Он плакал так, как редко в жизни плачут

Он плакал так, как редко в жизни плачут…
Последнее письмо мамы …«Пусть все твердят «забыл!», но я то верю,
что ты, сыночек, помнишь обо мне…»
Спасибо автору за такие стихи, как всё верно…Всё куда-то бежим, спешим, строим планы, думаем, что это и есть Жизнь, но слишком поздно понимаем, что твои родители, первая любовь, рождение сына или дочки… — вот она Жизнь!

Он плакал так, как редко в жизни плачут:
Не пряча слёз, опухших глаз не пряча,
Не скрыв руками красного лица,
Навзрыд, взахлёб – как маленький пацан.

И опустевший дом смотрел сурово,
Как слёзы льёт детина двухметровый,
Скрипел и хлопал ставнями в ответ:
Ты обещал приехать столько лет!
…
Она писала письма очень часто.
Всё по старинке: лист да ручка с пастой…
Писала крупно, словно ученица.
Её житейских мыслей вереница

Ложилась детским слогом на листы.
Рассказы были до того просты,
Что фыркал он: смешно писать про это!
И никогда не присылал ответов.
…
Ах, если бы сейчас он мог послушать
Её слова! — Отдал бы чёрту душу
За этот деревенский милый слог…
Ах, если бы он только слышать мог

Теперь её истории простые
О том, как чай, налитый в чашки, стынет,
Пока она соседку в гости ждёт,
«А та всё не идёт и не идёт…»
…
Он занят был «по самую макушку»:
Партнёры, бизнес, новая подружка
И бывшая жена, и сын-балбес,
Большой кредит, в который он залез,

Чтоб «всё как у людей» — чтоб дом у речки
И каменный забор под метра два.
Про мать забыл, и помнил ли едва
Про шаткий двор и сгнившее крылечко.
…
А похороны были так скромны!
Он не успел. Он был в то время в Ницце…
Теперь сидел — отёкший, краснолицый,
Со смешанными чувствами вины,

Стыда и запоздалого желанья
Хоть что-то сделать: наколоть для бани
Дрова, поправить хлипкое крыльцо
Иль написать, хотя бы, письмецо.
…
Он в дом вошёл – холодный и пустой,
Где на столе, на старенькой клеёнке,
Лежал листок, и почерком ребёнка
На нём был нацарапан текст простой.

Он прочитал письмо, припал к стене,
Завыл белугой, ощутив потерю…

«Пусть все твердят «забыл!», но я то верю,
Что ты, сыночек, помнишь обо мне…»
/Юлия Вихарева/

Дедова правда

Вовка ехал к деду. Вовкин дед, семидесятипятилетний Иван Демьяныч, жил где-то на одном из островов великого озера Чаны. В начале прошлого века, как знал Вовка, дедовых родителей переселили из центральной России в эти места, где они и обжились. Именно здесь, вдалеке от цивилизации, жил Дунай Иван Демьяныч – дед любимого им внука. У деда день рождения.

Прожорливое время, как говорил старик, съело его дни быстро и безвозвратно. Он не поддался на уговоры детей уехать в город, считая его какой-то бедой, где люди мечутся, не зная места. А это место он знает, на этом месте его дом, здесь он живёт и работает. И вот теперь старик вдруг написал письмо, в котором просил сына приехать в гости на скромное торжество.

Но сын, врач по профессии, приехать не мог, поэтому к деду едет внук Вовка. Сам Вовка, двадцатилетний студент педагогического института, по деду всегда скучал. Поэтому раз, а то и два в год бывал у него. В детстве было просто интересно наблюдать за работой деда и его друзей-рыбаков, ловящих и потом сортирующих рыбу, или гонять по камышам на дедовой долблёнке диких уток с утятами, а по вечерам слушать дедов «трёп», как говорила жившая тогда еще бабка.

