Жизнь в глубинке

Деревня просыпается. На разные голоса поют петухи. Из печных труб стелется дымок. Небо постепенно проясняется и вот уже виден ряд домиков, утопающих в зелени.  Где-то мычит корова, где-то лает собака. Наступило утро, такое же, как и всегда.

    Евдокия растопила русскую печь, поставила чугунок с кашей и чайник. Дед лежал на кровати, охал. Бабка, не обращая на него никакого внимания, занималась своими делами. Он косился в её сторону, кряхтел, переворачиваясь с боку на бок. Когда дедушке надоело привлекать к себе внимание, он осипшим голосом позвал жену.    

— Евдокия, ты что, не слышишь? Хоть бы подошла. Так вот умру, а ты и знать не будешь, — обиженно проговорил старик.    

  — Что с тобой сделается? Проспиртовался весь. Видела я в музее, правда давно, маленьких уродцев, заспиртованных в пробирках. Зрелище не из приятных, но люди ходят и смотрят.      — Это ты к чему? Меня с этими уродцами сравниваешь? – и старик сел на кровати.  

    — Не сравниваю. Вспомнила просто. Вставай, сейчас каша сварится, — сказала Евдокия и вышла во двор.       

  Дедушка, не теряя времени, залез на печку, достал с полатей из валенка  припрятанную чекушку, налил в стопку, выпил и поставил всё обратно. Сел за стол, ожидая обещанной каши. Бабка вернулась с улицы, взяла ухват, достала горшок с кашей и поставила его на стол.

    — Чего сидишь-то, как в гостях? Э-э, да, ты, я вижу, ещё не протрезвел за ночь. Ну, пей-пей, только потом не жалуйся, что у тебя голова  болит. Или с утра клюкнул уже?  

   — С чего ты взяла? Не было такого, — уже повеселевшим голосом  сказал Фёдор.       — Смотри, Федя, с огнём играешь. Сколько стариков уже похоронили, а почему? Сгубил их этот зелёный змей. Да что там стариков, молодые мрут.  

  — Стариков сгубил непосильный труд. Смотри-ка, бабка, мы с тобой стихами заговорили, — и дед рассмеялся своим беззубым ртом.  

  — Сиди ты, балабол! Тебе бы только позубоскалить. Смолоду таким был, — добавила Евдокия и положила мужу в кашу приличный кусок масла.    « Уважает меня бабка» — подумал Фёдор и вдруг произнёс:  

   — А помнишь, как я с войны пришёл? Грудь в медалях, косая сажень в плечах. Все девки по мне сохли, а я тебя выбрал. Во как!     — А кого тебе было выбирать с твоим-то ростом?     — Ну что ты за человек? Нет, чтобы подтвердить, да мол, так и было… Ну не вышел я ростом, зато силища то была — будь здоров!  

  — Чего разошёлся-то? – и она подошла к нему, положив ему на плечо свою старческую руку.     — То-то же!  — уже веселее сказал Фёдор.      После завтрака старик полез на печку.     — Я, пожалуй, косточки свои погрею, — сказал он, прихватив со стола кусок чёрного хлеба с салом.  

  — Грейся, всё равно от тебя никакого проку, – и бабка Евдокия загремела посудой.        Прожили они вместе почитай пятьдесят лет. Всякое бывало. Фёдор был горяч в молодости, всё за справедливость радел.

Не раз приходил побитый, но это его не останавливало. Но вот жену свою никогда пальцем не трогал. Поругаться мог, и крепко, но чтобы руку поднять на женщину, ни-ни. А другие ведь мужики не жалели своих жён, лубцевали их почём зря, да ещё и хвастались этим.    

   Уже второй десяток лет они жили, ничего не зная о своём сыне, пропавшем в чужой стороне. Уехал на заработки и сгинул. Одно дело в войну пропадали люди,  много таких, без вести пропавших по всей земле, это понятно, но в мирное время…

Сильно переживала Евдокия и всё надеялась, что отыщется её сынок. А потом смирилась, запеклась её боль в душе и только когда смотрела на фотографию, где отец с сыном дрова пилили, смахивала набежавшую слезу.  

