Кулаки

Светало … На седалах завошкался петух. Сиплым, слипшимся за ночь голосом, кое-как вытолкнул потешное «ку-ка-ре-кху-кху». Поперхнулся … еле откашлялся и уж совсем невпопад закудахтал. Чертыхнулся и, наконец, проснулся окончательно.

Разом перетряс свой пёстрый камзол, — от крутого хвоста до бордовой бороды, — откинул назад высокий чуть скошенный на сторону гребень, местами пробитый острыми «кинжалами» соперников, расправил иссиня чёрные крылья, крепко упёрся в жерди седал «железными» лапами в грозных шпорах, захватил побольше воздуха в свои «кузнечные меха», подался вперёд и запел!

Да так оглушительно громко, что зазевавшаяся спросонья нечисть, матюгнувшись с перепугу, проворно шмыгнула по тёмным углам и щелям, уютно устраиваясь в банях, амбарах, конюшнях, погребцах, чтобы спокойно переждать человеческую суету под названием жизнь. «Ну, держись! Да чтоб тебе провалиться в тар-та-ра-ры змей окаянный.

И не порвёт ведь ирода от такого рёва. Прибила бы, будь он какой, другой … Наш-то на загляденье. Орёл – не петух! Пользуется своей наружностью, в упор никого не замечает. Живёт как Бог велел» — ворчала с замиранием сердца Танюшка.

Она зажмурила и без того плотно прикрытые веки, вдавила голову одним ухом в матрац, другое плотно запечатала подушкой. «Как же хочется спать»! – хныкала бедная девчушка, из последних сил цепляясь за ускользающий сон. «Самой бы рот не растянуть. Тоже мне, — придумала обниматься до утра» — хмыкала она сквозь зевоту и погрозила кому-то кулачком, утирая выступившие слёзы. «Смотри мне — закружит голову … закружит и обманет» — наставляла саму себя Танюшка, улыбаясь сквозь сладкие слёзы и сильней прижимая подушку к голове.

И тут изба дрогнула от громогласного «ку-ка-ре-ку». «Ай, паразит! Да где ж в тебя столько грохоту помещается? Ну всё, пора вставать». Танюшка привычно перекрестилась на образа, потом на окошко и с силой выгнулась гибким телом, вспомнив неугомонные Федькины руки. Накинула мамин платок и шагнула за порог.

Будто подглядев как тяжело просыпается старшенькая, навстречу ей, выдохнула тёплое и густое приветствие «мууууууу» любимица семьи корова Манька. «Вот уж чудо из чудес, а не корова. Вдвоём с сестрёнкой выдаиваем. Одной не осилить. По два подойника наливает бурёнушка наша дорогая».

В далёком 29-м, со слов Татьяны Даниловны (моей соседки по даче), приключилась эта история. … Пожалели семью, когда пришли раскулачивать местные активисты под предводительством свирепого военного. Двух коров дойных угнали, бычка годовалого, поросят, овец с десяток, гусей, уток, курей, все припасы выгребли, под чистую. Вот и всё богатство, что скопил за десяток лет непосильной работы «кулак» Данила, наш тятя. Тёлочку оставили.

Больно она плюгавенькой показалась. Никакого доверия не внушала — ни новой, ни старой власти. Махнули на неё рукой как на неблагонадёжную. Мы её Маней окрестили. Молились всей семьёй за здоровье нашей Мани. И вот ведь чудо — вымолили для неё двойную силушку. Прятали потом как могли. В тайге на заимке от волков и медведей сторожили, а больше-то от людей лихих прятали. Бывало, за 10 вёрст за молочком бегали.

По темноте уходили, по темноте возвращались. Без Мани бы сгинули. Господь уберёг нашу Маню и нас рядом с ней. А военный, кривя мокрые губы с налипшей шелухой от семечек, «великодушно» издевался, обращаясь к маме: «Пользуйся, хозяйка, моей добротой. Советская власть тебе шанс даёт, — исправиться и сопляков своих перекроить на нашу рабоче-крестьянскую колодку». И весело ржал, тыча нагайкой; то в братишек, то в маму, то в папку, то в гусака, отважно атакующего незваных гостей.

При этом смачно прихлопывал плетёной рукояткой нагайки по голенищу хромового сапога, весь обвешанный патронами, с деревянной кобурой на боку. Потом по-хозяйски прошёлся по двору, поскрипывая новенькими ремнями, крест на крест через грудь и спину, кожаной курткой, галифе и офицерскими сапогами.

Швырнул под ноги надоевшие семечки и толкнул отца в спину: «Двигай, контра. Засиделся под юбкой у своей бабы. Ишь, сколь наклепал разномастных пособников пока мы власть у душегубов отбирали, да народу раздавали её родимую, с добром вашим вонючим». Отца арестовали и увели со двора, — заперли в колхозном амбаре вмести с десятком таких же горе-кулаков.

А вечером к маме заглянул наш сосед, дядя Ефим, и строго-настрого посоветовал: «Утром запишись в колхоз, Любаня, — обязательно запишись. Бог даст, смилостивятся супостаты, — отпустят Данилу. Мама всю ночь глаз не сомкнула, и мы рядом с ней, — за подол цеплялись, слезами обливались. Осиротели в одночасье.