Трёп был интересный, «за рыбацкую трудную жисть», со всякими отступлениями о великих, пойманных дедом рыбах, о красивых русалках с щучьими хвостами и женскими грудями, зовущими рыбаков в камыши. Сказок и прибауток дед знал великое множество, и Вовка не мог понять, как дед никогда не повторяется, часами рассказывая их. А бабка, посмеиваясь над его удивлением, говорила, что дед сочиняет их сам. Но Вовка деду скорее верил, потому что уж очень красиво и живо старик всё описывал. Как по правде.

А год назад умерла бабушка Галя или, как её звал дед, Галка – птичка. Иван Демьяныч так запереживал после её смерти и похорон, что сам чуть Богу душу не отдал. Вовка почти всё лето провел со стариком, обросшим и потерянным, ходил за ним по пятам и теперь уже по-взрослому понял и зауважал этого жёсткого, но по-своему доброго и хорошего человека…

Поездке он обрадовался и по поводу дедова праздника решил подарить ему свой CD-проигрыватель, устаревший для него, но наверняка диковинный для деда, и несколько, неплохих на его взгляд, видеофильмов. Поездка в эти места утомительна. «Неблагонадёжных» в годы репрессий засылали почти на верную погибель. Если еще учесть, что ехали со всем скарбом, с малыми детьми, на голодных, почти пропащих лошадях и, что самое главное, неизвестно куда, и то, что многие выжили и обжились в этих местах – чудо.

На поезде Вовка добрался до областного города, затем на юрком пазике до бывшего центрального совхоза, а уж затем, на перекладных через полуразрушенную дамбу, на огромный, гектаров в двести, остров, где стояла дедова деревушка. Деревня находилась в самом конце идущего на заужение острова, поэтому была узкой, в две улицы. Между улицами находился магазин, небольшой старый клуб, времен Хрущёва-Брежнева, и семилетняя школа.

С обеих сторон деревни расползлись узкие огороды, в основном под картофель, и сразу через камыши – великое озеро Чаны. В конце деревни на самом заужении, на взгорочке, вставало вдруг кладбище, небольшое и огороженное прогнившим штакетником, с незакрывающимися, наклонившимися на обвисших столбах воротами. И именно здесь, недалеко от этого совсем не радостного места стоял ещё добротный, построенный при «последних» коммунистах, дедов «форпост».

Вовка почти забежал в знакомый до мелочей дом. Дед сидел на корточках у печки, а изба была полна синего с пролесами дыма. Увидев Вовку, Иван Демьяныч, как бы продолжая начатый разговор, стал объяснять: — Тяги нет! Скоро холода, думаю, зольники прочищу, да испытаю, язви её… А она вовнутрь топится, будто у нее трубы нет, — и, встав, с лукавой улыбкой обнял Вовку,

— Уважил, внук, ну уважил старика на старости лет… Вовка, нисколько не стесняясь, тоже крепко обнял пахнущего дымом и зольной горечью деда… Вечером, напарившись в баньке, маленькой из-за отсутствия на острове вволю дров, но горячей, Вовка и дед сидели за столом. Вовка рассказал все, какие знал, новости, дед рассказал свои и вспомнили о CD-плеере.

— Дед, а давай я тебе кино хорошее включу! Красивое, про жизнь и любовь! — Русское? – дед, чуть-чуть хмельной, прищурил левый, с хитринкой глаз. — Нет. Но дублированный, как русский. — А кто главный? Дед имел в виду, кто в главной роли, и, поняв это, Вовка прочитал аннотацию. — Джек Николсон, один из самых скандальных актёров Голливуда. Желтая пресса приписывает ему сексуальные отношения с двумя тысячами женщин. Много семейных пар распалось из-за любви к актёру…

— Вовка не закончил. — Каво ты сказал? — с дедова лица пропала ироничная улыбка, и он приподнялся на кулаках над столом, — сколько женщин? Я не ослышался по слабости слуха? Две тысячи?! — дед осел, — Он что конь, этот твой Николс? И кто у него со свечкой стоял, считая? Дед смял рукой скатёрку и в упор смотрел на Вовку. Вовка растерянно молчал. — Был у нас в совхозе жеребец, медалист.