  Фёдор крепко спал, приняв на грудь. Жена догадывалась о его заначке, да махнула рукой. Что ему ещё остаётся?  Здоровье подорвано, ноги у него болели в последнее время, еле ходил. Берегла его Евдокия. Один мужик остался на всю деревню. Его не станет, так кто будет на гармошке играть? А так соберутся, бывало, бабушки в доме, песен, частушек попоют и спляшут…  

   Проснулся дед, в доме темно, бабки не слышно. «Уморилась, видать, спит», — подумал он и начал спускаться с печки, да неудачно, оступился, загремел на пол. Лежит и думает: « Да где же хозяйка? Куда запропастилась?»  

  — Евдоша, — тихо позвал он. Ни звука. Кое-как поднялся, по стеночке добрался до комнаты, жена спала.     Ладно, не буду будить, пусть спит, — решил он и включил телевизор… Шла информационная программа «Время». Прослушав новости, выглянул в окно. Темнота – глаз выколи. Сходил по нужде, достал свою заначку, допил, а вроде и поесть захотелось. Заглянул в печку, у бабки сварены щи. Налил себе в блюдо, хлеба накрошил и только ложку ко рту поднёс, услышал стон.  

  Евдокия лежала, повернувшись на бок, и тихо стонала. Испугался дед , начал её тормошить, а та не встаёт, только охает. «Что делать-то? Надо Матрёну звать», — и он, накинув фуфайку, вышел на улицу.  Матрёна жила в конце деревни, была для всех вместо врача. Та сразу же пошла с Фёдором.      — Ну что, болезная, прихватило? Сейчас, подожди, дам тебе лекарство, оклемаешься,  — и она, налив какую-то жидкость в стакан, дала выпить соседке. Муж не сводил глаз со своей жены. Он даже представить не мог, как будет без неё жить.  

   —  Матрёна, ты лучше её лечи. Мне без неё не жить! – слёзно просил он соседку.      — Вот вы  какие мужики! Хорохоритесь всегда, а чуть что, жалитесь. Куда и геройство ваше девается? Встанет твоя бабка, не переживай. Она же не может вперёд тебя умереть. На кого же тогда тебя оставит?      — И то, правда! Нам уж с ней вместе нужно подгадать, – размышлял Фёдор.  

   Через некоторое время Евдокия открыла глаза, обвела комнату взглядом и тихо сказала:      — Ну, слава Богу, жива. Думала,  умру, так заболело в груди. Спасибо, тебе, Матрёна.     — Спасибом не отделаешься. Мужик мне в доме нужен. Отпусти  своего-то со мной на пару часов.  

 — Да ради Бога, пусть идёт, хоть насовсем, — пошутила бабка Евдокия, превозмогая боль.     — Надо было раньше, а сейчас-то зачем мне нужен старик? Дорожки песком посыпать? Так у меня его у самой много. Бревно надо распилить.  Вдвоём-то сможем.  

  После ухода соседки Фёдор надулся на свою жену.     — Чего бросаешься мужиком-то? Уведут, вот тогда и запоёшь.    

   — Раньше не увели, а сейчас некому. Иди завтра, помоги Матрёне. Мне уже лучше, не переживай. Утром, с петухами, встал Фёдор, оделся и пошёл к соседке, взглянув на спящую жену. « Спит, вот и хорошо», — подумал он и, хромая на одну ногу, направился к дому Матрёны.   Деревня ещё спала. Проходя улицей, Фёдор вспоминал молодые годы.

Весело жил народ, не смотря на трудные времена. Помогали друг другу, праздники устраивали. А сейчас? Приехала бабка Степанида от дочки и рассказывает, что они в доме никого не знают из соседей. Как так-то? Зачерствел народ, обособился. А вот деревня живёт! Здесь все свои, чужих нет, даже незваный гость своим становится.  

Выйдут, бывало, бабушки летом на улицу, соберутся возле клуба, который от старости развалился уже, и устроят себе праздник. Хорошо! Соловьи поют. Солнышко пригревает. Что ещё надо? Пожить на этом свете, ведь на тот-то всегда успеют.

Римма Стаханова