Старость Домны

Всё это рассказала старая Домна, когда Павлик подрос, укрепился в путях тайных, определяющих его место в великом устроении Божьем, и стал задумываться о жизненных дорогах, о насущных проблемах… Не раз они с Домной обсуждали его будущее, его планы на учебу, работу, согласуя в них место и время для иной деятельности. Домна учила его применять знания бережно и тайно, только в благих целях, и ни в коем случае не использовать, исходя из сомнительных побуждений. Павлик спрашивал:

— А почему? — А сам не добираешь? Сила потому что изойдет от тебя, коли не на добро будет, — и деланно сурово хмурилась. — Понято. А что значит – сомнительные побуждения? Это чтобы в школе оценки хорошие у учителей вытягивать? – и смеялся звонко. — Да знаю, бабка, ты меня всю жизнь учишь отличать сомнительное от верного.

Вот, например, когда в футбол с пацанами играем, можно чуток вратаря тормознуть, да? – и опять заливался, поддразнивая старую. И она смеялась, благодаря в душе Господа за то, что дал ей радость общения с правнуком. Часто они вспоминали встречу Домны с Филином. Павлик задавал вопросы о сущности мироустройства. Много чего он понял, а кое-что и не доходило до незрелого его сознания.

Домна отвечала, пока хватало ее мудрости. А когда не хватало, ласково гладила Павлушу по голове беспокойной и приговаривала: — Разве ж дано человеку всё знать? — Ну бабка, — не унимался Павлик, — всё-таки зачем нам этот выбор? Ведь лучше было бы не знать зла и жить без страданий! — Не знать зла… — задумалась старая, — вот торчит в полу гвоздь, а ты не знаешь, что коли наступишь на него – больно будет, не различаешь в нем зла. Идешь и наступаешь – и что?

– Что-что, орать буду на чем свет стоит… — Верно, потому как больно. А коли знать будешь — обойдешь или уберешь, и минует тебя страдание. Понимаешь? Чтоб знать, где солоно или горько – попробовать надо. Без зла и добра ведь не бывает. Так же как без ночи дня. — Но зачем Бог вообще это зло придумал? Он же создатель всего?

— А Он его и не придумывал… — замолчала Домна, глядя мудрыми глазами в сгущающиеся июньские сумерки за окошком. Потом посмотрела на Павла долгим взглядом и строго сказала, как отрезала: — Глина не спрашивает у горшечника, что он из нее делать собирается. Придет время и откроются тебе знания, если попросишь у Господа усердно.

Когда-нибудь, Павлуша, всё будем знать. А теперь давай дыхание потренируем да пойдем на луг, попробуешь в прошлое заглянуть. Как раз время подходящее – суета дневная улеглась, отвлекать не будет. Так они и проводили последнее свое лето: разговаривали, перешучивались, по лесу бродили – травы нужные собирали; да тренировался Павлик проникать сквозь слои времени и событий. Всё чаще Домна протягивала свою морщинистую, слегка подрагивающую ладонь, чтобы погладить Павлика по волосам растрепанным или по щеке провести

. Да так ласково смотрела на него, что сердце сжималось. Тогда Павлик спрашивал растерянно: — Бабка, ты чего? — Да ничего, Павлушка, радуюсь вот, что ты у меня есть. Да наверное, недолго радоваться-то осталось… — и краем платка смахивала слезинку нечаянную. — Да ты что, бабулька моя, ты будешь жить ровно сто восемнадцать лет. Поняла? И никаких разговоров!  Я ж тебя буду силой наполнять, всякий раз, как только ты слабость почувствуешь.

Видела Домна, что боится Павлик без нее оставаться, и соглашалась: — Конечно, Павлушка, я умру, когда ты захочешь, ладно? – и смеялась легко, будто бы умереть, когда захочешь – дело нехитрое. А вскоре несчастье случилось. После тяжелой и мучительной болезни умер последний сын Домны, дедушка Павлика, Марк.

И вот ведь сколько людей за долгую жизнь вылечила Домна, а близких своих так и не смогла уберечь ни от болезни, ни от смерти преждевременной. Да, Филин делал свое дело… Смиренно приняла Домна и этот удар. Не кричала, не плакала. А когда поминки закончились и все разошлись-разъехались, – и Павлику она велела домой ехать, – воротилась в избу, села на печи, закрыла лицо руками и стала горевать о доле своей горькой, всех детушек вспоминая, всех мужей и любовь их и ласки в памяти перебирая.

С тех пор слезы так и не переставали сочиться из ее выцветших глаз, будто сок весенний по растрескавшейся коре старой березы. И силу свою в одночасье потеряла – слезами что ли вылилась? И память притупилась, знания тайные скрывая в своих глубинах. Всё чаще Домна обращалась мыслями к раннему детству. А, вспоминая, искренне радовалась давним радостям. Странно было смотреть на древнюю старуху, которая вдруг начинала задорно смеяться, восторженно размахивать руками и, качая головой, приговаривать: — да-да…

И при этом плакала… И решили, что тронулась старая умом. И перестали замечать ее. Один Павлик не оставлял бабку свою без внимания и заботы, проводя с ней остаток лета. Среди проблем и занятости учебного года – выпускной класс всё-таки – вырывался по выходным в деревню осенью и зимой. Слушал Домнины бесхитростные рассказы, растирал ноги ее снадобьями, чтобы боли старческие унять.

На воду нашептывал да чаями целебными отпаивал, чтобы силы ее укрепить. А когда принимался расспрашивать о делах тайных, замолкала Домна и с непониманием и детской доверчивостью смотрела растерянно в его глаза. Но бывали и проблески. Тогда она торопилась рассказать ему всё, что вспоминалось, пока очередной провал не опрокидывал старуху в беспечное детство.

Светлана Мартини