Ах, ты, травушка-муравушка

— Вот, ведь жизь кока стала? Ну, ничо в руках не держится, и ноги не идут. Давеча пошла на Лосину. Думаю, пойду, погляжу кошенину, как — бы не пролежала. А добра там кошенина – то, толста. А травушка – то шибко сладка, да едка. Убрать, толькё, надо вовремя. А путь-от не близок. Попойду — попойду, сяду, посижу, да опеть иду. Добралася, руки – ноги трясутся. Ить вроде и не пристала, многоль прошла! Ране бывало бегивали и дале, и робили, и домой бежали, да ишшо и на вечорки успевали. Села под берёзку, а душа – то так и мрёт.

Закимарила я видно. Слышу, машина шумит, музака гремит. Глядь, Тольша гонит, и полна у яво коробочка мужиков да баб. Прогнали пыль столбом, меня не видят. Вот, шельмец, весь в отца, гуляка! Не мать – бы, так рази ходили б в добрых-то! Гутя, она, чоть, умна баба, с хитринкой. У её Иван, тожо загулеванил, да уж шибко по серьёзну. Как, говорится, седина в бороду, бес в ребро. Уж сорок с гаком, наверно было яму. Загулял, паршивец, в райцентру, с какой – то, с управленья. И сладу нет ни каково, ездит и ездит к ей.

Свет яму, виш ли, без её не мил. Как помутился будто. И дом не нужен, ни семья, ни родетели. Родне её нет ни ково. Маялся екту, да и укатил к ей. Бросил всё. А Гутьша ревмя ревела, слёз сколь пролила. Думали все, порешит себя, а она оклемалася малёхо и пошла к свёкру. Пришла и бухнула: — Чо,- говорит,- хошь делай, тятя, а помогай мне вертать Ивана! — Дак, как жо воротить – то. И ругал, я яво, и срамил, и чуть на вилы не поднял, сама знашь, чуть не порешил.

Дак – эть сын он мне, родна кровинушка, вот уж полгода не вижу, не заходит дажо. И так за Вас всех серсо износилося! А Гутьша причитат: — Чо, хошь, а вертай Ивана! Робяты меня не слушаются, я с емя не справляюся. Пашка зубит и Тольша за им жо. А далее чо будет? Тюрьма? Наташка у зеркала всё крутится, не ровен час в подоле приташшит, а яму кобелю всё — равно, живёт в своё удовольствя.

— Цыц, ты, запела! Не поможот так ту. Надо иначе как –то! — Дак, как жо, тятенькя, неймётся уж, сил нет никаких, чо я крива, коса, страшна? В избе чо ли у меня срамно? И чисто, и стряпано, и наварено. Все обихожены. Чо яму не хватало? Ить любила я яво. Убью кобелюку, и себя порешу! — Дурра, мужика не так брать надо! Дожила до сорока годов, а всё ишшо понять не можошь, за что одних любят, а на других женятся! Ладно, удумал я! Толькё уговор, о нашем сговоре ни кому не словечкя! Матери тем паче, пожалет Ванькю, и всё яму скажет.

Сговорилися так — ту, и разошлися на том. А толькё Гутьша вдруг преобразилася. Стала наряжаться, модиться, причёску сябе в городе сделала. Слухи пошли в деревне, будто она хахаля нашла себе и тожо из городу. Будто и мужик самостоятельной и в дом к ей жить согласен, детей обешшат всех пристроить на учёбу в город и жить им там есть где. Гутьша по деревне летат шшаслива, шшебечет…. Ой, ну ровно соловушка заливатса.

Дошли слухи и до Ивана. Раз приехал, дитёв повидать якобы, Гутьши дома нету, дитям не колды с папкой видаться, убежали. Второй раз приехал, Гутьша смеётса: «А, чо ть, ты мне век-от, не завешал, отпускам мы тебя, иди живи в своё удовольствя, и нам не мешай!» Не дотункиват, Ваньша, думат: «А, никуда не денется, всю жизь телушкой за мной проходила, просидела, как за пазухой, как скажу, так и будет. Колда захочу, толды и вернуся!

Никто и слова не посмет сказать мне!» Ан, нет, на деле – то не выходит! Пошёл к тятьке, а тот на яво: — Эх, ты, простофиля, таку бабу просрал! Таки, бабы, как Гутькя, на дороге не валяются, не то што твоя фуфырка. Никому не была нужной сорок лет, а ты дурак, один позарился, да ишшо пуста, дитятка дажо народить не может. Эх, ты, стыдовишшо по деревне за двор выдти. Знал бы, што эко место вытвориш, придушил бы в утробе. А, Августу, не трож!

Путной к ей мужик — от приходит. Сам видал, разговор с им имел. Дал яму я добро. А, ты иди, живи, как знаш. А детей не баломуть! Не дам! У нас своя семья, а ты отрезан ломоть! Вот такту сказал сыну, а сам думат, не переборшшил – ли? Проследил за Ваньшой. А тот в сумерках пригнал к дому – то, стучит: — Отворяй, Гутя, это я! — Ой, а чо это ты Иван к нам ночью – то? — А кока разница, хочу ночью, хочу днём. Давай отворяй!

А, Гутьша яму: — Не могу, Иван, я тебя впустить, не одна я! — Это как это! Не одна! Что тако, значит, не одна? — А то и значит, што не одна! Я чо, по — твоему, должна говеть чо ли? Ага, сижу, жду, когда у тебя масленица пройдёт! Мужшина у меня! Пойди, Христа ради, ладом прошу! Не заводи греха. Дети уж спят, да и соседи услышут. На што тебе это?

Взвилса тут Ваньша петухом, орать начал, рвётса в дом – от. Гутьша не пускат, свёкор из-за кустов подглядават: « Ага, думат, заробил план –от!» Бегал, бегал Иванко возле заплотов – то, крепки заплоты – то, сам ставил, да и рухнул на земь. Вызвали скору, увезли в больницу яво, оклемалса. Инфарку схватил. Во как! Гутьша выхаживала, конешно яво, а он слезмя просил её, штоб простила и приняла домой обратно жить. Жыут и поживают с добром! Дитёв женили всех, внуков вот ростют, а Тольша видно в отца.

Ну, ничо, Гутя женшина умная, найдёт, как образумить. Вот, ведь жизь кока стала, грабельками – то сено не гребут, машиной собирают, не мечут ныне сено – то, а тюкуют. И как понять не могут, толи в стоге сено-то лежит, травинка к травинке, пушисто, едко скотинушкой – то, толи всё спрессовано, да пылью пахнет. Да режут потом тюки – то, да обмельём и кормят коровушку- то. Эх, травушка – муравушка, кабы рученьки бы подымалися, да ноженьки бы бегали, так рази дала бы я тебе залёживаться – то! Травушка, ты, муравушка моя….

Нина Чуприянова