Бабье счастье

Тетя Катя брела домой после ночного дежурства. Устало вздыхая и позевывая, она аккуратно обходила лужи, оставшиеся после недавнего дождя. Внимание ее привлекло чье-то фырканье. Насторожившись, (мало ли чего), тетя Катя покрепче сжала сумку и огляделась. Мокрая сонная улица в столь ранний час была пуста. Даже собак не было видно. Однако непонятные звуки продолжались.

Тетя Катя прислушалась. Невдалеке от того места, где она остановилась, вдоль дороги шла вырытая ремонтниками еще в прошлом году канава. Фырканье и хлюпанье доносилось оттуда. Осторожненько ступая по досточкам и вдавленным в грязь кирпичам, тетя Катя добралась до канавы и глянула вниз. На дне ее, в коричневой жиже, барахтался облепленный грязью мужчина, безуспешно пытаясь встать на ноги, оскальзываясь и падая.

— Ух, ты! — доносилось из канавы — Уф! — И чего же это ты, милок, так набрался? — с укором проговорила тетя Катя. Мужичок поднял к ней запачканное глиной лицо и, вздохнув, ответил: — Бес попутал, матушка. — Вот то-то и оно, — покачала головой тетя Катя. — Мой-то, покойник, тоже все путался, пока под поезд не угодил в пьяном виде. Давай, что ли, руку. Помогу.

— И тетя Катя наклонилась над канавой. Канава была не глубока, но стенки ее после дождя стали скользкими и липкими. С трудом найдя куда поставить ногу, пьянчужка выполз из нее на брюхе и уже на твердой земле поднялся. — Измазал я вас, матушка, — пробормотал он смущенно. — Благодарю. Кабы не вы, так бы там и сидел.

— Какая я тебе матушка, — вытирая руки об траву, прокряхтела тетя Катя. — Екатерина Федотовна — я. А ты кто будешь? — спросила она распрямляясь. — Ангел я, Екатерина Федотовна. — покаянно опуская голову, поведал спасенный. Глиняная жижа облепливала его всего, стекая по пиджаку и хлюпая в ботинках. — Все вы — ангелы. — фыркнула тетя Катя и вздохнув, спросила

— Жена то хоть есть? — Нету, матушка, — слезно отозвался ангел. — Нету! — Пойдем ко мне, что ли. — поглядев на смиренно ковырявшего ботинком грязь, сказала тетя Катя — Обчистить тебя надо. После смерти мужа (хороший был человек, только пил много), тетя Катя осталась одна и, хоть была еще молода и привлекательна, пары себе так и не нашла.

Слыла она грозой окрестных улиц, и мужики невольно втягивали головы в плечи, когда слышался ее громовой голос. Была тетя Катя сильна, как грузчик, и необычайно впечатлительна. Растрогать ее можно было буквально до слез. Двух своих кошек — Турку и Бирку — она обожала и отдавала им всю свою нерастраченную ласку. — Во дворе не шуми, — подходя к дому, строго сказала тетя Катя. — Спят еще люди. Повезло тебе, что я с ночной смены шла — заметила, как ты в канаве купаешься. — Ой, повезло, матушка, иначе не скажешь.

— Да какая я тебе матушка?! — прошептала гневно тетя Катя, вталкивая мужчину в свой палисадник. Отмывшись, пьянчужка оказался похожим на колобка: ниже тети Кати, пухленький, румяный, с развеселыми голубыми глазами и каштановыми кудряшками, обрамляющими сияющую лысину величиной с блюдце. Веяло от него чем-то уютным, домашним и, поглядев как он пьет чай из блюдечка, натянув на себя большую тельняшку покойного мужа, тетя Катя тоскливо вздохнула и пододвинула ему варенье.

— Благодарствую, Екатерина Федотовна, — отставляя пустую чашку, сказал спасенный. — Как звать-то тебя? — спросила тетя Катя, сообразив, что за стиркой забыла узнать имя гостя, тихо сидевшего в углу, прикрывшись газеткой. — Матвей, матушка, Матвей. — А отчество? Не мальчик ведь — на имя отзываться. — Отчество?

