РАССКАЗЫ ДЕДУШКИ ПЕТРУШИ

В пятидесятые годы жила в нашем посёлке бездетная супружеская пара преклонного возраста. Вся детвора любовно называла их не иначе как дедушка Петруша и бабушка Меланья. Приходились они нашей семье дальними родственниками, а были роднее самых близких, да и не только нам. Это были всенародные любимцы в нашем посёлке, так как жили только для людей, чтя заповедь Бога: «Возлюби ближнего, как самого себя». Каждого соседа и знакомых они уважительно называли по имени-отчеству.

Материального достатка были среднего, хотя могли жить много богаче, если бы не постоянная помощь неимущим, большесемейным. Бабушка Меланья была большой любительницей печь пироги, хлебы. Испечёт, себе оставит немного, остальное всё отдаст людям с поклоном и словами, к примеру: «Прими, Никитишна, ребят покормишь, хозяин-то у тебя долго болел, а семью кормить надо». Дедушка Петруша, несмотря на почтенный возраст, держал большую пасеку под Малиновой горой, достаточно далеко от поселка, место там было глухое, дремучее.

Луга с разнотравьем и медоносами обрамляла гористая местность с дремучим еловым лесом. На пасеке имелась избушка для проживания и хранения инвентаря. Дедушка Петрушка жил в ней практически всё лето с верным, старым, как и он, мерином Буланкой. Любовь между ними была такая, что конь узнавал желания хозяина даже по взгляду и служил ему верно и преданно. Дед его особо работой не нагружал, а скорее, холил и лелеял. Основная работа Буланки была возить хозяина на пасеку и обратно. День, когда дедушка Петруша качал мёд и вёз его домой, каким-то непостижимым образом узнавала вся ребятня в округе и, ближе к вечеру, облепляла их дом и завалинку.

Из дома доносился ароматный и аппетитный запах свежеиспеченного хлеба — это бабушка Меланья пекла хлебы. Но вот усталый и довольный на Буланке подъезжал к дому дедушка Петруша. Ликованию ребятни не было предела. Все наперебой старались ему чем-нибудь помочь – распрягали Буланку, заносили мед и поклажу в дом. Дедушку ждала жарко натопленная баня, а ребята ждали торжественного момента. И вот он наступал. Отворялось кухонное окно, и бабушка Меланья начинала выдавать ребятам свежеиспеченный, еще горячий, хлеб, густо намазанный мёдом.

Куски были толстые, через всю ковригу, аромат и вкус был такой, что, прожив всю жизнь, не сможешь забыть его. Сколько бы детей ни собиралось под окном, никто не был обделён ни хлебом, ни медом, ни добротой, ни лаской, а собиралось порой полпосёлка. После бани, отдохнувшим и повеселевшим, выходил под вечерок на завалинку дедушка Петруша. Он брал гармонь, играл и пел достаточно хорошо и душевно старинные русские песни о том, как «на диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой», как бродяга «по диким степям Забайкалья тащился с сумой на плечах», или «вот мчится тройка почтовая по Волге-матушке зимой».

Дети спрашивали: «Деда, почему песни у тебя жалостливые, невесёлые?» «Какая жизнь у народа, такие и он песни слагает и поет», — говорил дед. – Да ведь и я на своем веку солёного нахлебался». Начинали подтягиваться взрослые, в основном, мужики, садились на завалинку, доставали крепкий табачок. «Хватит тебе тоску на людей наводить», — говорила Меланья Петру и наливала приходившим по стакану медовухи. Мужики начинали обсуждать хозяйственные дела, рассуждать о трудностях заготовки сена в нашем непредсказуемом климате. «Без Бога не от порога. Только молитва да Господь помогают мне пасеку держать в мои-то годы, а то бы нечисть давно одолела, извела и меня, и дело моё», — заявлял вдруг Петруша.