Страшно, — восемь ребятишек, -мал-мала меньше. Мамочка спозаранку бегом в контору — заявление перед военным положила и взмолилась: «Записывай в колхоз, мил человек, только мужа домой верни, не бери грех на душу, не обрекай на погибель деток малых». Военный сидел на лавке под портретом товарища Ленина. С первого взгляда было ясно, что товарищу Ленину не по себе от такой компании. Он брезгливо косился на стол, заваленный объедками, окурками, грязной посудой и какими-то бумагами.

Ильич отвернулся к окну и, прищурившись, с любопытством наблюдал как от розовой полоски загорается горизонт. Через мгновение пол неба полыхало оранжевым, а зависший над сопкой шар продолжал раскаляться, готовый в любую секунду лопнуть и залить всё вокруг огненной лавой. Возможно, в эту минуту вождь мирового пролетариата мечтал о мировой революции, о равенстве, братстве народов на всех континентах.

Он любовался восходящим солнцем, а представлял, как искры революционного пожара разнесутся к самым отдалённым уголкам планеты. Нет, он не осуждал военного – он понимал — революция делается не в белых перчатках … Он понимал и то, что невинных жертв не избежать. Революция она и есть революция! Нательная рубаха скособочилась, оголив сухое веснушчатое плечо военного. Редкие брови собрали лоб у переносицы в гармошку, мутные глаза под горбатым лбом отказывались ворочаться. Мужчина мучился с похмелья.

Плевать ему было на людишек и на их проблемы, плевать на буржуев и на продразвёрстку, плевать на мировую революцию и … на мамино горе, в том числе. Ему бы сейчас в самый раз опохмелиться, а уж потом можно и за мировую революцию печалиться … В голове потрескивало и сверкало, что-то тяжёлое и липкое перекатывалось внутри, роняя тело из стороны в сторону.

То к засиженному мухами окошку, то от окошка к остывшей печке, то снова к окошку. «Брррррры …» — рычал он, пугая мышей в подполье и тараканов у печи. Мама сразу сообразила в чём дело и что есть духу помчалась к соседке. Через пять минут штоф с мутным самогоном красовался на столе, а рядом скомканное мамино заявление … Вечером папа пришёл домой. Отпустили, слава Богу! Лошадок забрали. Верного Воронка и кобылу Зорьку с жеребёнком. Брат, Серёжка, назвал жеребёнка Барашком.

Предупредил радуясь: — «Это имя подростковое, посмотрим, каким он вырастет скакуном. Глядишь, нагуляет силушки к осени, — мы его Воронком наречём, — по наследству, так сказать». Резвый жеребчик подрос, весёлый. Правда, в колхозе через две недели помер. Конюх проглядел, с перепоя загнал к быкам. Затоптали быки нашего Барашка, насмерть затоптали. Да какой Фомка конюх? Лодырь он по жизни, кляузник и пьяница, каких свет не видывал. В огороде у него лебеда да полынь пополам с крапивой.

В избе шаром покати, мыши и те разбежались кто куда … Таких как он, ты хоть в социализм отправь, а хоть и в коммунизме пристрой, – они всё одно спасибо не скажут. Пропьют завоевания народные, — пропьют и не подавятся. А чего греха таить, — и пропили … 75 лет минуло с тех пор, а я так и не научилась забывать, кулака от лодыря с первого взгляда отличу. Где они наши кулаки с кровавыми мозолями на руках?

В деревнях лебеда да полынь с крапивой, разруха и пьянство, прости меня Господи. Устал народ нищете сопротивляться, от несправедливости устал, безнадёга доконала. Не о помощи речь. Ему бы, народу нашему, не мешали на земле хозяйничать, он давно бы в «кулаках» ходил и горя на чужой стороне не мыкал. А тут что получается, сначала деревню в колхозы согнали, всё общим провозгласили. Потом разорили те колхозы — людей по миру пустили. Деревню от земли отвадили, запутали народ и сами запутались.

\ Спохватились, да поздно. Где его взять этого частника – хозяина — кулака? Из-за пазухи не вынешь, не получится. Постарались, извели под корень, на развод не приберегли. Без крестьянской закваски хозяина на земле не вырастишь. Надо, чтоб этой самой закваской до макушки было и никак не меньше. А таких, — раз-два и обчёлся, днём с огнём … как говориться. Спросите: «Откуда в деревне «кулак» взялся»? — (крепкий хозяин по нынешним понятиям).

Отвечу: «В борозде такие трудяги засыпали во время страды. Кулак под голову (отсюда и «кулак») и «без задних ног». Вот как на земле работали. Расставаться с ней на ночь боялись, — любили её родимую до без сознания. И землица с благодарностью отвечала. С любовью надо, как мы когда-то — кулак под голову и на пол шаге в борозде «без задних ног».

Не каждый на такое способен. Единицы … Татьяна Даниловна медленно поднялась со скамейки и не спеша направилась к своей калитке. В свои 85 она выглядит на 65! На дачном участке у неё ни травинки.

Зато, помидоры, огурцы, цветы, ягода-малина, смородина, жимолость и прочая полезная и так необходимая для сибиряков зелень тяжёлой спелостью ветки обламывает, из земли крутыми боками выпирает. Мастерица-огородница наша Татьяна Даниловна. Из кулаков, одним словом. Из тех, которых сегодня днём с огнём …

Анатолий Жилкин