— Матвей почесал лысину пальчиком, словно вспоминая. — Семенович! — радостно отозвался он, наконец. — Ну, вот что, Матвей Семенович, — вставая из-за стола, сказала тетя Катя — Завозилась я тут с тобой, а мне поспать надо. Вечером у племянницы именины, надо поздравить. — Как же я пойду, матушка? Одежда ведь моя мокрая, — встревожено спросил Матвей, глядя как хозяйка убирает со стола посуду.

— Да кто же тебя гонит? — усмехнулась тетя Катя. — Я лягу, а ты, вон, хоть газетку почитай. А то и сам ложись на диванчике. Я тебе простынку дам. Отоспишься. Болит голова с похмелья? — Болит, матушка — отозвался Матвей. — А разбудить тебя когда? — А я сама поднимусь. Привыкшая. — и тетя Катя, достав из шкафа простыню и подушку, вручила их Матвею. — Пледом укроешься. — А не боитесь, Екатерина Федотовна, вот так мужчину у себя в доме оставлять?

— Был бы ты мужчина, — вздохнула тетя Катя. — А так смех один. А украдешь чего, так тут и красть особенно нечего. И она величественно и устало поплыла в соседнюю комнату. Скрипнула большая кровать — под весом тети Катя прогнулась панцирная сетка — и все стихло. Матвей Семенович пошептал что-то в окошко, горько вздохнул, перекрестился и, постелив себе на диванчике, свернулся калачиком. Вечером тетя Катя принарядилась.

Сделала прическу, платье новое из шкафа достала, глаза и губы накрасила. Не Баба-Яга какая-нибудь, а ягодка в самом соку. — Я, Екатерина Федотовна, часы починил, — поглядывая на похорошевшую тетю Катю и краснея, сообщил Матвей Семенович. — Ой, какая умница! — всплеснула руками тетя Катя, услышав как на кухоньке закуковала кукушка.

— Ну, спасибо, удружил. Обернувшись от зеркала, тетя Катя взглянула на Матвея. Тот умильно улыбнулся и снова потупился в пол: в тельняшке, брюках не по росту, в шлепанцах на босу ногу, было в нем что-то беспризорное и трагическое. «Мужик, он и есть мужик, — подумала тетя Катя. — За всяким мужиком глаз да глаз нужен.» По своему истолковав ее молчание, Матвей начал собираться. — Мне, Екатерина Федотовна, пора.

Одежда моя высохла. Благодарствую. Простите за неудобство. Пора. — Да куда же ты пойдешь? — спросила тетя Катя тихо и села на стул, потому что ноги ее держать перестали. Потоптавшись у дверей, Матвей Семенович зашмыгал носом. — И то верно, матушка, — пробормотал он. — Идти-то мне некуда. Нет у меня тут никого.

— И он с надеждой вскинул на нее голубые глаза. — Оставайся, — решила тетя Катя. — На работу тебя устрою. Нам сторожа на складе нужны. Не объешь. — Я, матушка… — начал, было, Матвей. — А теперь одевайся, опоздаем к племяннице. Вольно вздохнув от принятого решения, тетя Катя принялась обуваться. — Но, чур, не пить! — потребовала она у Матвея, ловко повязывая ему галстук мужа. — А то…

— Что ты, что ты, матушка, — залепетал Матвей, вися на галстуке. — И не называй меня на людях матушкой! Вечером кровать скрипела еще сильней. Не скрипела, а пела, как во времена, когда жив еще был тети Катин муж, горький пьяница, но человек хороший, душевный. Матвей тоже душевным оказался. Даже, надо сказать, деликатным. В гостях ухаживал как настоящий кавалер. И не пил! Ни капли! Когда предлагали — испуганно отмахивался и косился на тетю Катю.

— Ты кем будешь-то? — шепотом спросила тетя Катя, толкнув в бок пригревшегося Матвея. — Часовщик? — Ангел я, матушка. Самый что ни на есть настоящий, — так же шепотом ответил он. — Ну, да. Ангел. Скажешь тоже. Что же ты в канаве валялся, раз ты ангел? — Все они, матушка, — черти полосатые, — горько вздохнул Матвей.

— Отправили меня одну бабушку в рай проводить. Хорошая была женщина. Добрая. Ну, соседи, родственники, туда — сюда, поминки. Пьют, плачут. Истории разные про покойницу вспоминают. Дай, думаю, успокою их. Уж больно они по покойнице убиваются. Скажу им, что ей теперь лучше, чем собравшимся. Ну, я в человека и обернулся. А чертям только того и надо. Пошли воду мутить. Не успел оглянуться, как напился.