«Ну ты, Пётр Лукич, загнул, — смеялись мужики. — Кто же теперь в такие предрассудки верит?» «Да я и верю, — слышали в ответ. — Только не предрассудки это, а много пережитое. Что только не увидишь и во что только не поверишь, живя в лесу один на пасеке. Там мир и время совсем другие».  И тут начиналось самое интересное. Дедушка Петруша набивал самокрутку табаком, все подсаживались к нему поближе, особенно мы, дети, и он начинал неторопливо рассказывать: «Сижу как-то в избушке на пасеке. Дело к вечеру, похлебку варю, темнеться стало, да и гроза собиралась, запогремливало…

Вдруг входит в избушку ко мне человек один, сильно неприятной наружности, и говорит: «Пособи мне, добрый человек, засел я на дороге». Удивился я, нехорошо мне стало. Отродясь тут ко мне никто не захаживал, тем более не ездил, да и дороги-то здесь не было никакой поблизости. Мы с Буланкой шли на пасеку лесными, звериными тропами. В лесу гроза началась, грохочет, ливень, темень ночная. «Не пойду, — говорю, — не знаю тебя, да и непогода, темнеет». Посмотрел он на меня зло, тяжелым взглядом и ушел. Я облегченно вздохнул, но зря обрадовался, он снова явился.

«Ты почто мне в беде не помогаешь? Я ведь тебе наделаю худа», — говорит. Я стар, а он молод и силы недюжинной, пришлось с ним идти, а непогода пуще прежнего разыгралась. Иду, а места совсем не узнаю, хоть исходил их сто раз, — долго шли, а конца пути нет. Вдруг вихрь налетел, и вышли мы на полянку, а на ней между двух берёз женщина засажена, а из-под юбки у ней хвост на целый метр торчит — баба стонет, кровь у неё изо рта идёт. Ахнул тут я,  сказать ничего не могу, от страха скулы свело. Стал про себя читать «Отче наш», да ещё перекрестился, и ветер вдруг стих, и ничего кругом не стало, только лес, пасека, да и избушка моя вот, рядом. Зашёл в избу, закрылся и понять не могу – толи это явь, толи сон дурной.

Несмотря на запертую дверь, ночной гость снова предстал пред мной. «Ты чего тут сидишь, прохлаждаешься, меня и мою жену в беде бросил?» — вещает. Ну, понял я, наконец, что это нечистый. На моё счастье в печке угли догорали, вспомнил я, что старики говорили на этот случай, и стал кидать соль горстями на горящие угли да Исусову молитву творить. Затрещала соль, бес взвыл и исчез. Позже один священник объяснил мне, что такие явления, да еще в грозу, в лесу могут кончиться плачевно. Нечистый приходит к человеку и мучает его до тех пор, пока не завладеет его душой. А то вот ещё случай был, чуть не утоп я в речке, ни за что, ни про что. Рядом с пасекой у меня березничек произрастает…

Время летнее, как раз то, когда банные веники заготовлять надо. Ну, думаю, пойду, наломаю берёзовых, да в тенёчке просушу. Только приготовил на один веник, слышу – ветка над моей головой хрустнула. Поднял глаза, а на дереве девушка сидит. Что за чудеса? Откуда девчонка? Стал спрашивать, а она ничего не отвечает, хохочет заливается и в ладоши хлопает. Молоденькая такая – лет шестнадцати, хорошенькая, одета в длинную рубашку до пят тёмного цвета. Слезла с берёзы и говорит: «Пойдём со мной… и веник возьми». А я от её хохота как заворожённый стал, иду за ней, порой даже бегу, задыхаясь. Вышли мы с ней к лесной речке, не широкой, но глубоконькой, остановились на берегу.

\ Она веник из моих рук взяла и давай меня им по всему телу хлопать. Не больно, а чувствую, что плохо мне, воздуху не хватает, она же меня к воде толкает. Стал читать я молитву, которая первая в голову пришла: «Богородица, дева радуйся…». Успел нательный крест поцеловать. Девчонка сжалась вся, всё меньше и меньше становилась и вдруг на моих глазах превратилась в водяную крысу – ондатру. Нырк в воду – и нет её. Пошёл я на свою на пасеку, а места незнакомые, не доберусь никак. Вспомнил, чему учили старые люди в таких случаях, переодел сапог с левой ноги на правую, а с правой на левую, трижды плюнул через левое плечо и пошёл дальше.

