Обычный день

Утро. Раннее-раннее утро. Такое раннее, что и солнышка ещё нет. Только свет брезжит из тумана, и просыпаются звуки: начинает петь петух — хрипло, спросонья, бабушка шумит подойником. Зорьку надо подоить и отпустить в стадо, которое уже мычит с дальнего конца села. Слышу эти понятные звуки, но пытаюсь дожать остатки сладкого сна, надеясь, что у меня есть в запасе минутка, и я ещё всё успею: встать, одеться, накинуть фуфайку от утренней прохлады, кепку, и, взяв свой маленький «детский кнут», выгнать нашу Зорьку пастись со всеми остальными деревенскими коровами.

Нынче наша очередь пасти. Дед с Шариком, шустрым пёсиком, гораздо раньше меня встали, и гонят общественное стадо по улице. Прямо из-под одеяла, с кровати за голландкой, сонно сползаю в штаны. Беру фуфайку с вешалки и кепку. Выхожу, не умывшись – росою умоюсь и утренним туманом. Снимаю кнут, висевший на колу плетня.

Кнут из сыромятной кожи вплетается в металлическое кольцо, а кольцо это ко кнутовищу крепится. Получается красивая штука, совершенная и законченная конструкция. Я бы даже сказал – элегантная. Мне городскому мальчишке были знакомы подобные слова. И действительно, когда в руках такой кнутик – плетеный фигурно из сыромятной кожи, да с резным кнутовищем, отполированным мозолистыми дедовыми руками, то не стыдно и по селу пройти, хотя и босиком, и в старой фуфайке. Зорька сама спешит к своим подружкам:

Ночкам, Бурёнкам, Дроням. Её и подгонять не надо, только сам поспевай. Вот и поспеваю я за ней в сторону облака пыли, розового от утренней зари. Спешу за Зорькой по холодной росе босыми ногами, и попадаю в самую гущу жизни, полную мычания и коровьего тепла. Стадо по деревне идёт на выгон. Пройдя совсем близко от Фениного сада, задевая крутыми боками плетень, а рогами свисающие кисти вишен, стадо выходит за околицу.

Пыль рассеивается. Оказавшись в Зелёном долу, коровы с нетерпением накинулись на клевер и овсюг , росшие здесь в изобилии. — Но-о-о, шалава! – заругался дед на корову, чёрную с кривыми рогами. То была корова тётки Усихи. И он её недолюбливал, как, впрочем, и саму Усиху. Усиха — Маруся Усова – наша соседка, крупная и своенравная женщина. И корова-то под стать ей.

— Не зама-а-а-й! – прикрикнул и ловко щёлкнул длиннющим кнутом дедушка. Коровы, во главе с «Усихой», взялись за потраву кукурузы, которая росла сразу через дорогу. Это был и мне сигнал к действию и Шарику. Сознавая, что даром есть хлеб – нехорошо, шустрый пёсик со звонким лаем устремился в кукурузные заросли, чтобы выгнать оттуда обнаглевших бурёнок. Ну а я своим кнутом спроваживал их в сторону речки.

Стадо наше неспешно двигалось вдоль речной долины. Солнце уже поднялось над полями, заметно пригревало. Вот и дошли мы до того места, где коровкам до обеда пастись. В полдень всё стадо, наевшись сочной и душистой травы, уляжется на лугу, и станет пережёвывать жвачку, хлопая себя ушами и хвостами, отгоняя назойливых мух. Тогда можно будет и нам отдохнуть. Но и теперь стало гораздо легче управлять стадом.

Не надо гоняться за «Усихой», водворяя её в коровье общество, не надо подгонять отставших. Только приходиться внимательно смотреть, чтобы стадо не разбрелось, и не ушло в поля. Дед срезал своим складным ножом с прибрежной ветлы прутик, толщиной в палец, и стал что-то вырезывать. А потом мне подает:

— На-ка, поиграйся. — Спасибо деда. – говорю я, и беру из его коричневых рук свистульку, хитро вырезанную. — Сюды дуй. – советует дедушка, и тычет заскорузлым пальцем в узенькую дырочку на конце прутика. Раздался звонкий свист! Шарик удивлённо навострил уши. Ура! Я теперь свистеть могу!

Научиться бы ещё и ловко щелкать кнутом, как Васёк – мой друг, соседский мальчишка. Солнце стало заметно припекать. Жарко. Коровы легли на траву, поджав передние ноги. А я снял фуфайку, расстелил её, и, удобно устроившись, достал из кармана краюху серого деревенского хлеба, душистого, да яичко, сваренное «вкрутую». Их мне бабуля заботливо положила. Оглядевшись вокруг, надергал дикого чеснока – черемши, и собрался уже пообедать, но вспомнил про воду. — Дедушка, дай водички, пожалуйста.

— На вот, попей-кося. И протягивает мне «люменевый» чайник с кипячёной водой. Дед всегда кипячёную воду пьет. Кусаю хлеб, запиваю его водой. А вода тёплая безвкусная. «Заморив червячка», но не напившись, отправился под берег речки. Там ключик бил студёный. Вот из него-то я и напился, опустившись на колени и припав губами к сладкой воде, как телёнок. Надо мной плывут облака.

Лежу на спине, закинув руки за голову. Хорошо! Разбудил меня звонкий лай Шарика, постепенно удаляющийся. Это он по команде деда припустил за коровами, которые побрели в сторону полей, раскинувшихся на противоположном высокинском берегу. Как они там оказались? Я спросонья и не понял, но, вскочив, будто ветром сдуло, вприпрыжку побежал за хвостатым помощником.

Эти глупые коровы смотрели, смотрели на привлекавший их берег, да пошли туда пастись, найдя брод поблизости. Речка наша совсем маленькая была и летом пересыхала в некоторых местах. Догнал их и, размахивая кнутом, пытаясь щелкнуть, погнал провинившихся обратно. Шарик лаял, я свистел в свистульку, коровы бежали обратно на наш берег, смешно размахивая выменем.

А с высокинского берега, через поля, было видно село Высокое и старую деревянную церковь. Церковь была построена, когда еще не родился дедушкин папа. Дедушка тем временем сплел корзинку из толов. Он никогда без дела не сидит просто так. Что-то делает, плетёт, вырезает. И вообще, он по хозяйству всё своими руками делает.

Даже кирпичи из песка и глины, и печку сам кладёт. А теперь вот ещё и корзину сплёл, и свистульку вырезал. Отяжелевшие коровы стали поглядывать своими огромными глазищами в сторону деревни. Бока у них раздулись, а вымя молоком налилось . Пора домой. Пока бредём со стадом уставшие, солнышко опустится совсем низко.

А там бабуля нас встретит, и поведёт Зорьку на ворушку, доить, мы же стадо погоним дальше вдоль деревни, пока хозяйки своих коров не разберут по дворам. Ну вот и всё. День подошёл к концу. Солнце село, ужинали уже при свете заката. Вроде, ничего особенного не произошло, но было очень хорошо сегодня и интересно, и тепло.

Умывшись на ночь, еле добрёл до своей кровати, и свалился без рук, без ног. Заснул мгновенно, и сразу попал в красивый сон, где я лечу над лугом, над речкой, над пшеничным полем — прямо в сторону блистающих на солнце куполов высокинской церкви, будто в сторону солнца лечу. Хорошо!

Владимир Филимонов