— Ох, ты, Господи! — вздохнула тетя Катя. — Язык у тебя без костей. Что ж ты, если ты ангел, не улетел обратно? — Так я не могу, матушка. Черти крылья сперли, окаянные. — Ох, спи уж, окаянный, — пробормотала тетя Катя, которой сквозь дрему рассказ Матвея показался сказкой. Так они и зажили. Матвей письма писал, говорил, что просит крылья прислать, если опять на землю случится оказия. Но, то ли в рай сейчас кандидатов нет, то ли почта до небесной канцелярии долго идет, — зима наступила. Тетя Катя Матвея сторожем устроила, вместе на смену ходили.

Дома Матвей всю мужскую работу переделал, на базар с тетей Катей ходил, тяжести ей носить не позволял, за кошками смотрел. — А что, если нам ребеночка завести? — говаривал он, пристраиваясь к тете Кате под бочок в теплой постели. — Я, видно, тут останусь, зажили бы как люди. — Да, ну тебя, — смеялась тетя Катя. — Какой еще ребеночек? Старая я. — Ты у меня, матушка, в самом соку — отзывался Матвей.

— А потом, я все же, какую никакую силу имею. Ну-ка мы чудо сотворим? — Сотворим, сотворим, — смеялась тетя Катя и тушила свет. Однако посмотреть на свое творение Матвею не пришлось. Однажды утром, аккурат, когда они с работы вернулись, и Матвей жену спать уложил, в дверь постучали. Тетя Катя слышала, как Матвей дверь открыл и на кухне с кем-то шептался. Потом сон ее сморил, да такой крепкий, что как ни звал ее Матвей, как ни тормошил, а толком разбудить не смог. — Пора мне, Катерина Федотовна, — сказал он, гладя жену по щеке.

— Не обессудьте, что так вышло. Крылья прислали. На базар мы вчера собирались, так я сходил. Берегите себя, Катерина Федотовна, я, как смогу, пришлю весточку. С тем и ушел… Тетя Катя проснулась уже под вечер. Странный такой сон ей случился, что хотела раньше глаза открыть, да не смогла. На кухне сумки стояли с картошкой, бураком, ну, в общем, все, что надо было. Зарплата Матвея лежала, что недавно получил. А самого его не было. Только те вещи и пропали, в которых его тетя Катя из канавы вытащила.

А на полу, у двери, пара перышек валялись. Белых таких, лебединых. Посмотрела на них тетя Катя, села и завыла. Кем бы там Матвей ни был, а «чудо» они все-таки сотворили, и ожидалось оно к октябрю. Родила тетя Катя мальчика. Голубоглазого. Митей назвали. И до чего шкодливый ребенок получился — сил нет. Однако умный да ласковый, к матери так и льнул. Как на ножки встал — тете Кате письмо пришло от Матвея. Писал, что за оплошность его и позорное поведение, был он сослан облака считать.

Писал, что очень, мол, тоскует, только вот вырваться нет никакой возможности. Тетя Катя повздыхала немного и спрятала конверт в ящик с документами. Обратного адреса Матвей не указал, куда было писать, что сын родился? Однако Матвей каким-то образом о потомстве узнал. Летом, как раз когда тетя Катя Митькины вещи во дворе вывешивала, явился он. В пиджачке своем, в ботиночках, пуговицы на рубашке оборваны, глаза сияют. — Сбежал я, Катерина Федотовна, — говорит.

— Страсть захотелось на мальца поглядеть. — Ну, погляди, погляди, — отозвалась она, да и съездила его мокрой Митькиной майкой прямо по физиономии. По глазам его бесстыжим. Весь двор видел. Потом уж она расплакалась и в дом его повела. Он ей все объяснял чего-то. Так и живут. — С причудами он у меня, — говорит Екатерина Федотовна.

— Но мужик хороший. Часто я эту пару вижу. Она — статная, яркая, все такая же красивая, гордо плывет по улице, а рядом Матвей — пониже ее, лысина в ореоле кудряшек, животик, глаза сияют. Ведет ее под ручку, как королеву. И Митька рядом. Не знаю, ангел его папа или нет, а мальчишка точно чертенок получился. Но, красивый, голубоглазый.

Елена Савранская