Ему особых жеребух, молодых кобылок приводили. Дак тому что? Стой, жри комбикорм, пей подслащённую водичку да жди! Подведут, ткнут носом, да ещё и подержат. Делай дела! А здесь же женщины, не кобылы, как их может быть две тысячи?! С ними же пожить надо, узнать, полюбить. Ей же одной все огороды перетопчешь, цветы таская… Из-за неё, морду тебе раз пять-десять разобьют ухажёры её, и ты тоже им. И пока она поймёт, что ты не просто к ней, пока поймёт, да решится на шаг…

Это сколько же ему лет? Двести что ли? Жеку твоему? Вовка был обескуражен дедовым напором. — Да ты не понял, у них все проще, там не надо шибко ухаживать, цветы там дарить… Просто пробежала искра и всё, и это, в постель… — Вовка запутался, покраснел и замолчал. — Ах, не надо, говоришь? Значит, и впрямь как у коней? А ты знаешь, что одной кобылке, Ивой звали её, не понравился наш жеребец.

Так она ни в какую! А он в охоте, возьми, да прикуси её за холку. Так она изловчилась и так ему дала задними копытами, что отлетел наш производитель! И больше не подошёл к ней. А ты говоришь, ухаживать не надо! У меня в жизни было три бабы. С двумя так намучился, столько крови пролил и зубов потерял, что если бы не твоя бабка, Птичка моя, погиб бы молодым.

А она полюбила меня, и я её. Полюбила и ждала из армии пять лет. И как в пятьдесят восьмом поженились, так и прожили вместе больше полувека. А ты говоришь, без любви… Просто так… Гадство! — И дед сухо плюнул в сторону. Пять минут стояла звонкая тишина. Дед налил полрюмки своего самогона, выпил, заел захрустевшим во рту огурцом и снова заговорил.

— А где он здоровье на них берёт, скажи мне? На них ведь тоже здоровья надо немало. И спроси у него, сможет ли он, вон, машину дров за день изрубить, которую мне Гришаня, сосед, с большой земли привез? Спроси! — И, убеждая Вовку, что не сможет, дед засмеялся. — А я за световой день её сделаю, всю, до последней чурочки. И комельки подберу…

И не лыбься! Завтра и начну! Посмотрим на силу ихнюю и нашу! А то сказать-то можно всякое, а ответить за слова… Вот что трудно. Дед встал, чуть качнувшись, и, пожелав спокойной ночи, ушёл в горницу… Вовка ещё посидел чуток, улыбаясь дедовому возмущению, и тоже засобирался спать. Завтра к обеду нужно быть в райцентре, чтобы к понедельнику – в институте. Утром его разбудил дед.

— Вовка, болею что-то шибко сегодня с похмела. Толи самогон не удался? Вовка открыл глаза. Напротив, на кровати, сидел дед в старых китайских с завязками кальсонах, лохматый, и с жалким лицом, обросшим за ночь седой щетиной. — Так похмелись. — Нет, отлежусь. Только ты это, давай спор перенесём на послезавтра, а? — Какой спор? — Про дрова, — и дед вытер дрожащей рукой слезящиеся глаза.

— Ты что серьёзно, дед? Перестань. Через неделю приеду на выходных с другом и переколем. — А, ну ладно, — и дед, облегчённо вздохнув, лёг лицом к стене и подогнул ноги. Через час Вовка, попрощавшись с лежавшим дедом, уехал в город.

P.S. В понедельник вечером в квартире Вовкиных родителей зазвонил телефон. Трубку взяла Вовкина мать и, поговорив минут пять, крикнула Вовке, чтобы он взял параллельный. Подняв трубку, Вовка услышал деда: — Слышь, внук, доколол я дрова. Сам доколол. За день, как и спорили. Так что позвони своему Жеку и скажи, что конём многие быть могут. Надо еще уметь быть мужиком, и по-моему этого-то он и не умеет… Так-то… И дед положил трубку.

Игорь Кожухов