чем-то своем, что-то вспоминала, и Ленька замечал, что время от времени ее вздохи становятся глубже и тяжелей.

Хотелось что-то сказать бабушке, но нужные слова не приходили на ум, а те, что приходили, казались неуклюжими и пустыми.

Виктория Сиднюк