Смотрю, а сам по пасеке иду, ульи стоят, пчёлки летают, солнышко печёт и Пётр Лукич по пасеке идёт… То есть я жив, здоров! Молитва да крест Господень и на этот раз отвели от меня бесовскую силу. Потом знакомый старец-старовер сказал мне, что не Русалка это была, а Кикимора лесная красной девкой прикинулась. Лешего полюбовница и прислужница… Любит она на людей морок наводить и топить их – непременно в лесных речках или озёрах, а то и в болоте.

Пасека оно, конечно, дело хорошее, хоть хлопотное, но интересное мне и прибыльное, да только нечисть лесная никак в покое не оставляет, замучился я с ней сражаться. Взял на эти случаи с собой иконы, они-то, видимо, и отвели наибольшую беду. Вот вы говорите, пожары лесные от молнии да от костровищ получаются? Брехня всё это! Откуда человеку взяться в такой глуши? А молнии откуда, если целый месяц сушь стоит? Видел я, кто пожары творит, и вам расскажу. Пошел как-то раз я под вечерок к ключику, водички на чаёк зачерпнуть, а тропка через ельничек ведёт… Иду по ней, вдруг вижу: на трухлявом пеньке леший сидит, обувку себе из лыка плетёт — лапти значит. Спрятался я за ёлку, смотрю, что дальше будет.

Леший плетет, старается, а что-то у него не получается. То лыко рвётся, то плохо плетётся. Померяет на копыто – неладно, а у самого у пенька уже много лаптей, он их все перебирает и ещё больше злится. Слышно, что ворчит, ругается, а слов не пойму. Тут он совсем обозлился да и начал все лапти в разные стороны кидать со всего плеча, все больше в сторону пасеки. Пока летит лапоть — в огненный шар превращается, а за ними лес вспыхивает. От ужаса я бросился на пасеку, а за мной пожар по деревьям бежит. Что делать? Погибель настает… Буланко на пасеке мечется, храпит, беду чует.

В последней надежде вынес я из избушки иконы – Спаса Нерукотворного, Владимирской Божией Матери, Николая Чудотворца и Всех Святых, в земле Российской просиявших. Поставил на ульи и стал молиться, как умел, в последней надежде на избавление. И чудо свершилось! Ветер сменился, и пожар пошёл в другую сторону. А к вечеру гроза вышла с ливнем и потушила пожар. После этого я взял свои сапоги кирзовые, новые, на пасеку которые с собой привёз, да не думал, что так с ними расстанусь, и понес их к тому пеньку, где леший сидел, поставил там. Через некоторое время посмотрел – нету! Видимо, понравился хозяину подарочек!

Долго после этого, может, года три, меня нечисть не тревожила, а вот опять стал замечать, что Буланке кто-то ночью гриву в косички заплетает. Кто бы это мог быть? Вы не знаете? Я пока тоже, да и не знать бы мне вовсе». Дедушка Петруша снова брал гармонь и неизменно запевал свою любимую: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…», прощался со всеми, ссылаясь на позднее время, показывал на окошко: «Заждалась меня Меланьюшка у самовара-то. Поди, уж остыл. Золотая она у меня жёнка, медовая. Всем бы таких жён!»

Вскоре дедушка Петруша по причине своей старческой немощи вынужден был продать свою пасеку в местный колхоз, совсем почти даром. Но «у семи нянек — дитя без глаза». Конечно, пришла пасека без хозяина в полное запустение Дед Петруша не мог перенести как рушится дело всей его жизни и, поскольку был сердечником, скоропостижно помер. Меланья тоже не зажилась

. Едва успев справить поминки девятого дня, убралась вслед за мужем. Получилось, как в русской народной сказке: «Жили они долго и счастливо, и умерли в одно время», а светлая память о них жива до сих пор, особенно в душах бывших детей, которым досталось от них много доброты, ласки вместе с хлебом, мёдом и чудесными рассказами дедушки Петруши.

Ильина Галина Сергеевна